Дежурный функабвера хотел увидеть реакцию на принесенную радиограмму, но на лице руководителя отдела «Иностранные армии Востока» (одного их звеньев военной разведки генерального штаба сухопутных войск) Гелена Рейнгарда[148] не дрогнул ни единый мускул.
«Довольно точно прозвали полковника Серая Рука, – подумал дежурный. – Я бы добавил: Серое Лицо, оно у начальника землистого цвета». Гелен продолжал оценивать радиограмму.
– Слышимость была неважной, – доложил дежурный. – Видимо, у Жестянщика садятся батареи, не напрасно просит новые.
Гелен никак не прореагировал на сказанное, искал причину пропажи самолета с десантом в районе Сталинграда, перебирал в уме возможности, которые помогли бы завершить операцию:
«Нельзя исключить, что Жестянщик работал под дулом револьвера. Немало случаев, когда русские довольно долго и весьма успешно вели с нами игру в эфире, как говорится, водили за нос. После потери на Волге целой армии каждый наш самолет на вес золота. Успокаивает лишь, что в радиограмме нет сигнала о провале, на ключе сидел наш человек, его почерк прекрасно известен, его не спутать с чужим. И все же, что могло произойти с бесследно исчезнувшим воздушным транспортом – сбит во время пересечения линии фронта или принудили приземлиться на территории противника? Можно ли отправлять новый самолет с новыми людьми или лучше подождать, как развернутся события, взвесить все «за» и «против». Жаль, торопит фюрер, приходится спешить, что может быть чревато плохими последствиями».
С недавних пор находящийся у Гитлера в фаворе (заслужил похвалу за введение тотального шпионажа, привлечение к агентурной работе в различных странах русских эмигрантов) Гелен продолжал искать единственно верное в сложившейся ситуации решение, понимал, что на кон поставлена его карьера. В случае неудачи в Сталинграде придется не только забыть о звании генерала, но и проститься с погонами полковника. Наконец, произнес:
– Свяжитесь с Сулеювеком. Немедленно. Пусть срочно готовят группу, но забрасывают не в прежде намеченный квадрат, куда посылали не достигший цели десант с самолетом, а в иной. Жестянщику о перемене места сброса не сообщать.
Оставшись один, Гелен не мог не думать об исходящем с самых верхов приказе: «Придется воспользоваться хорошо зарекомендовавшим, проверенным способом. Медлить нельзя, преступно терять не только день, а даже час. Следует как можно скорее вырвать из плена Паулюса, тем самым отплатить противнику за наше досадное поражение на Востоке».
Академик Е. В. Тарле:
Под Сталинградом погибла не только колоссальная немецкая армия, но нанесен беспощадный удар по долгой традиции, которая жила, на которой воспитывались целые поколения немцев. Прах и пепел остались от сказки о непобедимости Германии.
Пиик не находил себе места. Бегал по комнате, делал большие шаги, говорил больше для себя, нежели для Шмерлинга и Магуры:
– Почему пообещали прислать подкрепление и замолчали? Мы радировали дважды, но ответа не дождались. После последней радиограммы прошло целых шесть часов вынужденного безделия! – Пиик обежал стол, где у рации склонился Шмерлинг. – О нас не могли забыть! – Пиик резко остановился, точно уперся лбом в стену, сорвал со стены старый плакат «Пятилетку – в четыре года». – Ненавижу!
– Когда прибудем в фатерлянд, первым делом обратитесь к психиатру, – посоветовал Шмерлинг. – С подобными, как у вас, расшатанными нервами надо лечиться, при том основательно. Еще отложите подальше револьвер, иначе в минуту помутнения рассудка перестреляете всех. Стыдно так себя распускать.
Пиик не прореагировал на услышанное, стал топтать обрывки плаката, словно это был враг, от которого ничего не должно остаться.
– Отчего молчат? Почему, как говорят русские, набрали в рот воды?
Магура решил поддержать Шмерлинга, успокоить Пиика:
– Причин может быть несколько. Требуется время, чтобы собрать, проинструктировать новую группу, отправить сюда, наконец, есть другие, более важные дела. Наберитесь терпения, ничего другого нам не остается. Начальство не бросает слова на ветер, если обещало подкрепление, обязательно пришлет. Операцию не отменили. Прекратите бегать как заведенный.
Пиик послушно замер. В возникшей тишине стало слышно, как в печурке потрескивают съедаемые огнем доски снарядных ящиков, которые у хутора валялись чуть ли не на каждом шагу вместе с брошенной военной техникой, трупами. К треску прибавилось жужжание бьющейся в оконное стекло проснувшейся в середине зимы мухи.
Савельич очистил несколько картофелин, посыпал их кружками репчатого лука, нарезал хлеб.
– Не знаю, как у вас, а у меня от голода сосет под ложечкой. Составляйте компанию, заморите червячка.
Магура присел к старику, чуть помедлив, присоединился радист, лишь Пиик оставался у стены.
– Как откушаю, пойду в город, – поделился планами Савельич. – Последнюю щепотку соли съели, и сахару пришел конец, а на консервах долго не прожить, необходимо подхарчиться на рынке. Нонче даже за большие деньжата мало чего купишь, за продукты керосин подавай, целую одежку, стройматериалы. Ходят разговоры, будто откроют магазины с названием «коммерческие», прилавки станут ломиться от жратвы – все будет, как при нэпе, когда за золотишко получали чего душе угодно. – Заметив, что огонь в печурке гаснет, старик забеспокоился: – Видно, снова дымоход забило сажей.
Савельич собрал со стола крошки, отправил в рот. Вышел в сени, где раздался грохот оцинкованного корыта.
Дверь от сильного удара распахнулась. В комнату попятился старик, в грудь его упиралось дуло револьвера, который держал высокий, достающий затылком до притолки моложавый капитан, за спиной с автоматами на изготовку стояли два бойца.
– Всем лицом к стене!
Шмерлинг с Магурой не успели глазом моргнуть, как их обыскали, забрали оружие. Не шелохнулся, потеряв способность двигаться, лишь Пиик, пришлось одному бойцу ткнуть его прикладом в грудь.
Раздался радостный голос:
– Рация, товарищ капитан! Та самая, про которую говорили. Еще тепленькая, знамо дело, недавно работала.
Капитан наблюдал за обыском – рядом с рацией легли револьверы, дымовые шашки, ракетница, гранаты, запасные обоймы патронов. Заинтересовали документы, пропуска в прифронтовую зону, командировочные предписания, воинские билеты, меньше продуктовые карточки, деньги.
– Кто среди вас главный? Впрочем, можете не отвечать. В ориентировке ясно сказано, что главный прибалт, а радист калека, с третьим быстро разберемся – прижмем как следует, и все о себе выложит. – Капитан повернулся к понуро стоящему Савельичу.
– А ты за пособничество врагам, предоставление им жилья ответишь по всей строгости военного времени, не погляжу, что дышишь на ладан – немецких прихвостней ожидает высшая мера наказания, на них жалко тратить патрон, с них хватит петли на шею.
Капитан приказал увести троих, оставить Пиика.
Оказавшись с Магурой и Шмерлингом в примыкающем к дому сарае, Савельич поежился:
– Запросто тут дадим дуба, окочуримся, как цуцики, вынесут вперед ногами на погост. Мороз пострашнее пули и виселицы, быстро сведет в могилу.
Шмерлинг приблизился к Магуре:
– Во всем виновата ваша беспечность! Из-за нее пойдем под расстрел! Как могли забыть о бдительности, не заметили слежку? Чему только учили?
Магура перебил:
– Не сваливайте свою вину на других.
– Хотите сказать, что в провале виноват я?
– В какой-то мере. Отчего забыли приказать хозяину убрать после сеанса наружную антенну, не напомнили о необходимости следить за появлением в хуторе патруля? Нельзя исключать, что рацию запеленговали.
– Я обязан только осуществлять связь, за все иное отвечали другие, в том числе вы! – Шмерлинг брызгал слюной, пришлось Магуре отойти вглубь сарая, где валялась мешковина.
«Все попахивает провокацией, проверкой нашей благонадежности, выполнению того, по чьей вине пропали самолет с десантом. Патруль свалился как снег на голову, знал, где нас найти».
Магура не мог не вспомнить, как летом двадцатого года по дороге с полустанка в хутор Чир бандиты рядились под чоновцев, как ночью разбудил лже-связник губчека, относительно недавно в Средней Ахтубе на рынке пытались заставить Эрлиха признаться в сотрудничестве с НКВД.
«Странно, что абвер работает по-старинке, не ищет новые методы и способы для выявления предателей, определения лояльности своих сотрудников».
Шмерлинга трясло, как во время приступа лихорадки.
– Я ни в коей мере не виню одного вас, главный виновник Пиик! Это он не удосужился позаботиться о нашей безопасности! Из-за его непростительной безалаберности изволь прощаться с жизнью. С первой минуты знакомства с ним понял, что имею дело с профаном в разведке. О чем думало руководство, когда поручало ему командовать нами, выдало мое местопребывание, сообщило пароль? Ряд лет я провел во вражеском окружении, не сделал ни одного неверного шага, пережил ужасную битву, остался жив, и теперь изволь погибнуть!
Что еще он говорил, глотая слова, Магура не слушал. Когда привели Пиика, отметил, что его лицо стало синим, изо рта стекала кровь.
«Разделали под орех. Синяки не только на лице».
– Следующий на выход! – приказал боец.
Следующим привелось быть Магуре.
В доме был хаос, все хранило следы поспешного обыска – на полу вытряхнутые из сундука и шкафа вещи; с кровати, полатей сдернуты постели.
Капитан сидел, развалясь, вытянув ноги, снизу вверх взглянул на доставленного.
– Сырещиков, белогвардеец? Встречал в Гражданскую подобную белую кость, с превеликой радостью отправлял лично к праотцам. Рассказывай, с каким прибыл заданием. Не выкручивайся и не вешай на уши лапшу, за ложные показания церемониться не стану.
«Если, как с Пииком, захочет дать волю рукам, врежу первым, – решил чекист. – Впрочем, бить не собирается, иначе не оставили бы несвязанным. Топорно действует, пугает расправой, надеется, что признаюсь в предательстве».