Когда проложенная в балке тропа вильнула, Циклоп остановился.
– Ничего, точнее, никого не вижу. Неужели сбились с пути? Не хватает свалиться в воронку, которые здесь на каждом шагу, сломать шею, оказаться погребенным под снегом. Не кажется ли вам, что кричали?
Магура успокоил:
– Это ветер свистит в ушах.
Циклоп сделал новые шаги и неожиданно замер.
– Там…
Попятился и окаменел при виде направленного в грудь револьвера. Ноги подкосились, и Циклоп зарылся бы лицом в снег, но подоспевшие чекисты не дали упасть, заломили руки, зажали рот, не позволили разгрызть зашитую в воротнике ампулу.
– И других взяли без шума, – доложили Магуре. – Провели задержание так, что никто не успел схватиться за оружие. Пусть радист передает, что десант полег в перестрелке или подорвался на мине, которых тут пруд пруди, вызывает новый – встретим с распростертыми объятиями.
Гитлер:
Основную задачу – проведение в большом масштабе диверсионной и подрывной работы – абвер выполнил безусловно плохо.
Из дневника Геббельса:
Мы подробно обсуждаем произошедшую с Паулюсом историю, которую Геринг критикует самым резким образом. Он сообщает, что фюрер тоже пришел к убеждению, что Паулюс трусливо сдался в советский плен. Геринг ожидает, что этот генерал-фельдмаршал очень скоро появится на московском радио.
Эрлих не употреблял пенящийся напиток из хмеля, предпочитая ему коньяк, тем не менее, не желая выделяться среди посетителей берлинской пивной «Ам-Цоо», заказал кружку баварского пива, порцию сосисок. В ожидании заказа развернул вечерний выпуск «Фелькишер беобахтер» с последними сводками, пробежал очередную речь Геббельса, в которой рейхсминистр пропаганды не в первый раз обещал близкую победу, использование нового сверхмощного оружия возмездия, способного в корне изменить положение на фронтах, особенно Восточном, призывал к тотальной войне.
Под потолком пивной на Курфюрстендамм висел табачный дым. На пятачке эстрады играл оркестрик. Все столики занимали штатские, военные, «золотые фазаны» (прозванные так за любовь к ярким нашивкам) из «Службы трудовой повинности» Фрица Тода, занимающейся строительством наиболее важных военных объектов, подземных командных пунктов, ставок. Под аляповатым идиллическим пейзажем несколько завсегдатаев пивной раскачивались, нестройно выкрикивая: – Айн фольк, айн рейх, айн фюрер, Дойчланд[150]!
Эрлих украдкой огляделся:
«Наблюдения за мной не замечаю, не было его и по дороге сюда. Тот, кому Сырещиков передал меня в подчинение, видимо, не явится, что-то задержало. Придется прийти в следующий вторник в то же время».
Не показывая отвращения к пиву, сделал несколько глотков, съел остывшую сосиску. Отдернул рукав кителя, взглянул на циферблат часов. Положил рядом с тарелкой дойчмарки. В гардеробной получил шинель, фуражку, дал на чай десять пфеннигов. Толкнул тяжелую входную дверь и оказался на улице, где было слякотно после прошедшего дождя.
Свернул за угол, где оставил БМВ. Уселся за руль, собрался включить зажигание и услышал за спиной:
– Езжайте к зверинцу Гуттенберга.
Эрлих обернулся, увидел на заднем сиденье человека в фуражке с черной тульей, серебряным черепом над козырьком.
«Арестован? Отчего не взяли при выходе из пивной? Не пожелали, чтобы задержание увидели прохожие? Сейчас в машину вломятся другие эсэсовцы, защелкнут на мне наручники…»
– Езжайте, не стоит привлекать к нам внимание, – потребовал незваный пассажир.
Эрлих узнал Синицына. Сразу вспомнил Царицын, элегантного ротмистра переводчика британской военной миссии, встречу с ним минувшей весной в главном управлении казачьих войск при Имперском министерстве оккупированных восточных областей.
И Синицын вспомнил встречи с бывшим штабс-капитаном Кавказской армии, сотрудником белой контрразведки. Если Альт был заранее информирован Центром, с кем ему придется встретиться, то для Сигизмунда Ростиславовича было полной неожиданностью увидеть ближайшего помощника Краснова, узнать, что тот является сотрудником ВЧК, ныне НКВД.
Синицын не мог не оценить выдержку Эрлиха – у того не дрогнул на лице ни один мускул…
– Советую курить сигареты фирмы «Равенкранц», – четко произнес Альт пароль и услышал нужный ответ:
– Предпочитаю кубинские сигары, – после небольшой паузы от себя Эрлих добавил: – Жаль, Куба далеко за океаном.
Синицын перешел непосредственно к делу:
– Напрасно назначили встречу в многолюдной пивной, где мы оказались бы чуть ли не в центре внимания.
– До нас там никому не было бы дела, – не согласился Эрлих.
– Не стоило повторять ошибку царицынских подпольщиков, передававших шифровки для Реввоенсовета в кафе «Дарданеллы», что привело к гибели курьера.
Не включая фар (в Берлине, как и по всей Германии, соблюдалась строжайшая светомаскировка), Эрлих повел машину по Лейпцигштрасе, свернул к каналу. Не оборачиваясь, заговорил:
– Со мной копии весьма важных для Москвы документов, каждый представляет несомненный интерес. Также подготовил список агентов, их словесные портреты, сведения о времени и месте заброса. Краснов собирается посетить Ставрополье для мобилизации казаков в создаваемую им армию, атаману недостаточно эмигрантов и пленных. И главное, Гелен с окружением теряются в догадках о судьбе двух самолетов с десантами. Жестянщик не утолил понятное любопытство начальства, сам пребывает в полном недоумении.
– В очередной сеанс сообщит с прискорбием о гибели двух десантов, попросит скорее прислать новый для окончательного завершения операции.
– Станет работать под контролем НКВД?
– Вы догадливы, – подтвердил Синицын.
– Не следует забывать, что абвер не смирился с поражением, Канарис упрям, никогда не оставляет незавершенным ни одно начатое им дело, тем более такое важное, как похищение из плена Паулюса. Адмирал продолжит принимать действенные меры к выполнению приказа фюрера по доставке фельдмаршала в рейх. В крайнем случае, если задуманное не удастся осуществить, важного пленника уничтожат. После сокрушительного поражения на Волге, что привело к пошатнувшемуся престижу разведки, для Гитлера лучше, чтобы следом за символическими похоронами Паулюса он погиб на самом деле.
– Фельдмаршал не для того не застрелился перед сдачей в плен, не отравился, как сообщила пресса, чтобы погибнуть от рук своих. Любая попытка избавиться от главного, непосредственного свидетеля позора германской военной машины в Сталинграде потерпит крах.
Часть седьмаяПрозрение фельдмаршала
Капитан государственной безопасности Сергей Горелов впервые видел командующего взятой в плотное кольцо окружения немецкой армии.
Фридрих Паулюс стоял на крыльце. Он был в подшитой мехом шинели, полученной от победителей. На голове взамен не спасающей от мороза фуражки была каракулевая шапка. Высокий, с острыми чертами лица, впалыми щеками, фельдмаршал исподлобья смотрел на журналистов советских и зарубежных газет, информационных агентств, радиостанций. Рядом с Паулюсом с ноги на ногу переминался переводчик разведотдела фронта Лев Безыменский[151].
«Совсем мальчишка, каким я пришел в ЧК, ни разу еще не брился, – отметил Горелов. – В его годы и уже интендант 2-го ранга, вряд ли в военной карьере помог авторитет отца-поэта, причина, видимо, в прекрасном знании немецкого языка».
Паулюс простреливал журналистов недобрым взглядом, косился на нацеленные на него объективы фото- и кинокамер.
– Товарищи и господа! – заговорил переводчик. – Советское командование удовлетворяет вашу просьбу о встрече с герром Паулюсом, получении у него интервью. Задавайте вопросы, но просьба быть предельно лаконичными.
Первым вперед шагнул сотрудник британского информационного агентства Александр Верт, который не нуждался в переводчике, так как прекрасно владел как русским, так и немецким – родители были выходцами из России, с сыном говорили исключительно на языке покинутой Родины.
– Позвольте узнать, как себя чувствуете?
Паулюс придавил спросившего тяжелым взглядом.
– Странный вопрос. Если стою перед вами, значит, здоров.
– Желаете перед интервью сделать заявление?
Левая щека Паулюса дернулась.
– Никакого заявления не будет. Я уже не командую армией, которая прекратила свое существование как крупная боевая единица.
Инициативу у англичанина забрал его коллега из американской газеты:
– Если бы своевременно, еще в начале января отдали приказ вверенной вам армии прекратить сопротивление, как вам предлагало русское командование, сейчас десятки тысяч солдат остались живы, не погибли от ран, истощения, обморожения.
Это был не вопрос, а констатация факта, что крайне не понравилось Паулюсу. Не простившись, он вернулся в чудом сохранившийся на окраине Сталинграда, утонувший в сугробах дом.
Безыменский виновато развел руками, дескать, приношу извинение за прерванное интервью, журналисты имели возможность лично удостовериться, что главный пленный жив, во что не верят в Германии и других странах.
На прощание переводчик кивнул Горелову и скрылся следом за Паулюсом в доме.
Среди с трудом добравшихся к Волге журналистов возник ропот, все стали высказывать неудовольствие, которое относилось к Паулюсу:
– На его месте и в его положении нельзя себя вести столь высокомерно!
– Следовало бы забыть о надменности.
– Он презирает нас!
Что еще говорили «разбойники пера» (как за глаза называли журналистов), Горелов не слушал, он поспешил в район завода имени Петрова, где базировались чекисты после того, как 23 августа здание Управления внутренних дел было подвергнуто бомбежке.
Горелов справедливо гордился уникальными свойствами своей памяти, которая ни разу не подводила, хранила все увиденное, услышанное, в том числе цифры, фамилии, звания, тем более, подробности встречи с комиссаром госбезопасности 3-го ранга Ворониным.