Фонари склонились в какой-то странной позе - можно сказать, что они молятся. Как бы там ни было, они начинают излучать слабый желто-оранжевый свет. «Желтая линия в спектре натрия»,- заявляет Беатрис.
Впереди уже маячит Аваллон.
* * *
Была ясная погода, я шел по склону холма, высохшего и желтого.
Сухое и прерывистое дыхание растений в летний зной… которые как будто при смерти. Насекомые трещат, насквозь просверливая угрожающий и неподвижный свод белого неба.
Когда идешь под палящим солнцем, через какое-то время возникает ощущение абсурда, оно растет, навязывает себя, заполняет пространство, оказывается повсюду. Даже если в начале пути вы точно знали направление своего движения (что, к сожалению, бывает крайне редко… обычно речь идет о «простой прогулке»), то вскоре представление о цели исчезает; кажется, что оно испаряется в раскаленном воздухе, который обжигает вас маленькими короткими волнами, по мере того как вы продвигаетесь вперед под безжалостным и неподвижным солнцем при тайном сговоре высохших трав, готовых мгновенно вас ужалить.
В ту минуту, когда липкая жара начинает склеивать ваши нервы, уже слишком поздно. Поздно пытаться, встряхнув головой, отогнать бредовые порождения ослепшего пленного разума, и медленно, очень медленно отвращение бесчисленными кольцами сворачивается в спираль и укрепляет свою позицию в центре трона, трона властей небесных.
* * *
Сверхскоростной поезд «Атлантика» пронизывал ночь с чудовищной быстротой. Освещение было скудным. Между перегородками из пластика средне-серого цвета расположились в эргономических креслах человеческие существа. На их лицах нельзя было разглядеть никаких эмоций. Смотреть в окно не имело смысла: непрозрачность тьмы была полной. К тому же некоторые занавески были задернуты, их ядовитая зелень составляла слегка унылую гармонию с темно-серым ковровым покрытием пола. Тишину, почти абсолютную, нарушало лишь тихое покрякивание плееров. Мой ближайший сосед, с закрытыми глазами, погрузился в глубокое небытие. Лишь освещенное табло с пиктограммами - туалеты, телефон, бар «Сербер» - выдавало присутствие жизни в вагоне. Шестидесяти человек, находившихся в нем.
Длинный и обтекаемый, цвета стали с неброским вкраплением красок, сверхскоростной поезд «Атлантика» №6557 состоял из двадцати трех вагонов, в которых разместилось от полутора до двух тысяч человек. Мы мчались со скоростью 300 км/ч на самый край западного мира. У меня вдруг появилось ощущение (мы преодолевали ночь в глухой тишине, ничто не позволяло угадать нашу невероятную скорость, неоновые лампы давали скупой свет, бледный и траурный), у меня вдруг появилось ощущение, что эта длинная стальная капсула несет нас (незаметно, стремительно, плавно) в Царство Тьмы, в Долину Теней и Смерти.
Спустя десять минут мы прибыли в Оре.
* * *
В далекие века здесь люди жили тоже;
Чтоб дать отпор волкам, вставали в круг не раз,
Звериный чуя жар; они исчезли позже,
Похожие на нас.
Мы собрались опять. Слова затихли, звуки.
От моря только след.
С любовью обнялись, прощально сжали руки -
И пуст пейзаж: нас нет.
Витки радиоволн, над миром рея,
Заполнили пробел.
Сердца у нас как лед, пусть смерть придет скорее,
Чей сон глубок и бел.
Все человечество покинет свой придел.
И диалог машин тогда начнется сразу.
Божественной структуры в трупе нет,
Но, информацией набитый до отказа,
Работать будет до скончанья лет.
* * *
В тетради старые я заглянул сейчас.
Там - дифференциал, а здесь - про жизнь моллюсков.
Развернутый конспект. Из прозы десять фраз -
Не больше смысла в них, чем в черепках этрусков.
Все понедельники я вспомнил. Лед. Вокзал.
Я опоздал к семи, на поезд свой всегдашний.
Я бегал взад-вперед, но все же замерзал
И на руки дышал. А мир такой был страшный.
Вначале встречей с ним мы так увлечены,
Что верим: все вокруг всему живому радо,
У каждого есть шанс, и шансы все равны.
Но в ночь субботнюю жить и бороться надо.
Причалы детства, вы уже нам не видны.
Наивность взгляда мы теряем слишком скоро.
Всему своя цена, как скажет продавец.
Жизнь всех нас в плен берет без всякого разбора,
Засасывает нас и не дает опоры;
И быстро гаснет свет. И детству здесь конец
.
* * *
Я больше не вернусь, не трону травы эти,
Наполовину пруд закрывшие уже.
Что полдень наступил, я осознал в душе,
Увидев этот мир в невероятном свете.
Наверно, я здесь жил, с соседями знаком,
Как все - в сети времен, всегда спешащих мимо.
«Шанти шанталайя. Ом мани падме ом.» [9]
Но солнце на ущерб идет неотвратимо.
Как этот вечер тих, вода стоит в огне,
Дух вечности над ней парит в преддверье мрака.
Мне нечего терять. Я одинок. Однако
Закат такого дня наносит рану мне.
Мой поезд путь держал в открытый мир от дома.
Я у окна сидел, безмерно одинок,
Постройки и цветы снаружи видеть мог,
А поезд плавно шел сквозь воздух незнакомый.
Луга среди домов ловил я беглым взглядом,
Нормальным было все, что было вне меня.
Я радость потерял, забыл, с какого дня;
Живу в безмолвии, одни пустоты рядом.
Светло еще вверху, но тень к земле приникла,
И трещина во мне проснулась и растет.
Так вечером, в пути, нормандский небосвод
Дышал итогами и завершеньем цикла.
* * *
Матрас как принадлежность тела.
Два метра, ровно два длиной.
Смешно, как будто в этом дело,
Бывает же расчет иной.
Случались радости. Немного.
Миг примиренья с миром был,
Я был неотделим от Бога
Давным-давно. Когда - забыл.
Взрывается в потемках тела
Не сразу лампочка. Но вот
Я вижу: нить перегорела.
Живой ли? Мертвый? Кто поймет?
* * *
Воздействие телеантенн
С укусом насекомых схоже:
Рецепторы цепляя кожи,
Они домой нас гонят, в плен.
Счастливым стать вдруг пожелав,
Я бы учился бальным танцам
Или купил бы мячик с глянцем,
Как аутисты, для забав.
И в шестьдесят их радость ждет.
Им, в упоенье настоящем
С резиновой игрушкой спящим,
Часов совсем не слышен ход.
А этот телеромантизм -
Мир в социуме, секс и «мыло» -
Почти что жизнь, где все так мило,
Но, в сущности, обман, цинизм.
* * *
Цветочных чашечек дыханье.
Опасны бабочки в ночи.
Бесшумных крыльев колыханье,
Стальные лунные лучи.
Я опыт не забыл жестокий
Подростка, прячущего стыд.
Всех поражений все уроки
Мальчишка выросший хранит.
Термитам дышится отменно,
Была бы пища да жилье.
Но это напряженье члена
Ослабнет, только взяв свое.
И будет аппетит отличный,
Сознанья поле расцветет.
Благопристойной и приличной
Жизнь станет, сладостной как мед.
* * *
Я тут, я на матрасе весь,
И наша тяга обоюдна,
Но часть меня уже не здесь,
И ей вернуться будет трудно.
Мы в шкуре собственной дрожим,
Кровь заставляя суетиться.
Как по субботам мы спешим,
Принарядясь, совокупиться!
Я взглядом упираюсь в дверь,
В нее был вложен труд немалый.
Мы кончили. И я теперь
Пойду на кухню спать, пожалуй.
Я вновь дыханье обрету
На кафельном нестрашном льду.
Ребенком я любил конфеты,
Теперь мне все равно и это.
* * *
К Дурдану рвется поезд скорый.
С кроссвордом девушка. Одна.
Не завожу с ней разговора,
Пусть время так убьет она.
Как монолит на ровном месте,
Рабочих движется орда.
Все независимы, но вместе;
Пробили воздух без следа…
Как плавны рельсов повороты,
Вот пригородов первых свет.
Час пик. Народ спешит с работы.
Ни времени, ни места нет.
* * *
В метро, уже полупустом,
Народ почти что ирреальный.
Игру затеял я притом,
Опасную потенциально.
Догадкой поражен, что вкус
Свободы без последствий сладок,
Я тут же свой теряю курс,
И обхожусь без пересадок.
Проснувшись, вижу: Монпарнас,
Здесь сауна для натуристов…
Весь мир на место встал тотчас.
Но грустно мне среди туристов.
* * *
Миг простодушья или транса,
Абсурдность встречи с кенгуру.
Спастись нет никакого шанса:
Я окружен толпой гуру.
Как средство лучшее от боли
Мне смерть свою хотят продать.