«Сколь часто самые сложные предприятия сводятся в конечном счете к двум-трем простейшим, с незапамятных времен практикуемым приемам!» — говорится в романе. Обстановка погони за наживой рождает организованное преступление в национальном масштабе (а разве не таковым по существу и являлся фашизм?)…
Итак, лето 1933 и последующий 1934 год… Брехт, за вычетом деловых заграничных поездок, находился в основном в своей датской рыбачьей деревушке Сковс-бостранде. Грета кочевала — после Швейцарии жила в Париже, в Дании, потом долгие месяцы проводила в Советском Союзе, в Москве, Ленинграде, в Грузии. И тем временем своим чередом шло интенсивное сотрудничество.
Среди прочего они работали над «Трехгрошовым романом». Уже августовские письма 1933 года полны все нарастающих упоминаний:
«Мои «маленькие истории» ты можешь спокойно сбывать, — пишет Брехт 5 августа 1933 года, — может быть, базельцам. Социал-демократам в Цюрихе, о которых говорил Брентано («друзья книги» или что-то в этом духе)…
В ближайшую неделю я пошлю тебе треть «Трехгрошового романа». Надеюсь, ты пропесочишь его тогда неравнодушно…»
«Из М[осквы] в эти дни здесь был Иллеш[34], — сообщает Брехт 11 августа, — чтобы пригласить меня на конференцию в М. в конце сентября. Теперь хорошенько обрати внимание: Иллеш подготовил бы для тебя разрешение на въезд…
Треть романа у меня уже есть, — информирует он. — Вышлю тебе, возможно, завтра.
Пришли мне части «Остроголовых», которые вновь обнаружены!
Выбрасывай спокойно, если что плохо в смысле красивостей!.. Твое последнее стихотворение я положил на гитару».
То, что казалось тогда третью романа, было отослано точно по графику. Сам Брехт еще не придает этой работе большого значения. Вещь как вещь. Пишется отчасти и потому, что прозу в сравнении со стихами легче переводить на другие языки, а значит, и распространять в условиях эмиграции. Автору еще не до конца ясно, какой серьезный оборот примет эта, казалось бы, простая перелицовка темы из одного жанра в другой. И какую способность к саморазрастанию проявит в дальнейшем «Трехгрошовый роман».
Тем не менее уже 18 августа летит нетерпеливый запрос:
«Мне любопытно, что ты напишешь о романе. Я хотел бы его поскорей закончить и потом заняться чем-нибудь другим, более важным. Правда, к концу (каким бы ни стал он длинным) и при корректуре ты должна мне помочь, не только переписыванием. Кстати, договор я имею, он стал вполне приличным…
Итак, мы умрем с голоду немного позднее, старая Грета…
Попутно, что касается Эйслера. Скажи ему, больше всего меня интересовала бы теперь оратория для радио. Я буду время от времени посылать вам что-нибудь для аккордеона…»
Но что же конкретно должна делать М. Штеффин с кусками неоконченной рукописи? Ее ответы с деловой стороны, как видно, не удовлетворяют автора.
Целенаправленный и точный, как и во всем, Брехт уже в следующем письме М. Штеффин стремится поставить сотрудничество на базу четких принципов. Вот почти целиком письмо от 22 августа 1933 года:
«Дорогая Грета.
Критика хороша, но слишком кратка и мало развернута. (Ей так же, как и роману, еще недостает определенной солидарности.) Ты должна еще ответить на все мои вопросы. И ничего не сбрасывай со счетов, что тебе не нравится! Особенно: отсылай обратно всё, партиями, и именно прежде не отмечавшиеся места, которые сделаны небрежно, излишне энергичные выражения или нарочитое остроумие. Самое лучшее, если ты будешь вкладывать записки, которые могут быть совсем бегло написаны, только чтобы передавали впечатление. Впрочем, тебе стоит посылать лишь такие страницы, которые содержат подобные места, когда они не на всех страницах. Отсылать партиями ты должна, чтобы я скорее получил и мог просмотреть. Я отошлю их тебе потом тотчас снова, измененными или окончательно утвержденными…»
В этом письме обозначена уже своего рода методика заочного сотрудничества, которая оттачивалась и разнообразилась с течением времени.
Последующие письма Брехта обретают все большую конкретность:
«Замечание о незадавшемся в чем-то распределении нагрузки в начале истории (опытность Фьюкумби с «Трестом нищих») уже правильно. Возможно, мы сумеем вместе привести это в порядок (Фьюкумби, как помним, — тот самый солдат-инвалид, которого ждет виселица в конце романа. — Ю. О.). Итак, пиши мне непрерывно подобные возражения, я их могу отлично использовать» (28 августа).
«Приблизительно через две недели я думаю быть в Париже… Я втягиваю также и Крым в круг предварительной подготовки… Из «Трехгрошового романа» теперь готово уже 95 страниц. Следовательно, почти целых две трети (общий объем 150). Сверх того я пишу еще стихи и т. д. Некоторые я также привезу с собой…» (30 августа 1933 г.).
Заочная работа чередовалась с периодами, когда Брехт, по его словам, привозил «с собой» законченные главы или диктовал дальнейшие эпизоды все той же безотказной сотруднице. Если говорить о чисто творческой стороне дела, то, как видим, М. Штеффин отводилась та роль, которую зовут редакторской, с моментами соавторства в ряде сцен (вроде, например, упомянутого эпизода с Фьюкумби)…
Роман разрастался.
Под какими бы небесами ни находилась в последующие месяцы М. Штеффин, своим чередом поступали новые главы и письма. Вроде следующего:
«…Копии вставок я должен сделать себе сам. Обычно я подкладываю одну копирку, больше требовало бы слишком много времени при первом печатании!..
Я весь в работе над заключительной главой. Тяжело.
Есть ли у тебя критические соображения по песне «О классовом враге»? Я должен скоро ее отослать.
И о «Трехгрошовом романе» посылай постепенно. Пиши мне об одной главе за другой!..» (13 января 1934 г.)
В первой половине 1934 года роман завершен. И начинается полоса подготовки его в печать — устройства в издательства (в том числе в Москве), читки корректур, перевода на иностранные языки и т. п. Эти этапы также запечатлены в переписке Б. Брехта с М. Штеффин. (Название «Трехгрошовый роман» в связи с разными этапами прохождения рукописи не раз встречается в том монтаже отрывков из писем, которым завершается глава «Аплетин».)
Вместо 150 машинописных страниц, которыми мерил первоначальный предел автор, объем «Трехгрошового романа» вырос на деле во много крат (почти 400 страниц печатного текста в русском издании). И это не просто счет труда и усилий, но и приращения содержания, внутренней наполненности произведения, которым теперь по праву гордится писатель.
Между 9 и 20 декабря 1934 года (по все той же датировке М. Штеффин) Брехт пишет письмо, в котором подводит итоги. Осенью книга вышла в Амстердаме. Уже появились первые отклики в печати. Успех несомненен. Это хорошо для заявок на переводные издания. Только что в Лондон, где находится Брехт, устраивавший свои литературные дела, пришла телеграмма от Греты из Москвы, что заключен договор на выпуск «Трехгрошового романа» в СССР. Под этим впечатлением Брехт садится за машинку. Ответное письмо стоит воспроизвести почти целиком:
«Дорогая Грета, спасибо за телеграмму. Это прекрасно. Теперь, надо надеяться, у нас есть также и рубли для тебя…
Здесь я пытаюсь протиснуться в кино (в то время, как переводятся пьесы)… Но это нелегко. Я теперь с изумлением констатирую, что всему разучился в последние годы, когда все-таки имел дело с более хорошими людьми и истинным захолустьем. Теперь я состою в переговорах (правда, здесь сидит самый цепкий и закоренелый капитализм в мире) как пролетарий, по крайней мере близко к тому. Я забыл трюки. Мучительно вспоминаю я, как продают товар, соответственно — самого себя. Что никогда не вправе располагать завтрашним днем, надо лишь делать намеки, что покупаешь людей, надо сторониться гибнущих и т. д. и т. п. Чудовищное искусство!
К настоящему времени, — переходит он к «Трехгрошовому роману», — есть такие предложения на переводные издания: чешское, польское, датское, французское… Всегда только мал аванс, но все-таки кое-что… Англия — место трудной борьбы. Не потому, что действие разыгрывается в Англии (как мы думали), а потому, что английская публика не в состоянии понять (!). В недавнее бракосочетание английского принца с балканской принцессой, три недели державшее Англию с затаенным дыханием, безработные посылали свадебные подарки!
Критика до сих пор: «Паризер Тагеблатт», Ланиа, естественно, блестяще. Потом… совсем большая базельская «Национальцайтунг», точно так же в стиле гимна (хотя так же мелко напечатано). Вообще, — шутливо заключает Брехт, — кажется, ты таки создала шедевр, старый Мук. Особенно превозносится твой чистый язык…»
Первый читатель, воспринимающий, как свою, рождающуюся художественную идею, критик-единомышленник, редактор, точно отсекающий лишнее, а временами и соавтор, начиненный своими предложениями и вариантами, — такой предстает М. Штеффин в работе над «Трехгрошовым романом».
Самое поразительное, что все это происходит через какой-нибудь год-два после московско-крымской поездки и начала сотрудничества с Брехтом! С какой же интенсивностью совершались духовные и литературные превращения со вчерашней участницей берлинской рабочей самодеятельности, что вызвали к жизни эти строки из писем сложного и изощренного художника!
Примечателен и творческий диапазон, который сразу обнаруживает М. Штеффин, исполняя почти одновременно, например, и другую совместную работу — подготовку к изданию сборника «Песни, стихи, хоры» (1934).
А впереди — долгий путь, преодоления тысячи ям и ухабов, приобщения к многообразию лиц и богатств современной прогрессивной культуры, к зыбкому и кочующему быту эмиграции, каждодневного творческого труда, ставшего профессией, многожанровой пробы собственных литературных сил, оттачивания редакторского глаза… Пока она не станет тем запеленутым в пуховую шаль всевидящим мудрым гномиком, почти бесплотным духом, каким мы застаем М. Штеффин во время последней их совместной работы — при завершении пьесы «Карьера Артуро Уи»…