В классическую же эпоху преобладающим становится другой тип монстра: гермафродиты. Именно вокруг гермафродитов складывается или, во всяком случае, начинает складываться новая фигура монстра, которая возникнет в конце XVIII века и будет функционировать в начале XIX века. В общем, можно принять — хотя, несомненно, следует изучить эту тему более подробно — то, что обычно говорится о Средневековье: что в Средневековье и до XVI (даже до начала XVII) века гермафродиты как таковые считались монстрами и подвергались казни: их сжигали, а прах развеивали. Согласимся с этим. В самом деле, в самом конце XVI века, в 1599 г., мы находим случай наказания гермафродита, осужденного как гермафродит и, кажется, ничем, помимо своего гермафродитизма, не отличившегося. Этим разоблаченным гермафродитом была некая Антида Коллас. Она жила в городе Доль, и, осмотрев ее, медики заключили, что у данного индивида действительно два пола и что единственной причиной этого может быть связь с сатаной, которая и прибавила к его первоначальному полу другой, противоположный. На допросе гермафродит признался, что имел сношения с сатаной, и был сожжен в том же Доле в 1599 г. Думаю, это один из последних случаев, когда гермафродита казнили за то, что он гермафродит.
Но по прошествии совсем недолгого времени мы встречаемся с юриспруденцией другого типа, отлично представленной в «Словаре постановлений верховных судов Франции» Брийона[162], который свидетельствует о том, что по крайней мере с XVII века ни один гермафродит не был осужден как гермафродит. Если его признавали таковым, ему предлагалось выбрать своим полом тот, который у него преобладал, и вести себя в соответствии с таким образом определенным полом, в частности — носить подобающую одежду; только в случае использования своего придаточного пола он нарушал уголовные законы и заслуживал наказание, предусмотренное для содомитов[163]. В самом деле, мы находим целый ряд приговоров гермафродитам, замеченным в этом использовании придаточного пола. Так, Эрикур в своде «Церковные законы Франции», вышедшем в 1761 г., приводит историю, датируемую самым началом XVII века. Гермафродит был осужден и сожжен за то, что, выбрав для себя мужской пол[164], использовал свои второй пол в отношениях с другим мужчиной. В том же начале XVII века двух гермафродитов сожгли заживо, а прах развеяли по ветру, только за то, что они жили вместе — и по необходимости (так, во всяком случае, предполагалось) пользовались в отношениях друг с другом обоими своими полами[165].
Интересна история гермафродитов с XVII до конца XVIII века. Я опишу два таких дела.
Одно относится к 1614–1615 гг., другое — к 1765 г. Первое дело получило в свое время известность как процесс «Руанского гермафродита»[166]. Некто, при крещении нареченный Марией Лемарси, затем постепенно сделался мужчиной, начал носить мужскую одежду и сочетался браком с вдовой, имевшей троих детей. Далее следует разоблачение. Мария Лемарси, к тому времени уже носящая имя Марин Лемарси, предстает перед судом, и первые судьи требуют провести медицинскую экспертизу силами врача, аптекаря и двух хирургов. Последние не обнаруживают ни единого мужского признака. Мария Лемарси приговаривается к повешению, тело ее постановляют сжечь, а пепел развеять по ветру. Что же касается ее жены (точнее, женщины, жившей с ним или с ней), ту осуждают к участию в казни своего мужа и порке в городской крепости. Суровая кара, как следствие — апелляция, и вышестоящий суд [в Руане] назначает новую экспертизу. Эксперты полностью согласны со своими предшественниками в том, что никаких мужских признаков нет, однако один из них, по имени Дюваль, все же находит таковые. Руанский суд выносит интересный вердикт: он освобождает женщину, всего-навсего запретив ей носить мужскую одежду и сожительствовать с любым другим человеком мужского или женского пола «под страхом смерти». Иными словами, запрет на всякую сексуальную связь, но никакого наказания за факт гермафродитизма, за природу гермафродитизма, и также никакого наказания за сожительство с женщиной, хотя преобладающий пол подсудимой был, по всей видимости, женским.
Это дело кажется мне важным по целому ряду причин. Во-первых, потому что оно привело к распре между двумя медиками: один из них был крупным специалистом своего времени по монстрам и автором нескольких книг о монструозности, его звали Риолан, а второй — тот знаменитый врач, о котором я упомянул только что, эксперт Дюваль. Экспертиза Дюваля представляет большой интерес, ибо в ней обнаруживается то, что можно было бы назвать первыми ростками клиники сексуальности. Дюваль предпринимает исследование, не похожее на традиционный осмотр почтенных матрон, медиков и хирургов. Он производит детальный анализ, включающий пальпацию, а главное, подробно описывает в своем отчете обнаруженные органы. Думаю, у него мы имеем дело с первым медицинским текстом, в котором половая организация человеческого тела представлена не в общей форме, а в клиническом описании применительно к частному случаю. Ранее медицинский дискурс говорил о половых органах лишь в общем, то есть об их совокупном строении, никого не имея в виду и пользуясь очень ограниченным словарем. Теперь же, наоборот, перед нами оказывается описание, детальное, индивидуальное описание, где вещи называются своими именами.
Конечно, так делает не один Дюваль, но именно он дает теорию медицинского дискурса о сексуальности. Он говорит это. В сущности, неудивительно, что половые органы или органы размножения никогда прежде не могли именоваться в медицинских текстах. То, что врач колебался, говорить об этом или нет, было вполне нормальным. Почему? Потому что это старинная, идущая от античности традиция. Ведь женщины в античные времена были исключительно презренными людьми. Античные женщины вели себя столь развратно, что было вполне нормальным, если ученый муж не позволял себе говорить о половых органах женщины. И вот явилась Дева Мария, «носившая в утробе нашего Спасителя», как выражается Дюваль. С этого-то момента и возник «священный брак», «похоть прекратилась» и «порочные привычки женщин были побеждены». Откуда следует ряд выводов. Во-первых, «матка, которая прежде была главной мишенью хулы в адрес женщины», отныне должна была быть признана «самым благодатным, возвышенным, святым, самым почитаемым и чудесным храмом мира». Во-вторых, склонность к женской матке, свойственная мужчинам, стала уже не пристрастием к похоти, но своего рода «божественным заветом во плоти»[167]. В-третьих, высокочтимой стала функция женщины как таковая. Именно женщине с начала христианства доверяется содержание и сохранение домашнего имущества, а также передача его детям. И вот еще один вывод, а точнее — общий вывод из всего этого: отныне, поскольку матка стала этим священным объектом, с того самого момента, как женщина была освящена религией, браком и экономической системой передачи благ, вследствие всех этих событий необходимо познать матку. Почему? Прежде всего потому, что это позволит освободить женщин от множества мучений, а главное, поможет избежать смерти многих из них во время родов. Наконец, и это самое главное, знание поможет избежать смерти многих детей при рождении или даже до рождения. И тут Дюваль говорит, приводя, конечно, абсолютно безумную цифру: каждый год миллион детей могли бы увидеть свет, если бы знание врачей было достаточно глубоким, чтобы позволять им надлежащим образом принимать роды наших матерей. Сколькие дети не родились, сколькие матери умерли вместе с ними, легли с ними в одну могилу, — восклицает Дюваль, — из-за этого «стыдливого молчания»! Как видите, в этом тексте, относящемся к 1601 г., напрямую сопрягаются друг с другом тема религиозной и экономической сакрализации женщины и уже меркантилистская, сугубо экономическая тема связи силы нации с числом ее населения. Женщины незаменимы, ибо они зачинают; дети незаменимы, ибо они поставляют население, и никакое «стыдливое молчание» не должно мешать познанию того, что позволит спасти женщин и детей. Дюваль пишет: «Какая жестокость, какая низость, какое бесчестие сознавать, что стольким душам, которым мог бы открыться свет этого мира […], нужно от нас всего-навсего одно умение». Коим мы не располагаем по причине слов, «которые кто-то считает щекотливыми и будто бы способными развратить», что, без сомнения, «недостойный ответ, учитывая такое множество зла и недоразумений». Этот текст кажется мне важным, так как в нем содержится не только медицинское описание половых органов, не только клиническое описание применительно к частному случаю, но также теория старинного медицинского молчания о половых органах и теория нынешней необходимости открытого разговора о них.
Теперь я ненадолго открою скобки. Всюду говорится о том, что до XVI и еще в начале XVII века о сексуальности можно было говорить в рамках словесной вольности, свободного языка, тогда как в классическую эпоху она перешла в режим умолчания или, во всяком случае, метафоры. Думаю, что все это совершенно верно и совершенно неверно. Это явная ложь, если мы говорим о языке вообще, и чистая правда, если мы потрудимся разделить типы дискурсивного образования и практики, которые имеем в виду. Если в литературной речи, начиная с классической эпохи, разговор о сексуальности и впрямь подчинился режиму цензуры и смещения, то, напротив, в медицинском дискурсе случился противоположный сдвиг. До этого времени медицинский дискурс был совершенно непроницаемым, закрытым для изъяснения и описания данного типа. Но именно с этого времени, то есть с этого случая Руанского гермафродита, появляется и одновременно теоретически обосновывается необходимость научного дискурса о сексуальности или, как минимум, об анатомической организации сексуальности.