Наринка была смешливой, а тетя Света никогда не улыбалась. Даже тогда, когда моя мама пыталась ее рассмешить, рассказывая анекдоты. Тетя Света перестала улыбаться в тот год, когда похоронила любимого Эдика и «осталась вдвоем с Нариночкой». Моя мама никак не могла понять, почему нужно было давать себе такой обет. Никто не мог понять, кроме самой тети Светы, которой тогда едва исполнилось сорок три года. Молодая женщина, она мне казалась совсем пожилой, почти старушкой.
В обед мы с Наринкой резали овощи на салат, мыли посуду и полы. Пол нужно было оставлять чуть мокрым, чтобы блестел от воды. Тогда, в прохладе, все ложились спать. Только гудел маленький вентилятор тети Светы и зудели мухи, которые рано или поздно врезались в клейкую ленту, подвешенную над столом.
Вечером мы все вместе шли к тете Тамаре и ее дочке Наташе в кафе на набережной. У тети Тамары хоть и был муж, но все знали, кто в доме хозяин. Тетя Тамара умела готовить рыбу, как никто. Бессловесный муж сидел на маленьком стульчике рядом с входом и, не мигая, смотрел на линию горизонта. Рано утром он выходил в море и ловил рыбу, которой так славилось кафе тети Тамары. Наверное, за это она его и «держала в доме», по ее собственному выражению.
Нам, детям, она выдавала по огромному куску ледяного сахарного арбуза с ломтем домашнего теплого хлеба. Это был десерт получше мороженого.
Моя мама, тетя Света и тетя Тамара садились за столик и пили кофе. Говорили всегда об одном. Как лучше жить – как тетя Света, которая несла в сердце траур по мужу, как тетя Тамара, которая была с мужем, но вроде как одна, или как моя мама, которой вообще никто не был нужен, кроме меня, дочери. Это были женские разговоры, без начала, без конца и даже без особого смысла.
Мы с Наринкой и Наташкой плавали в теплом море, ныряли, прыгали со скалы и уплывали далеко-далеко, чтобы было страшно и не видно берега. За нами никто не смотрел. Никому и в голову не пришло бы за нами приглядывать. Мы не могли утонуть, разбиться, порезать ногу или удариться о камень. Женщины верили, что все плохое уже случилось. С ними. Все беды они взяли на себя. К тому же тетя Тамара вешала нам на шею или на запястье какие-то обереги, в которые верила безоглядно. Иногда просила снять сарафан и пришивала что-то к изнанке – от дурного глаза. У нас же были свои украшения – красивая ракушка с дырочкой, подвешенная на нитку, камушек – куриный бог, разноцветные стеклышки, обточенные водой. Сокровища, которые мы хранили под подушками.
А еще мы втроем выбивали подушки и одеяла, развешивали на солнцепеке белье, которое пахло зноем без всякого ополаскивателя, мыли из длинного шланга пол в кафе у тети Тамары, чистили рыбу. Надо было встать в шесть и бегом нестись к тете Тамаре, которая уже ждала нас с двумя тазами, наполненными рыбой, и тремя маленькими ножами. Мы садились на землю вокруг тазов и чистили рыбу. Движения были доведены до автоматизма. На рыбьи внутренности сбегались кошки. Только кошка тети Тамары, одноглазая черно-белая Ночка, на рыбу смотрела с презрением, как и на своих товарок, дерущихся за лакомый кусок.
Мы бегали босиком по камням, поливали друг друга из шланга ледяной водой, объедались черешней и ни разу не заболели. У нас не было аллергии, насморка, конъюнктивита и других напастей. Была только одна проблема – вода в ухо попала. И нужно было долго скакать на одной ноге и трясти головой. Если и это не помогало, тетя Тамара вливала нам в уши подсолнечное масло – средство от всех болезней. И тогда на некоторое время мы становились совсем глухими, что давало лишний повод для шуток и розыгрышей.
– Вот бы и мне так! – воскликнул мой сын, когда я рассказала ему про Гагры.
Я купила ему арбуз и испекла хлеб.
– А так правда можно есть? – недоверчиво спросил сын.
– Можно.
Он откусил кусок из вежливости и попросил мороженого. Я нашла ракушку с дырочкой, продела нитку и повесила на шею дочери. Она улыбалась и чувствовала себя красавицей. Она еще маленькая и верит, что ракушка может быть драгоценностью.
Или вот еще история. Про шумных соседей. Я была маленькой, мы с мамой снимали комнатушку на море, в Геленджике. Хозяйка дома – тетя Руфина – сдавала каждый квадратный сантиметр своего дома. А дом был действительно большой, красивый и чистый, просто выскобленный. Еще были сад и палисадничек в цветах. И душ не один, а целых два. Да еще чудо и редкость – стиральная машина. Так что отдыхающие с радостью соглашались жить у тети Руфины, еще не понимая, что их ждет. А ждала их тетя Руфина, которая не умела молчать.
Как все пожилые люди, она вставала рано и в просторном домашнем халате выходила во двор. Во дворе рядом с крыльцом стоял ее персональный складной стульчик под персональным же – драным и выжженным солнцем зонтиком. Тетя Руфина выносила во двор телефон на длиннющем проводе и начинала звонить. Говорила она громко, поскольку была туговата на ухо.
– Самсончик! Внучок! Это бабуля! – кричала тетя Руфина в трубку. – Как ты там кушаешь? Дай мне свою мать.
Поговорив с невесткой про Самсончика, тетя Руфина требовала к телефону сына, с которым обсуждала невестку, а потом звала сватью, с которой говорила о болячках и ценах. К окончанию разговора жильцы, включая грудного младенца, уже не спали.
Медленно, позевывая, все выползали во двор и сразу же натыкались на тетю Руфу. Каждому она желала доброго утра и оглашала список дел – кто покупает стиральный порошок, кто поливает палисадник, кто идет на рынок за овощами, кто моет пол.
Жильцы поначалу сопротивлялись, рассчитывая хоть на какую-то личную жизнь, а не на ведение коллективного хозяйства, но деваться было некуда – снять комнатку в сезон, да еще такую, как у тети Руфы, было невозможно. Так что все дружно отдавали тете Руфе салют (кивали головой), как в пионерском лагере на линейке, и шли исполнять поручения.
– Теть Руфа, ты хоть пять минут можешь помолчать? – спросила ее моя мама, которая по утрам всегда тяжело вставала.
– Не могу! А зачем молчать? Мы ж не при Сталине! – удивилась она.
– Ты бы и при Сталине трындела! – буркнула моя мама.
– Конечно! Неужели бы смолчала! – обрадовалась тетя Руфа.
Все утро тетя Руфина переговаривалась с соседями, не вставая со своего стульчика. Она могла докричаться до кого угодно. И не замолкала ни на секунду.
– Роза! Ты там опять ешь? Скоро в дверь не войдешь! Как я вижу? Зачем мне на тебя смотреть, я слышу, как ты ложкой по тарелке брякаешь! А что твоя доча? Замуж ее выдавай, пока она себе не отрастила такую жопу, как у тебя!
– И как у нее язык не болит! – возмутилась однажды молодая жиличка, мама того самого младенца, который первым просыпался от голоса тети Руфины.
Но даже она держала язык за зубами – младенец в обед мог заснуть только на широкой, не знавшей лифчика груди тети Руфы. Та брала его из коляски, прикрытой марлей, клала на себя и, продолжая говорить с соседкой про синенькие, которые на рынке стали на десять копеек дороже, укачивала.
Правда, уже через неделю к голосу тети Руфины, как к постоянно включенному радио, все привыкали, как и к ранним побудкам, и даже находили в этом преимущество. С раннего утра можно было занять лучшее место на пляже, искупаться в еще чистом и бодряще прохладном море, пораньше вернуться, не успев обгореть до волдырей на послеполуденном зное.
По вечерам голос тети Руфы сливался со стрекотом цикад, и под эту музыку жильцы ужинали, пили вино и рано расходились спать – вставать все равно в шесть утра.
Это случилось утром. Весь двор, включая младенца, проспал. Встали, когда было около десяти. Осоловевшие от долгого сна жильцы по очереди вяло выползали во двор и спрашивали друг у друга, который час. Вроде бы все было в порядке, но что-то все-таки не так. И как все вдруг проспали?
– Как-то удивительно тихо сегодня, – сказала мама младенца.
– Точно! Тетя Руфа! – воскликнула моя мама.
Ее голос не звенел в ушах. Никто не спрашивал, как покушал Самсончик.
Тетю Руфу нашли в ее комнатушке. Инсульт. «Скорую» вызвали быстро. Слава богу, успели.
Выписали тетю Руфу из больницы тоже быстро – когда к ней вернулась речь, она говорила на лестнице по телефону, рассказывая всем знакомым и родственникам про больницу и врачей так, что слышали в соседней больнице. Руководство больницы опасалось, что услышат и в горсовете. Оторвать тетю Руфу от трубки было невозможно. Как и заставить ее замолчать.
Впрочем, ее соседки по палате тоже быстро пошли на поправку, лишь бы поскорее сбежать домой – в тишину, покой, чтобы не слышать тетю Руфу, которая выражений не выбирала, и на язык ей лучше было не попадаться.
Дома к ее приезду готовились тщательно. Женщины постирали занавески, мужчины починили крышу сарайчика. Скинувшись, купили новую стиральную машину взамен старой, которая скакала, как жеребец, по бетонному полу.
За то время, пока тетя Руфа была в больнице, жильцы обгорели, разругались друг с другом, дети выбились из графика и капризничали, никто не мог вовремя встать и лечь. Младенец так и вовсе температурил. Цветы в палисаднике начали вянуть, а у женщин все время подгорал обед. Вместо треска цикад все стали слышать писк комаров.
Тети Руфы всем очень не хватало. Как и новостей о том, как покушал ее любимый Самсончик.
Побег от родителей. Что делать, когда дети хотят ночевать не дома?
Как всегда, тут нет единого мнения. Некоторые родители допускают ночевки у друзей с девяти лет (если семья друга хорошо им знакома). Некоторые считают, что не раньше тринадцати. И конечно, тоже после знакомства с родителями. Есть родители, которые придерживаются правила: гуляй, сколько и где хочешь, но ночевать – только дома и в своей кровати. Нередки случаи, когда родители, даже молодые, настроены консервативно, и если восемнадцатилетний сын привел ночевать девушку, это рассматривается как нарушение всех моральных норм. Правда, другие родители могут выдать чистое постельное белье и спокойно уйти смотреть телевизор.