Я думала, мы поедем в Стражу, но мы долго петляли по центральным улицам, а потом припарковались около решетки какого-то парка. Антон вышел из машины, я вылезла следом. Думала, мы идем за кофе.
Антон шагал вдоль решетки, глубоко засунув руки в карманы оранжевой куртки – его пуховик так со вчерашнего дня и валялся на заднем сиденье. На улице похолодало, снова пошел редкий снег, и я накинула капюшон. Какая же тут изменчивая погода! Уши у Антона уже покраснели, и я спросила:
– А шапки у тебя вообще нету?
– Есть. Я в ней выгляжу как дебил.
Я рассмеялась. Мне кажется, с его-то кудрявой челкой, которая торчала бы из-под шапки, он смотрелся бы просто отлично. Я открыла рот, чтобы сказать это, но испугалась, что прозвучит слишком лично, и умолкла.
– Таврический сад, – сказал Антон, когда мы зашли в распахнутые ворота. Голос у него был взвинченный, как у слишком бодрого экскурсовода. – Тот самый, из Мойдодыра. Тут мальчик убегал от бешеной мочалки.
Я проникновенно глянула на него, показывая, что не помню в этой истории ничего, кроме ожившего умывальника. Антон фыркнул и прочел:
Я к Таврическому саду,
Перепрыгнул чрез ограду,
А она за мною мчится
И кусает, как волчица.
Читал он отлично – без пафоса, с какой-то мягкой насмешкой. Мы шли по дорожке, снег хрустел под ногами, и я думала: надо бы записаться в библиотеку и взять какие-нибудь стихи. Поэзия оказалась не такой ужасной, как я помнила со школы. Уверена, тут шикарные библиотеки: с глубокими креслами и уютными лампами для чтения.
Снегопад усилился, стал пышным, обильным, как в фильмах про Новый год. Такой день быстро превратится в уютный вечер, и по всему городу один за другим зажгутся теплые огоньки окон. Почталлион не звонил – вдруг двери устали открываться и на сегодня вообще оставят нас в покое? Надо будет угостить Антона кофе – деньги у меня теперь есть.
На главной аллее парка еще попадались люди – все-таки воскресенье, – но потом мы свернули, и все остались позади: мамочки с колясками, старички, владельцы собак. Мы дошли до поляны, в центре которой стоял белоснежный мраморный памятник. Антон пошел к нему прямо по снегу. «Сергей Есенин», – гласила надпись на памятнике, и я послушно притащилась к нему вслед за Антоном. Зная его, легко было поверить, что он вышел из машины только потому, что захотел срочно посмотреть на памятник поэту.
Но на памятник, как ни странно, Антон внимания не обратил. Он развернулся ко мне, прокручивая дыры в карманах пуховика.
– Серьезно: если ты можешь открывать двери, почему не можешь открыть ту, что вернет тебя домой?
Какая смена темы! Бешеная мочалка – и сразу вот это.
– Я… Не знаю, – пролепетала я, лихорадочно соображая, почему для этого разговора надо было дойти до заснеженной поляны среди деревьев. – Первую, у себя дома, я вообще не открывала, она сама открылась. С остальными тоже как-то само получилось.
– И все-таки попытайся.
Ладно, не буду ни о чем спрашивать. Может, я правда всесильная и могу даже это. Я закрыла глаза и попыталась силой мысли создать нужную мне дверь, но ничего не вышло.
– Попробуй еще раз, – настаивал Антон. – У тебя же семья, ты ради нее обязана вернуться.
Я изо всех сил подумала о Еве. Результат нулевой.
– Павел Сергеевич… – начала я, но Антон отмахнулся, будто начальник ему не указ.
Он подставил снегопаду лицо. Вид у него был усталый и мрачный, и я с непрошенным теплом подумала: он ведь тоже не спал уже две ночи. Что нам нужно, так это отдохнуть.
– Похоже на финал «Щелкунчика», – пробормотал Антон.
– Ой, хватит блистать интеллектом. Ты самый умный на этой поляне, доволен?
– Прости. Я… – Он стряхнул с головы снег. Опять извиняется! – Я обычно разговариваю только сам с собой и люблю находить всякие отсылки. Мне кажется, я никогда не общался с другим человеком столько, сколько в последние сутки.
Ну, и как теперь сердиться?
– Ладно, что там со «Щелкунчиком»?
– Мари просыпается и понимает, что все это был сон. Она уснула под елкой в новогоднюю ночь, и ей привиделась борьба крыс с игрушками, и принц, и даже танцующие чай и кофе.
У меня вдруг заложило нос. Если я умерла, мне-то уже точно не проснуться от этого сна под новогодней елкой.
– А что было потом? – выдавила я.
– Ничего. На этом балет заканчивается: она просыпается. – Антон вдруг коротко тронул рукав моей желтой куртки. – Чудеса происходят только один раз.
– Ну и ладно, – бодро ответила я, мысленно растаяв от того, что кто-то за меня переживает. – Знаешь, эта работа мне понравилась. Приятно чувствовать себя нужной! Павел Сергеевич козел, но надо бы выбить у него условия получше, раз я такая ценная. Где я, например, буду жить? И одежды у меня нет.
Антон не слушал. Он вытащил из кармана куртки руку и разжал ладонь. На ней лежал сияющий голубой предмет, похожий на монетку.
– Это из вчерашних артефактов? – спросила я. – Успел спрятать от них? Класс.
Вместо ответа Антон с силой сжал предмет в руке. Он зажмурился, между бровей легла напряженная складка. А потом его кулак сжался полностью, раздробив артефакт.
– Какого… – начала я, но заметила за спиной сияние и обернулась.
Из воздуха слабо проступила дверь. Мраморного Есенина она не заинтересовала – он так и сидел, грустно глядя на снег у себя под ногами. Сияние медленно набирало силу, проступили узоры на дверном полотне, рама стала ровной и четкой.
– Почему у тебя почталлион не звонил? – нахмурилась я.
– Это Смольнинский округ, Литейный закончился у ворот сада. Давай быстрее. Эта дверь доставит тебя домой.
– С чего ты взял? Откуда у тебя вообще эта штука?!
– Давай быстрее, – повторил Антон. – Не благодари.
Я уже шагнула к двери, но остановилась, сообразив, где он взял эту штуку.
– Это от Гудвина?
Вдобавок к ярко-красным ушам у Антона сразу покраснели щеки. Значит, так и есть.
– И ты ему поверил? Спорим, он просто решил меня прикончить! Вот, смотри.
Я сунула руку в гостеприимно приоткрытую дверь. Сейчас ладонь охватит холодом, и Антон поймет, что Гудвин обманщик. Но… Я ничего не почувствовала. Поводила рукой, сунув ее глубже в сияние за дверью, потом для верности сунула туда же ногу. Никакого холода. Я отдернула свои конечности от голубого света и попятилась.
– Получается, не такой уж обманщик, – пробормотал Антон. – Иди.
Тревога наполнила каждую клетку моего тела.
– Гудвин дал тебе артефакт, чтобы ты открыл дверь и я вышла в нее, – медленно проговорила я. – Слушай, я даже не удивляюсь, что у него есть такая штука, – думаю, у него и покруче вещи найдутся. Но зачем ему мне помогать? Это же глупо – бесплатно отдавать мне то, что я отказалась купить.
Антон оглянулся, будто боялся, что нас застукают. О, понятно… Он не в своих владениях, а значит, у каких-то незнакомых мне стражников Смольнинского округа на открытие двери сработал почталлион. Надо просто потянуть время, они точно приедут.
Поверить, что хитрец Гудвин решил за просто так исполнить мое желание? Ни за что. Это какая-то ловушка.
– Ты хотела домой, так иди, ну! – выдохнул Антон.
– Нет, подожди секунду. – Я схватилась за его заснеженный рукав. – Если у тебя была эта штука, зачем мы ехали за город?
– Я хотел выяснить. Не мог поверить, что город нельзя покинуть обычным способом. Но…
Но, убедившись в этом, он решился воспользоваться тем, что подсунул ему Гудвин. Антон шагнул вперед, тесня меня к двери, но я вывернулась, чтобы не стоять к ней слишком близко. Сейчас все это казалось более реальным, чем мой дом: летящий в лицо снег, нервный Антон, Гудвин, который сначала пытался меня завлечь, а потом решил от меня избавиться. Интересно, Антон сам выбрал безлюдную поляну в чужом округе или это Гудвин велел ему открыть дверь именно здесь?
– Он хочет, чтобы ты работал на него, так? – Я отступала вдоль памятника. – Ты же его ненавидел, Антон! Он приказал тебе только это или что-то еще?
– Не твое дело.
– Мое, говори!
Антону не нравился этот разговор. Он надеялся, что я просто исчезну и не буду его мучить. Но я ждала ответа, и он нехотя заговорил:
– Он сказал, у тебя большая власть, и ты сильно ему мешаешь. Так что либо ты работаешь на него, либо не переходи ему дорогу.
Меня захлестнула острая грусть.
– Эта дверь меня убьет! Ты правда решил, что Гудвин отпустит меня с миром, а потом вернет тебе мать? Да он ведет себя как менеджер по продажам! Готов тебе что угодно предложить, лишь бы ты заплатил!
Я остановилась на безопасном расстоянии от двери. Снег набился мне в ботинки.
– Мне все равно. Уходи, пока наши не приехали. Давай по-хорошему? – умоляюще сказал Антон.
– А то что?
Пару секунд он колебался, а потом схватил меня за воротник и двумя руками подтянул ближе к себе.
– Пусти меня, мы же отличная команда, давай все обсудим! – бормотала я, не веря, что Антон на полном серьезе тащит меня к двери.
С другой стороны, чему удивляться. В ночь нашего знакомства Антон тащил меня к двери за шиворот, тогда я и порезала руку. Первое впечатление все-таки бывает верным: когда Антону что-то нужно, лучше не стоять у него на пути.
– Нет никакого «мы», и мне не нужно ничего обсуждать. Я все решил.
– Даже если дверь меня убьет?
Я уже видела: в его глазах загорелся знакомый фанатичный огонек. Гудвин не упустил шанс заполучить хоть кого-нибудь из нас. Антон толкнул меня к двери, и я чуть не поскользнулась, но удержалась на ногах. Эта дверь казалась бледнее, чем остальные. Ее голубое сияние, похожее на огонь газовой плиты, было совсем слабым, как конфорка на минимальной мощности. И артефакта нет, и земля не трясется. Какая-то фальшивка. Я нахмурилась. Ладно, главный аргумент.
– Выкинешь меня туда, как Гудвин выкинул твою мать?
Антон притормозил, и я почувствовала надежду, но зря: он тут же снова поволок меня к двери, но я только крепче вцепилась в него. Меня неприятно удивило, что Антон, даже допуская, что дверь фальшивая, явно собирался довести дело до конца.