Про Асю Львовну
В школах все мы учимся, хорошо ли плохо, рано или поздно. Неизбежный процесс. Некоторых учителей мы запоминаем надолго, навсегда, ну а про других никогда и не вспомним даже, они как бы безлико растворяются в окружающем нас бездонном и бесчисленном человечьем фоне. Мне повезло глобально: потому что русский язык и литературу в моей 429-й ленинградской школе преподавала Ася Львовна Майзель.
Я был достаточно начитанным мальчиком и немало всего знал за пределами школьной программы, однако после знакомства с Асей Львовной мои представления о поэзии и литературе радикально изменились в лучшую сторону. К тому же Ася Львовна была не только учительницей, но и сама – и в те годы, и потом, всю свою жизнь, – создавала очень достойные стихи и самобытную прозу. После уроков, в классе вроде бы в седьмом, она стала вести литературный кружок. Рассказывала о многом и прививала вкус; вообще-то в те еще махрово советские времена редко и мало где можно было услышать о таких писателях, как, например, Платонов.
Желающих помещать литкружок было не так уж много, однако среди прочих, безусловно, выделялись двое – Борис Гребенщиков и Антолий Гуницкий. Ася Львовна читала стихи, рассказывала что-либо интересное, ну а иногда давала какую-нибудь тему или даже без нее, но предлагала написать что-нибудь прямо сейчас. И мы охотно так поступали, с удовольствием погружались в поэтические импровизации.
Общение с Асей Львовной мы продолжили и намного позже окончания средней школы. Она с интересом читала наши книги, высказывала свои точные, интересные комментарии. Сама продолжала писать. Интерес к жизни, к творчеству, особенно к литературному, у нее был воистину неиссякаемый. Например, с любопытством прочитала мои «Записки старого рокера», оставила своим карандашиком на полях небольшие комментарии и пометки.
Даже в пожилом возрасте поддерживала контакты с отдельным литераторами, помогала, чем могла, некоторым из них. В последние годы я старался по возможности общаться с ней лично, это никогда не было скучно, ощутимо пульсировала открытая добрая энергия Аси Львовны и невозможно было не прочувствовать удивительный свет ее теплой души.
Умерла моя замечательная учительница Ася Львовна Майзель в январе этого года. Долго и тяжело болела. Уже в последние дни просила читать ей стихи Сергея Есенина. Не умела жить без Поэзии.
7.09.2013
Евгений Губерман: «Я никогда не думал о музыке как о работе»
Мы встретились с Евгением Губерманом у него дома, в огромной комнате на Кирочной улице. Знаю я Женю давно, но подумал, что еще никогда тут не был. Оказывается, ошибся… Женя мне напомнил, что еще много лет назад узкий тогда питерский рок-круг, и я в том числе, с величайшим удовольствием смотрел здесь откуда-то переписанные кинопленки с записями выступлений великих классиков рока прошлых лет.
– Несмотря на многолетнее знакомство, мы с тобой сейчас вроде бы впервые будем конкретно говорить о чем-то, выходящим за пределы обычных «Привет!», «Как дела», «Пока» и все такое прочее…
– А я тогда хочу сказать, что, наконец-то по прошествии множества лет – мы были с тобой шапочно знакомы, – но вот теперь ты у меня, а мог бы быть и я у тебя… Но вот раньше этого не случилось.
– Да, не случилось. Что ж, во всем бывают плюсы, которые могут иногда возникать спонтанно…
– Надо прожить столько лет, чтобы это случилось. И я этому очень рад!
– И я тоже! Знаешь, я позволил себе прикинуть, когда готовился к нашей беседе, что, как мне кажется, твоя творческая жизнь имеет несколько этапов. Это этап, когда ты проживал на пределами нашего чудесного государства… сколько он продолжался? Лет пятнадцать?
– Семнадцать.
– Потом был этап предыдущий, когда ты некоторое время играл в одной известной группе, но до этого занимался еще джазовой музыкой.
– Конечно.
– Ну а потом ты вернулся домой. Так вот сейчас я хочу поговорить сначала о твоем семнадцатилетнем пребывании за пределами России. С чем был связан твой отъезд? С желанием посмотреть мир? Поработать в нормальных условиях?
– Сейчас я тебе скажу: это был, как я это осознал, уже вернувшись сюда, спорт. В общем его понимании… в частности же я должен был уехать, иначе меня бы убили, или бы я сел, то есть мое пребывание в этой стране стало для меня небезопасным. Будучи музыкантом к тому времени… то есть, когда я свалил отсюда, я работал в Москве. За что заплатил полторы тысячи рублей…
– Немало по тем временам.
– Да, это немало было тогда; я женился на барышне с московской пропиской, чтобы у меня была возможность работать в столице. Собственно, я и работал…
– Как долго ты работал в Москве?
– С Левиновским Николаем проработал полтора года, но потом у нас с ним возникли непререкаемые обстоятельства, и как барабанщик я был уволен. Не имею к нему никаких претензий по этому поводу. Но как раз тогда у меня зародилась мысль валить отсюда немедленно, потому что я понял, что меня вот-вот схватят.
– Для таких мыслей были какие-то реальные причины?
– Мои причины. Мои. Я вел себя так, что не соответствовало обычному поведению людей в этой стране. Я прослушался в ресторан «Арбат» – после Болдырева, классный барабанщик, кстати, но он по каким-то причинам должен был свалить, и меня приняли. И вот полтора года, которые я там работал… Джордж, ты не можешь себе представить… Там был график такой – двадцать дней работаешь, десять отдыхаешь. Выпивалась бутылка водки после работы – как минимум. Там я снимал квартиру и на десять дней уезжал сюда, где ты сейчас находишься, к своей мамуле, и, приезжая сюда, встречая своих друзей, которые обо мне скучали и о которых я тоже скучал… все это превращалось в вакханалию. Мне это очень нравилось. Но я был тогда с Игорешей Бутманом очень связан. В музыкальном смысле. Но у нас появились, помимо музыкальных смыслов, такие вот еще смыслы… «Игореша, сколько можно вообще здесь находиться? Давай-ка мы что-нибудь другое попробуем». И мы попробовали. Он уехал буквально на месяц раньше, чем я. А я нашел барышню голландскую, это было оговорено, то есть это была не любовь, но она согласилась на это сознательно, а голландские барышни – они вполне сознательные – все, свалил! Это длилось семнадцать лет. Семнадцать fucking лет!
– Но ты много лет находился в тамошней музыкальной среде. Продолжал заниматься тем же, чем занимался здесь.
– Естественно.
– Помнится, ты как-то сюда приезжал с какой-то голландской командой…
– С двумя даже.
– Знаешь, в Питер несколько лет назад приезжал Рашид Таха. Алжирский француз… или французский алжирец. Он приезжал вместе с Брайном Ино. С Брайаном все давно понятно, это величина, не требующая особенных доказательств.
– Для меня – требующая.
– Все равно это фигура, которая…
– Это фигура, но в музыкальном смысле для меня это требует объяснений…
– Но как бы там ни было, Ино очень на многое повлиял, и ты понимаешь это не хуже, чем я.
– Понимаю, ок. Но не об этом сейчас речь…
– Да. Был концерт в Манеже кадетского корпуса, достаточно лихо все звучало, но меня, честно говоря, немного достала арабская мелодика. Однако при этом я обратил внимание, что рядом с этой франко-алжирской командой никто из наших звезд даже вровень не становится, что, по большому счету, по музыкальному мастерству, по владению инструментами, по звуку, по подаче…
– Ух ты! Хороший подход.
– Музыкальный уровень априори у нас гораздо более низкий. В Голландии ты ощущал, что тамошний музыкальный уровень не сравним с нашим?
– Да, ощущал. Голландцы – насколько я успел их понять за время, которое я там жил, – они очень креативны в том смысле, чтобы из того, что уже создано, воспроизвести по-своему. В этом они – гиганты. Они замечательные подхватывающие что-то, уже витающее в облаках. Собственно музыки в Голландии нет.
– Но ведь то, что они умеют впитывать и воспроизводить на должном уровне, этого здесь, у нас, до сих пор не происходит.
– От лени. От неверия. Потому что жизнь людей в этой стране, на мой взгляд, основана на неверии. На рабстве и неверии. Даже если человека здесь что-то на что-то возбудит, он подумает: «Ой! А поверят мне или нет?» То есть он всегда двусмысленен и не сам себя выражает, как личность. Это мое мнение, и это про все здесь можно сказать!
– И про известных музыкантов, и про ведущие группы, которые находятся в этом пространстве.
– Конечно. Безусловно.
– Очень гнилой признак. Проходят десятилетия, но здесь что доминирует в музыке? Попса. Именно она наиболее популярна.
– Знаешь что? Давай определимся на слове «популярен». Что это значит? Если нам говорят про кого-то, что он популярен – значит, его слушают миллионы. Значит, это продается. И это им нужно! Не так ли? Именно здесь это так!
– Но продается что? И популярно-то что?
– То, что ты называешь попса.
– Ну вот.
– Что «ну вот»?
– Это печально.
– Печально? Нет. Джордж, мы сейчас будем лицемерить, что ли, по этому поводу? Попса на сегодняшний день… я ведь, хоть и не интересуюсь ею, но в курсе. Стараюсь быть в курсе, и не оттого, что мне это интересно… мне надо быть в курсе. Так вот, попса наших лет, что это было? «Добры молодцы»? «Поющие сердца»?
– Что-то типа того, да.
– Но это же такая… Но ведь это …[4] невероятная! Мы этого и не помним, потому что годы прошли, но «ВКонтакте» это можно найти, и я иногда включаю. …[5] это же просто убожество! И это убожество продолжается сегодня. Но… я не хотел бы сказать, что попса, потому что ее хавает большая часть публики, это их дело. Не я судья этому… И хочу тебе сказать, что я слышу всякие высказывания по поводу Киркорова или каких-то там еще исполнителей, которых я не знаю… Но они собирают залы, понимаешь?