музыка звучала все ближе, все ближе, они прорывались, они пробивались, они приближались, они втягивались в новое, в незнакомое, в удивительное! А на сцене уже доводил до конца свой саундчек «Санкт-Петербург» – Рекшан, Корзинин, Ковалев, Зайцев, вся чудесная и славная компания!
Во время репетиций «Аргонавтов» в «Невском» к ним нередко приезжал Розенбаум, иногда он был в белом медицинском халате и его иногда привозила туда «Скорая», на которой он работал. Но его сотрудничество с «Аргонавтами» не отличалось особенно крутыми результатами и уже заканчивалось. Вскоре Баум ушел на профессиональную сцену.
Джордж работал в ДК, выдавал контрамарки на спектакли и иногда на концерты. Учился в театральном. Как-то не очень много тогда всего вокруг происходило. Тусклый расцвет эпохи стабильного брежневского застоя. В Ленконцерте появилась рок-группа «Форвард» и вскоре села на репетиционную точку в ДК «Невский». «Форвард» готовил к сдаче худсовету свою первую программу и подбирал репертуар. Джордж заходил во время работы в большой зал ДК, где репетировал «Форвард». Ничего особенно прорывного группа не играла, хотя для тех лет это было уже что-то. Лидер «Форварда» Леша Фадеев искал новых авторов и новые песни. Джордж рассказал ему про Боба. Боб приехал и спел несколько своих песен, некоторые из которых потом, в дальнейшем, стали классическими «аквариумными». Однако из контакта с «Форвардом» никакого контракта не последовало и все остались при своих – Боб со песнями и потом с «Аквариумом», а «Форвард» со своим отшлифованным и добротным репертуаром. Вскоре «Форвард» стал гастролировать по стране. Ничего особенно выдающегося в музыке этой команды не наблюдалось, но люди они были приятные, и к тому же группа Фадеева была одним из первых составов в СССР, который стал профессионально исполнять рок-музыку. Рок-н-ролльная жизнь в необъятной и полумертвой России только-только начинала сдвигаться с тупой и мертвой точки.
«Аквариум» уже реально существовал.
Вернее, около десяти лет находился между небом и землей.
Мне говорил Джордж, что когда он немного поднялся вверх по пескам, то снова оглянулся. Немецкая пара оставалась на прежнем месте. Из-за ветвей и деревьев немцев уже было не очень отчетливо видно, однако Джордж успел заметить, что они еще глубже зашли в кусты, и повернулись, и нагнулись, и потом упали, и… Да и бог с ними! Быть может, если бы Джордж не стал подниматься по пескам и оказался бы неподалеку от этой немецкой пары, то услышал бы тогда какое-нибудь «warum» или «wohin», или «was», или что-то еще на немецком языке. Однако Джордж и в школе, и потом, в различных высших учебных как-то удручающе скверно учил Deutch, и поэтому если бы он даже услышал от оставшейся в кустах немецкой пары что-нибудь вроде «das ist unemoglich», то и это бы его совершенно не заинтересовало. Нет, ему, Джорджу было сейчас уже совсем не до немцев с их песчаным, кустарным, полуживотным сексом. Говорят, что немки, особенно блондинки, теперь и вовсе никакого предела не знают своим похотливым желаниям.
Но было ли так тогда, в середине восьмидесятых? И была ли та немка блондинкою?
Этого Джордж не знал. Он не обратил ни малейшего внимания на цвет ее волос. Еще, еще наверх! Тропинок и дорожек уже не было, он шел по песку, стараясь ступать так, чтобы не провалиться. Джордж обходил сосны и поднимался все выше. Выше, еще выше. Еще раз поднялся и снова оглянулся. И вдруг из-за плотной череды cосен прорезалась, блеснула вода. Он оглянулся, он посмотрел вокруг. Он посмотрел назад, он посмотрел вниз. Поднялся еще выше. Еще и еще. Сосны медленно уходили вниз, они оставались на месте, а Джордж поднимался все выше. И с каждым новым шагом пространство вокруг него расширялось – раздвигалось – распахивалось – раскрывалось.
Джордж рассказывал мне, что когда он вышел из мелких лабиринтов кустов и обнимающих друг друга деревьев, то не очень вдалеке, впереди, увидел вершину большого песочного холма.
Ночной портвейн
Так был открыт Остров.
Джордж рассказал мне про еще одну игру, в которую они любили играть с Борисом.
«Аквариум» тогда еще даже не начинался. Им – Боре и Толе – было лет по двенадцать, и они уже прочитали романы Ильфа и Петрова. Происходило вот что: двор дома на Алтайской, 22. Во дворе гуляют два приличных, интеллигентных мальчика – Боря и Толя. Бакатя неподалеку общается с соседками-пенсионерками. Все тихо, мирно, спокойно-патриархально. Боря и Толя – около дома. Навстречу им идет, например, незнакомая им пожилая женщина. Они проходят мимо нее и, поравнявшись с ней, вежливо, любезно, совершенно невинными голосами сообщают ей: «А мы – параноики (шизофреники)». Или: «А у нас шизофренический бред, осложненный маниакально-депрессивным психозом». Или: «А у нас сумеречное состояние души». Или что-нибудь еще в эдаком роде. Реакция тех дам, которым самым доверительным образом это сообщалось, вначале была растерянной и неожиданной, ну а затем наступало нечто вроде легкого шока. После чего некоторые даже шли жаловаться Бакате. Скверно, ох как скверно, когда люди не знают классиков – Ильфа и Петрова.
Однако, кроме мелких разборок, более ничего не случалось.
А однажды Джордж видел, как Боб шел босиком по шоссе. Май месяц, тепло. На школьном автобусе Джорджа и его класс повезли куда-то в район Пулковских высот. Или немного поближе. Или немного подальше. Скорее всего, Боб уже учился в 239-й, в физико-математической – хотя утверждать это никто не станет, да и Джордж тоже, потому что с таким же успехом это могло произойти и в те патриархально-кремовые времена, когда Борис еще учился в 429-й школе. Нет, нет, никаких временных деталей-подробностей Джордж не помнит, решительно не помнит, но все-таки говорит, что когда автобус с ним и с его одноклассниками ехал по шоссе куда-то либо в сторону Пулковских высот либо назад, уже от Пулковских высот в сторону города, то он вдруг увидел в меру длинноволосого парня, который шел босиком по шоссе. Это было дико круто. Джордж даже что-то крикнул! И его за это осудила учительница. Но автобус проехал дальше, и тогда Джордж увидел, что этот длинноволосый, босиком идущий по шоссе парень – так похожий на хиппи, про которых в те годы говорили много и часто – это Боря, это Боб! Тогда Джордж, наверное, крикнул снова и наверняка был снова осужден учительницей.
Непонятно вот что – если Джордж тогда еще учился в школе, то и Боб, стало быть, тоже. Причем Боб ведь учился на класс ниже, чем Джордж. Но каким же образом Боб, восьмиклассник, умудрился идти босиком по шоссе в районе Пулковских высот? Тем более что шел он не ночью и не поздним вечером, а в какой-то либо праздничный, либо выходной день, когда вокруг было много автобусов. И машин. И даже людей.
Вовсе нет, не всех своих школьных учителей забыл Джордж. Кого-то и запомнил. Само собой, Асю Львовну. Кроме нее, и других учителей. Например, был учитель рисования, самым главным занятием которого было требовать от учеников, чтобы они рисовали газеты. И вот на каждом рисовальном уроке всем ученикам приходилось в своих альбомах изображать макет титульного листа какой-то газеты. Раскрашивать его. Придумывать заголовки. Это продолжалось несколько лет подряд. Бесконечная газета. Вечная газета. Охренеть можно было от уроков постоянного рисования газеты.
Остальных учителей своей 429-й средней школы Джордж помнит, но отнюдь не всех. Среди педагогов доминировали Ивановичи и Израилевны. Учительница пения вдруг однажды стала еще и учительницей истории. Ее звали Дина Израйлевна Кицис, и находиться на ее уроках было приятно, она никогда никого не давила и не унижала. Как это иногда делали иные учителя – например, учительница химии, рассказывавшая иногда старинные дурацкие скороговорки про соли со щелочью, а иногда впадавшая в трубно-истерическое состояние и с размаху лупившая указкой по кафедре. У Бори и у Толи был в старших классах общий учитель физкультуры, узколобый, здоровенный, высокий и громогласный тип, который умел шумно и не к месту смеяться, что-то даже слышал и про битлов, но его потом попросили уйти из школы за то, что он слишком активно пытался общаться с девушками-старшеклассницами, причем прямо в женской раздевалке.
Директора школы звали Арон Давыдович. В одной из юношеских пьес Джорджа он, наряду с битлами, был действующим лицом. Быть может, пьеса эта была написана совместно Джорджем и Борисом? Ведь иногда происходили у них подобные литературные jam-sessions.
Арон Давыдович – строгий, властный и суровый мужчина, в голубоватом вроде бы костюме. Лысый. За что преданные школьники ласково называли его Фантомасом. Галстук у Арона Давыдовича тоже, видимо, имелся, однако фактуру, цвет и прочие признаки-качества директорского галстука Джордж не запомнил. Боб, наверное, тоже. Но было, было, черт возьми, в облике Арона Давыдовича нечто неизъяснимо совдеповское, по-тараканьи казенное и душно-партикулярное. Так никогда он и не узнал, что стал действующим лицом в одной из джорджевских пьес. Да и не была никогда эта пьеса поставлена.
Зато невозможно проигнорировать тот факт, что потом, в силу многообразных жизненных кунштюков, Джордж, много лет спустя, встретил Арона Давыдовича.
Джордж говорил, что это произошло осенью 1982 года. Когда он работал монтировщиком в Оперной студии консерватории. Или зимой 1983-го. Когда он уже перестал работать в оперной студии и уныло трудился художественным руководителем в кошмарном ДК «Кировец». И вот однажды, в позднее зимнее время суток, Джордж (он самолично и рассказал мне это!) шел по Невской першпективе. В поисках тепла. Хотелось ему приобрести некоторую дозу в меру горячительного напитка, чтобы потом без маеты и душевного уныния провести здоровенный кусок ночи в легком алкогольном трансе. За приобретением горячительного Джордж направился в гостиницу «Балтийская», был прежде такой суперотель на Невском. Джордж открыл дверь, к нему подошел швейцар. Джордж заявил, что был бы совсем не прочь приобрести бутылочку портвейна. Швейцар привычно и безэмоционально кивнул, назвал цену, исчез, появился, и тут же в его ловких, но в совсем не натруженных руках уже нарисовалась заветная бутылочка. Которая вскоре после совершения бесхитростного акта купли-продажи переместилась в руки Джорджа. Ничего удивительного в этом не было, ведь в те блаженные совдеповские времена разве что только ленивый не умел доставать – находить – приобретать – покупать спиртное в вечернее, в ночное или в раннее утреннее время. Через некоторое время – неделя, месяц, полтора – два месяца, а то и три – Джордж вновь решился приобрести очередную бутылочку в меру горячительного напитка в той же «Балтийской». Решил – и приобрел. Но удивительно не это, совсем другое. А то, что швейцаром в гостинице «Балтийская», у которого Джордж ночью покупал выпивку, был бывший директор 429-й школы Арон Давыдович. Он постарел, усох, но был все-таки еще немного похоже на себя прежнего. Костюма и галстука на нем не было. Нет, Арон Давыдович не узнал Джорджа.