Когда Джордж забрался на песчаную гору, то он увидел, что окружающий его мир исполнен высшей целесообразности. Прежде он этого столь отчетливо не замечал.
Впереди, сбоку, дальше, повсюду, за песчаными лабиринтами, за непостижимым переплетением яркой и ласковой зелени спокойно дышал залив. Издалека было видно, как изредка – иногда – эпизодически – негромко – почти сонно вспучивались и вскрикивали волны. Боб и Джордж жили на Алтайской улице, школа была рядом, тоже на Алтайской, а Валерий Обогрелов – тоже рядом, но на улице Типанова – и это был один микрорайон. Отец Валеры работал где-то в пригородной зоне, у него была там квартира, где он проводил большую часть своего времени. Иногда, во время его отсутствия в Ленинграде, Валера with a little help from me friends потихоньку уничтожал семейные запасы коньяка. Или водки? Да нет, вряд ли водку, ведь она тогда в наших кругах еще не слишком котировалась. Но однажды, когда отец приехал и спросил, куда же подевалась бутылка с крепким напитком, Валера развел руками и лаконично ответил: «Пропало». Вообще-то с Валерой приключалось немало забавных историй. Джордж рассказывал, что Валере удалось страшно запугать, затерроризировать и замистифицировать одного парнишку из младших классов. Который, на свою беду, жил в его же парадной, в соседней квартире. Валера, который, увы, так и не стал аппаратчиком «Аквариума», внушил своему соседу, что сотрудничает с какой-то разведкой; Джордж вспоминает, как его невысокий и спокойный приятель превращался в злобного монстра, орал, отдавал жуткие какие-то приказы, требовал знать назубок радиодело, посылал парнишку в аэропорт, чтобы встретить какого-то шпиона, прилетевшего из-за границы с неким заданием, а когда посланный никого не встречал и к нему никто в аэропорту не подходил и никакого задания не передавал, то он ни с чем возвращался домой… И тогда начиналась страшная разборка! Помимо этого несчастному юному соседу было велено выслеживать Крайха, немецкого шпиона. Крайхом стал пожилой человек, руководивший в подвале парадной, где жил Валера, кружком моделирования чего-то. «Крайх» подолгу бродил по микрорайону, отыскивая на свалках и на помойках интересующие его предметы и вещи, которые он потом использовал в своих технологических метаморфозах. Когда Джордж открыл Остров, то он сразу же сообщил об этом своим аквариумным друзьям. Боб узнал про Остров и одним из первых туда приехал. Джордж рассказывал мне, что прелесть старого Острова объяснить невозможно. Как нельзя объяснить любовь, музыку, поэзию. То есть объяснить-то – рассказать – изложить – обрисовать – перетереть – пережевать – и раздробить словами в самом деле можно что угодно, но вы только тогда представьте себе чудеса и прелести перетертой любви, раздробленной музыки, пережеванной поэзии… Вы захотите иметь с ними хоть какое-нибудь дело?
«Аквариум» во времена Острова был уже начат и потихоньку разгонялся. Очень медленно. Остров в честь открывшего его Джорджа был назван Бобом Островом Сент-Джорджа. Вообще-то Джорджу это не больно нравилось; ну да, ну открыл он Остров, и что же из того? Ведь было бы грехом и сущим безумием его не открыть! Уже после того, как Джордж покинул «Аквариум», Боб сочинил песню «На Острове Сент-Джорджа», но к ее буквальному воплощению в звуковую реальность сам Джорджелло не имел никакого отношения. Джордж иногда говорит, что дело совсем не в том, ушел он из «Аквариума» в середине семидесятых или нет; ну да, конечно, он ушел из группы, его властно повлек к себе театр, однако какая-то часть его души в «Аквариуме» все равно осталась навсегда. И потом так было, и еще потом, и даже потом-потом, и даже уже после того, как летом 2007 года «Аквариум» отметил свое тридцатипятилетие.
Любопытную вещь рассказал Джордж вот в связи с чем: в декабре все того же 2007-го, когда «Аквариум» проводил свои традиционные рождественские концерты в ДК Ленсовета, то он (Джордж, понятное дело), восседая в ложе рядом с Митей Шагиным, слушая и наблюдая концерт и любуясь радостными играми – извиваниями – колыханиями аквариумных суперфанов и сверхфанок в оркестровой яме, задумался о том, сколько же раз в жизни ему приходилось бывать на аквариумных концертах? Хм-м-м.
Получалось, что очень немало.
И если даже не считать те годы, когда Джордж еще играл в «Аквариуме» – да и для чего их считать? Понятно, что на протяжении тех лет он все же (пусть в целом и не очень, совсем не хай фай) играл в группе и не слушал ее со стороны. Только ведь даже и без этих нескольких первых лет цифра получалась дико и до ужаса солидная. Что подтвердил и Шагин, который, хоть и продолжал после того, как Джордж задал ему этот коварный вопрос, вдумчиво-блаженно слушать «Аквариум», но в то же время как-то фундаментально и глубинно озадачился. Потом Митя стал подсчитывать – прикидывать – примеряться – соотносить – делать выводы. Тоже получилась крупная цифра. Весьма. Ведь Митя посещает концерты «Аквариума» на протяжении если и не всех тридцати пяти лет, то и не намного меньше – тридцати трех, тридцати двух, – и при этом он бывает, как правило, на большей части питерских аквариумных выступлений, а в среднем «Аквариум» дает в Питере два-три сольника за сезон, и еще иногда случаются сборные концерты. Что же касается Джорджа, то он даже и подсчитывать не стал, потому что при приблизительной, навскидку, прикидке получалось, что он наблюдал «Аквариум» на концертах раз около ста. Если даже не больше.
В первый раз Джордж слушал, как Боб поет со сцены, еще во времена бесхитростного обучения в школе номер 429. «Аквариум» тогда еще и не начинался.
Боб осваивал акустическую гитару и однажды выступил в школе, но не с Джорджем, который так и не научился играть на гитаре более двух с половиной аккордов, а с одноклассником Сережей Ионовым, который потом, в так называемые зрелые годы, стал фотографом. Акустический дуэт Боба и Сергея назывался «Капитаны», прозвучала по-юношески романтическая песня с в меру бессмысленными словами «Ведь это мы – капитаны». Но и никто из них – ни Ионов, ни Боб – капитанами так и не стали. Не стал капитаном и Джордж.
На Острове запросто можно было ходить без одежды. Особенно в будние дни. Если в выходные кто-то (в основном, бодрые пары) перебирался через тощие веточки реки Сестры, обнимающие Остров, а иногда даже и с палаткой, чтобы предаться в субботу и в воскресенье несуетному пьянству и тихому уикендному сексу, то в будни там почти никого не было видно. Уникальная ничейная земля – песок, пляж, залив, сосны, – и никого вокруг, кроме случайных странников или любителей по-быстрому потрахаться, вроде тех немцев, благодаря которым Джордж и открыл Остров.
В самом деле в будние дни там никого не было!
А ведь Курорт и Сестрорецк находились совсем рядом – в пятнадцати, в двадцати пяти, в тридцати восьми минутах неспешной – вялой – флегматичной – бесстержневой – бесцельной и неторопливой ходьбы.
В 239-й физико-математической Боб вроде бы тоже сделал какие-то перемещения в сторону практического рок-н-ролла. Но Джордж никогда в этой школе не был и даже до сих пор толком не знает, где она находится. Потому как никогда не почитал он математику. Зато чуть позже в сфере джорджевско-бобовских контактеров появился Олег Сегал, он имел некоторое косвенное отношение к гребенщиковскому музицированию тех давних лет и был приятелем одного из тех, с кем Боб играл в школе. Потом Джордж нередко встречал Сегала в СТД, тот подвизался на ниве мелкого театрального менеджмента и работал с маленькой актерской труппой, а потом Джордж уже не видел Сегала и понятия теперь не имеет, где он находится и чем занимается. Скорее всего, он уехал. Куда-то. Многие так поступали, да и теперь продолжают поступать. С главного холма Острова открывался роскошный вид на Финский залив. Находясь там, наверху, Джордж ощущал себя абсолютно естественной частью этого пейзажа. Все становилось реальным. Но тем, кто никогда не был на Острове, Джордж никогда и не пытался ничего рассказать. Это было бы бессмысленно. Это было бы бесполезно.
Много лет спустя он вновь оказался на Острове. Да, Остров был там же, где и прежде, только находиться в спокойном состоянии можно было только на узкой прибрежной полосе, а на самом Острове густо и кучно громоздились друг на друга корпуса пансионатов, санаториев, домов отдыха, турбаз и прочих оздоровительных заведений. Для Джорджа это оказалось унылым зрелищем. Никакого главного холма уже не было и в помине. От Прошлого ничего не осталось.
Однажды в 1997-м Джордж и Боб заговорили про времена Острова, и Боб сказал: «Остров в то время принадлежал другой Вселенной. Я помню, как мы переходили речку, становились на колени и землю целовали в качестве обряда допущения на Остров. Что было глубоко религиозно правильно. Поэтому Остров у меня остался в памяти как неприкосновенная земля, явно принадлежащая отчасти другому измерению…»
– Речку и сейчас можно перейти, – заметил Джордж, – но уже…
В автобусе по Будапештской
«Уже в ту землю не попадешь», – сказал Боб.
Заниматься в литературном кружке под предводительством Аси Львовны было необычайно, фантастически здорово. «Да, это было круто, очень круто, – вспоминает Джордж, – и пусть тогда мы еще слова-то такого – круто! – не знали, но да и что же из того? Все равно это было бесконечно здорово. Самим господом посланная Ася Львовна Майзель читала нам рассказы Платонова, о котором большая часть добропорядочных российских обывателей в те времена вообще ничего не слышала, рассказывала о литературе и о настоящих писателях, и еще мы сочиняли стихи – иногда дома, а иногда прямо во время занятий. Нам всем уже в те годы была задана планка необычайной высоты!»
Джордж терпеть не может, когда его называют – величают – объявляют одним из отцов-основателей «Аквариума». Отец-основатель! Идиотская, клиническая, патологическая, биохимическая, коллоидная, химико-фармацевтическая какая-то формулировка!
Любопытно, а бывают ли такие отцы, которые не основатели?
Или такие основатели, которые не отцы?