– Что ей остаётся? – фыркнул Гордей.
Рубаха Евсея зашевелилась, из ворота высунулась голова котёнка.
– А Овечка? – немедленно спросил он.
– Так я и думал, – пробурчал Анчутка. – Прекрасно всё с твоей Овцой. Орёт как потерпевшая.
– А ты? – Котёнок покрутил пушистой головой.
Евсей захихикал и почесался.
– Я не ору, – сказал Анчутка. – Я теперь безработный.
– Это всё из-за нас с Овечкой, – Авось ужасно расстроился. Он хотел снова забиться под рубаху, но вздохнул и вылез совсем. – Я знаю, что из-за нас. Этого-то я и боялся. Сильно тебя Болотник ругал?
– Вопил похлеще Овцы, – Анчутка сморщил пятачок. – Обзывался обидно. Фуфлыгой называл и маракушей вдобавок. Маленьким, в общем, худоумным сиволапым рохлей. Я ему ещё и должен остался. За всю еду, которая полегла.
– Да? – удивился котёнок. – Я думал, за то, что мы с Овечкой потолок в двух местах нарушили. Неужели Овечка ещё и кухню разломала?
– Мою карьеру она разломала, – сказал Анчутка. – Болотник обещал, что, если я буду стараться лет пятнадцать–двадцать, он меня сделает менеджером зала. А это уже заявка на будущее, это вам не пиявок полудохлых разгонять.
Остап Пармёныч усмехнулся в усы.
– Милок, – бобр строго посмотрел на водолеших, но те и не думали смеяться, – жизнь к тебе щедра. Оставь эти фокусы с пищевыми добавками и употреби двадцать лет на что-нибудь полезное.
– Я, кстати, так и не понял, кто с едой колданул, – сказал Гордей.
– Да он же и колданул! – воскликнул Анчутка.
– КТО?! – хором спросили братья.
Авось сидел как ни в чём не бывало и поглядывал на всех разноцветными глазами.
– Тю-ю-ю вы, лукоморье, – Анчутка постучал себе по лбу кулачком. – Кот! – гордо сказал он. – Котик наш колданул!
Остап Пармёныч подошёл к котёнку и внимательно его осмотрел. Авось хитро прищурил один глаз и подставил шею.
– Нешто и правда? – Бобр погладил котёнка и усмехнулся. – Я ведь, было дело, сразу подумал, что он крупноват… Но Таисия не поверила. Говорит, ахинея-галиматья. А оно вон как…
– Батя, не чуди, – сказал Евсей. – Что не так с котом?
– А то, что беречь его теперь надо пуще прежнего, – Остап Пармёныч почесал котёнка за ухом. – Его мех поценнее нашего будет. Клочки того письма у выдры, но я и так помню: «Кот… юн». Он, конечно, молод, это как в воду глядеть. Но и баюн тоже. «Ба» Лисица оторвала.
Братья разглядывали Авося с новым интересом.
– Крупный, – объяснил бобр, и котёнок приосанился. – Когти крепкие, – котёнок с готовностью выпустил когти. – Мохнатость повышенная, – Авось раздулся в шарик и высунул язык.
– А говорят, у них характер тяжёлый, – припомнил Евсей.
– Свисти больше! – возмутился Анчутка.
– А сказывают, они людоеды, – заметил Гордей.
– Брешут, – отмахнулся Пармёныч. – А вот глаза для чего разные, не знаю пока. Мелочь всякая от его песен засыпает, потому что он сам ещё маленький. Подрастёт – и вас усыпит.
– Не усыпит, – вздохнул Анчутка. – Он у нас испорченный.
На берегу повисла гнетущая тишина.
Глава 13. Опасность близка
Было слышно, как в кустах копошится Овца. Она заметно подустала, поэтому временно перешла на стихи и бормотала в такт шагам:
От судьбы не сбежать!
И поутру забытой тропою
Ты дойдёшь до дубрав
От безумного шума вдали.
И поверишь опять
В то, что время пришло золотое,
И вдохнёшь запах трав, и
Покажутся вдруг упыри!
Завидев братьев, Овца тут же спросила:
– А котёнок?
Гордей мотнул головой в сторону Авося. Котёнок стоял, растопырив лапы, и пытался извернуться так, чтобы рассмотреть себя со всех сторон.
– Где он испорченный?! – потребовал ответа Евсей.
– Где я?! – поддакнул котёнок.
– Ладно, – понурился Анчутка. – Хоть я и не хотел вам говорить. Думал, обойдётся как-нибудь. Но вижу, что не обходится.
Гордей угрожающе откашлялся. Он не любил канители.
– Быстрее всего, – Анчутка посопел, – он усыпляет сам себя! Ну, может, грибов каких с глазами успеет в сон прихватить. Или зайца вот один раз уложил. Но Клокастый Заяц не в счёт, он всегда был неуравновешенный. А про котика я давно заметил. Едва квакнет по-особому – брык! – и спит.
Котёнок наклонил голову, свёл бровки и… кивнул.
– Брык, – сказал он.
– А ну покажи, – велел Авосю бобр.
– Мяу-мяу-мяу, – отрапортовал котёнок. – Не брык!
– Понятно, – согласился Остап Пармёныч. – Нос не дорос.
Котёнок свёл к носу глаза, шлёпнулся на бок и потянулся всеми лапами. Бобр обернулся к Анчутке:
– Так ты, значит, знал, что он баюн?
– Ну… я сначала думал, просто котёночек. С повышенной тревожностью. Он иногда мяукал так… по-другому. Я думал, он немножко болеет. Даже к бабушке ходил, травки лечебной выпросил. А потом я понял, что это он в режим баюнства переходит. Когда опасно, или тоскливо, или просто не по себе… Мне бабушка давно про баюнов рассказывала, ещё когда я только анчутить начинал.
– А чего молчал-то? – нахмурился Евсей.
– Не хотел никого расстраивать, – выпалил Анчутка и посмотрел на котёнка.
Вид у Авося был такой, словно он и не думал расстраиваться. Он покатался в траве, отряхнулся и поддел головой лапу бобра:
– Пойдём плавать, батя!
– И то дело, – сказал Остап Пармёныч. – Кот-то поумнее вас будет.
Посовещавшись в стороне, братья и Анчутка решили пока не паниковать, но на всякий случай получше прислушиваться к сорокам, не напугает ли их чего. Заодно проверить все ближайшие норы и овраги, чтобы подыскать котёнку укрытие. А лучше – несколько. Так, чтобы спрятать Авося как можно быстрее и надёжнее.
– Я вокруг прятальных мест ягоды-смердючки набросаю, – сказал Анчутка. – Она нюх отбивает напрочь. Там не то что кота – селёдку тухлую не учуешь.
Авось вынырнул недалеко от Анчутки и помахал хвостом, смешно выставив его из воды. Через секунду на поверхности показалась голова выдры.
– Они появились! – завопила голова и, задыхаясь, устремилась к берегу.
Выдра Таисия выбралась на камень, вдруг поняла, что ужасно орёт, зажала пасть лапами и прохрипела:
– По-я-ви-лись…
Бобр схватился за сердце. Братья встали плечом к плечу.
– Кто? – тихо спросил Авось.
– Новости, – прошептала выдра. – Про НЕГО.
– Он… совсем близко? – Котёнок тяжело дышал, с него стекала вода.
Выдра прижала уши:
– ОН… уже здесь, – пробормотала она и заплакала. – Карпы шушукаются на глубине. Новости по реке доходят быстро. Птица… – выдра всхлипнула, – птица Гагана, что принесла кота, пила воду у истока. И сказала, что Волколак уже добрался до приграничных болот.
– Значит, – Гордей побледнел, – самое позднее завтра.
– Я не пойду в хатку к бобру, – вдруг объявил Авось. – Я в дупло пойду, где всегда.
– Хорошо, – решил Гордей. – У болота тоже место удачное. Батя, твои не подведут?
Остап Пармёныч шлёпнул хвостом. Его – не подведут. Все речные обитатели как один стояли на том, что в жизни не видели никаких котов. Клокастый Заяц тоже уши давал на отсечение, что все зайцы, белки и прочие мелкозубые про кота и не пискнут. Волколака все боятся. Так что, когда он заявится, все будут накрепко замурованы.
– Ему не дознаться, – заверил Анчутка. – Пересидим.
– Решено, – Гордей подтолкнул Евсея плечом: – Папаша тогда на тебе.
– Уже всё схвачено, – Евсей улыбнулся. – Папашу внезапно вызвали в сырой бор. Говорят, сырость стала зашкаливать. Так что, пока он проверит, не чудят ли там друзья Болотника, пока по дороге знакомых навестит, у-у… И давайте попроще как-то. А то у вас такие лица, будто Волколак идёт.
На Овцу, вяло обдирающую листочки малины, никто не обращал внимания. Котёнок подошёл к ней и потёрся о ноги.
– Я возьму тебя с собой, – сказал Авось. – Будешь кушать сочную травку и молчать.
– Пойдём, – согласилась Овца. – Это хотя бы разумно.
И котёнок, то забегая вперёд, то путаясь у Овцы в ногах, повёл её к болоту. Анчутка проводил их взглядом.
– Теперь я понял, для чего её спас, – проговорил он еле слышно. – Чтобы Волколак её первой… того. Вместо котика.
Бесёнку почему-то стало неловко, и он, словно пытаясь заглушить свои слова, громко-прегромко высморкался.
Глава 14. Трудное решение
Заблудшая Овца и котёнок устроились в тени под дубом.
– Терновый куст сожрав до половины, я очутилась в сумрачном лесу, – сказала Овца.
– Мне надо с тобой серьёзно поговорить, – ответил Авось.
– А до этого ты говорил со мной легкомысленно? – Овца задумалась. – Впрочем, мне без разницы. Выкладывай.
– Из-за меня слишком много проблем, – признался котёнок. – Анчутка всё время голодный, а хочет последние ягоды на меня растратить. Гордей… ты никому не скажешь?
– Кому я скажу-то? – обиделась Овца. – Разве что в песне воспою.
– Ну, потом воспоёшь, пусть. Гордей жениться хочет. Он дом строит, наполовину подводный, ему батя помогает. Позавчера им брёвна нарочно по дну доставили. Просто они от папаши скрывают пока, потому что главный леший брак с русалкой не одобряет. Так вот Гордей эти брёвна получить не мог – меня охранял.
– Это я знаю, – подтвердила Овца, – всю ночь вокруг болота шараборился.
– Вот! – Котёнок сглотнул. – А у него и без меня дел по горло. И ещё, Овечка, мне всё-таки очень жаль, что ты совсем-совсем не спишь. А хочется тебе?
– Ужасно, – призналась Овца. – Я пою, это немного помогает.
– Я тоже пою, но это совсем не помогает, как видишь. С батей я вообще не представляю, что будет, если он меня не убережёт. А он не убережёт, не вечно же мне прятаться. И Таисия с ума сходит из-за нас с бобром.
– А ты… – Морда Овцы вытянулась от удивления. Вот тебе и котёночек, малютка беспомощный… – Ты откуда всё это знаешь?
– У меня слух хороший, – Авось почесал ухо. – Наверное, лучше, чем у простого кота. Может быть, даже лучше, чем положено баюнам. Из-за этого я и засыпаю сам от себя. Только… я всё равно многое слышу.