…Когда они влезли наверх, Нетапов взял топор и молча свернул в чащу. Белый олений мох пружинил под сапогами, как сухая мочалка, шуршал, крошился.
Два человека и две лошади тихо двинулись вслед.
Нетапов шел, петляя между серых стволов, серые лиственницы надвигались справа и слева. Было светло и сухо. Нетапов с хрустом обламывал костлявые ветки; паутина налипала ему на ресницы, и он, кривясь, сдирал ее рукавом. Иногда он нагибался и оттаскивал поваленные гнилые стволы. Он пинал их ногами.
Это был его последний маршрут в сезоне. Работа была закончена, скоро пойдут дожди, потом мокрый снег; впереди маячил лагерь буровиков, потом — база.
Пять часов они шли вдоль реки, то взбираясь по склону — река крутилась, будто дорога в горы, — то опять спускались, брели по глине, но теперь и это кончилось, хотелось идти скорее, и Нетапов оглядывался: позади мелькала только флотская фуражка Миши-радиста, да слышался шорох коры — терлись, цеплялись лошадиные вьюки, а Виктора вовсе не было видно.
И Нетапов представил, как, торопясь, ломает ветки студент, по вискам его ползет пот, а повод он положил на плечо и сжимает, будто ремень карабина, вместе с брезентовым ремешком полевой сумки, а в сумке всякое барахло, даже стрептоцид и бинты, как в аптечке: «если кому-нибудь пригодится… пожалуйста…»
Нетапов остановился: надо было рубить проход — лошади застревали. Здесь начинались ели, от них стало темнее, чистое небо висело клочьями над головой в просвете веток.
Нетапов поднял топор и, ухнув, вонзил его в ствол. Брызнули щепки, ель качнулась. Стада грибов стояли под ней, коричневые грибные шляпы были огромны и влажны. Нетапов раздавил их ногой и, остервенясь, продолжал бить топором.
Плотная фигурка радиста метнулась сбоку: Миша, пыхтя, растаскивал завал.
А ель все тряслась, качались ветки, Нетапов поднес к глазам лезвие топора — на нем блестела зазубрина, и Нетапов послал в нее сдавленным матом. Только теперь он почувствовал, как устал: он никогда не ругался.
— Это плотник умирал, — сказал Миша, переводя дух и вытирая рукавом лицо. — Я, говорит, всем прощаю, одному еловому сучку не прощаю…
Нетапов нехотя усмехнулся.
На потных щеках радиста расплывались грязные полосы, блестящий, крохотный козырек «мичманки» был криво натянут до переносицы, а в отросших курчавых баках, в светлых усиках над детской губой застряли крошки коры.
Нетапов дружелюбно отодвинул его локтем и уже методично дорубил ель. Она рухнула, и стало слышно, как в чаще тронула ветку птица, а за спиною зафыркал конь.
Нетапов обернулся.
Студент стоял в двух шагах, сжимая поводья, и, склонив голову, смотрел на землю. Сверху, с потревоженных лиственниц, осыпались вялые иглы, с тихим шорохом, как дождь, они падали вниз, ложились на вьюки коней, на гривы, на плечи Виктора, блеклым ковром засыпали черные пятна гари.
— Хорошо. — Студент улыбнулся Нетапову и покраснел, в правом кулаке Виктора торчал блестящий и желтый осенний лист.
Нетапов нагнулся и резко тряханул рубаху: иглы сыпались за ворот.
— Ты подтяни веревки, — сказал он угрюмо. — Мешки сползают, — и шагнул через срубленный ствол.
— Тропа! — вдруг крикнул радист, огибая ели.
Они свернули в сухой кустарник, и кусты зашумели кругом, серые и пустые. Паленой гнилью тянуло в лицо: на востоке горела тайга, Нетапов пошел быстрее.
Сбоку валялись угольные стволы, крест-накрест. На черных стволах каменели лепешки трутовиков, они были бледного, мертвого цвета. Горелые корни топырились вверх.
Нетапов прошел завалы и глянул в карту, вложенную в планшет; позади стихли шаги.
Он поднял голову.
Кустов не было. Обугленные громадные кочки чернели вокруг, над ушами чуть слышно зудела мошка.
Черные трехметровые палки, как зубья расчесок, торчали слева, это был бывший лес. На черные зубья садилось багровое солнце, огромное и плоское, как поднос.
Рядом, на двух кочках, уже стоял низенький Рыжий, отмахивался хвостом. Стояли маленькие Миша и Виктор, и пятился назад трусливый Бушмен.
Черная вода блестела везде у кочек, отсвечивала багровым огнем. Нетапов резко закрыл планшетку.
— Пошли, — сказал он негромко и шагнул вперед.
Миша дернул повод и прыгнул на плоскую кочку, лошадь его, дрожа, шагнула за ним.
— Хот! — закричал Миша, как конюх-якут, и опять перескочил.
— Хот! — крикнул Нетапов, подбадривая коня.
Снова дернулась лошадь, на раздутых боках судорожно подскакивали вьюки, задние копыта скользнули и плюхнулись в топь.
Рыжий забился грудью, передние ноги его разъезжались в стороны — он уползал по брюхо в жирную грязь.
Нетапов и Миша, шалея от крика, рванули повод, Виктор бросил Бушмена, кинулся к ним, они навалились на лошадь, Миша и Виктор сбоку, Нетапов тянул за морду.
— Не так!.. — крикнул Нетапов, махая Виктору кулаком. Ледяная вода плескала выше колен, они раскачивали лошадь, хрипя тащили вперед за вьюки.
— Не так! Заходи!..
И студент уперся в лошадиный дрожащий зад.
— Хот!! — орали уже все трое. Лошадь не двигалась, и они отступили, тяжело дыша.
Рыжий медленно положил голову на горелую кочку, закрыл глаза: ноздри его раздулись, пена вскипала в щербинах желтых зубов.
И тогда, ругаясь, они отвязали вьюки и на плечах, согнувшись, потащили в сторону лошадиный груз. А потом кулаками, лаской и криком, почти на руках приподняли коня, вытащили из трясины.
Рыжий стоял на кочках, отряхиваясь и дрожа, мокрый и черный по грудь, от его боков шел пар, отваливались тягучие капли.
Длинная ручка упавшего геологического молотка торчала у лошадиных ног, Нетапов поднял его. Прищуренный взгляд Нетапова пошел по сожженным кочкам, блестящим кругам воды, болоту, вошел в далекий горелый лес. Туча мошки́ подскакивала перед глазами, и он рассек ее ручкой молотка.
— Я пойду, — сказал он наконец и, тяжело прыгая по кочкам, пошел искать проход. Он оступался в ямы, и летели брызги.
Нетапов взял правее, кочки редели, он брел теперь по воде, чавкала грязь.
Он остановился.
Болото и выжженная земля лежали кругом, зеленоватый болотный свет размывал кочки, горелый лес. Солнце зашло.
Сколько километров исходил он по этой земле?.. Шесть лет подряд… Ему во всем везло, и теперь он тоже унес из леса прекрасную фауну, хорошие образцы.
Нетапов, не двигаясь, глядел на болото.
Он знал: три дня оставалось еще идти, и тогда откроются ему навстречу широкое небо, голубая река, горячее мясо и теплый хлеб, и лагерь счастливцев, которые не знают, что он завяз тут, на болоте! Палеонтолог… Он был работником, хозяином этой страны, проклятой тайги и кочек, и люди шли за ним, радист и этот «романтик леса». Но кончалась мука, кончался сахар, сели батареи рации, теперь нужно идти в обход…
И, стиснув зубы, он шагнул в воду, затылком чувствуя, как смотрит радист.
А Миша действительно смотрел ему вслед, как прыгает он по кочкам, бредет по воде, как становится меньше и меньше его фигура в старой ковбойке, в сверкающих резиновых сапогах. На черном пепле кочек печатался мокрый тяжелый след гофрированных подошв.
Начальник нюхом чуял проход, начальник был из настоящих людей. Это только летом Миша думал другое, когда не понимал ни шиша. Он был радист с эсминца, а не землекоп и конюх, и нанимался радистом, а не проходчиком бить шурфы все дни подряд. И Миша жалел тогда, что не попал в четвертый объединенный отряд, где Ромка-геолог и буровик Гошка, и милая студентка-коллектор с смешной фамилией — Сивоха. То были свои ребята, с ними, наверно, если работать, так работать, а вечером можно травить баланду и петь их песни о том, что «больше полжизни геолог проводит там, где людей не ступала нога…». А здесь студент в лагере кашу варит, а он в маршрутах вкалывает за двоих. И даже студент заныл: что лучше, мол, чередовать, что он — географ и приехал на практику, но Нетапов молчал.
Захлюпала вода. К ним, спотыкаясь, шагал Нетапов, прижимая обе руки с молотком к животу.
Переводя дыхание, он остановился и выронил запачканный в земле молоток. Потом, расстегнув ковбойку, сунул за пазуху руку и закопошился там, будто щупал что-то живое, наконец вытащил руку.
На грязной ладони лежали три плоских маленьких камня — обломки с ракушками.
— Сто двадцать пять миллионов лет, юрская фауна.
Нетапов смотрел на свою ладонь, потом улыбнулся, голубые глаза его близоруко моргнули.
— Где рюкзак? — спросил он студента, и Виктор повернулся к лошади: надо было упаковать обломки.
На лошадиной спине, под спальными мешками, лежала упрятанная им котомка, полная образцов.
— Ну как? Есть дорога? — спросил Виктор, с трудом засовывая руку под мешки.
Нетапов не ответил.
Студент рванул узел веревки и скинул мешки. На седле, над кожаной сшивкой вьюков, лежала свернутая кошма.
— Где рюкзак? — тихо переспросил Нетапов.
Студент шевельнул губами.
И Нетапов понял: забытые образцы валялись где-то в траве под елью, вся работа его за этот последний месяц, маршруты через ольховник, сырые ямы шурфов, материал для отчета и это болото, в котором подохнут кони, все было ни к чему. Только бледное, смазливое лицо с карими коровьими глазами и светлой прядью на лбу вздрагивало перед ним, на подбородке студента росли редкие и почему-то рыжие волоски.
И, глядя на эти волоски, Нетапов задохнулся, он вдруг отчетливо ощутил тяжесть своих кулаков.
— Ты пойдешь назад, — наконец очень тихо сказал он студенту. — До прежнего лагеря: по дороге, потом вдоль реки. Ты найдешь рюкзак и догонишь нас. Твою лошадь я поведу сам.
Губы студента дернулись. Радист протянул руку — он что-то хотел сказать.
— Ты пойдешь назад!.. — громко и хрипло повторил Нетапов.
Студент повернулся и, не оглядываясь, пошел к кустам.
Ветки бежали ему навстречу, царапали лицо. Нагнув голову, он, как слепой, вытягивал вперед растопыренные пальцы, защищая глаза. Сумка болталась у него на бедре и съезжала назад, за спину, ее удары будто подгоняли его. Он задевал ногами за корни и падал, потом поднимался на четвереньки, вставал и продолжал бежать. И только странное ощущение отвлекало его — потела борода: волоски отросли и были влажны.