При этих словах Ая вздрогнула:
– Значит, меня бы похоронили там…
Егор осекся, пытаясь понять смысл сказанного ею.
Ая усмехнулась:
– Даже не пытайся понять – молчи.
…Они прошлись вдоль берега речки Чертовки, зашли в ресторанчик на острове Кампа. Замерзшая Ая выпила горячий грог, немного захмелела, но так и не смогла избавиться от какого-то внутреннего озноба, а может, волнения.
Они шли по улочкам Малостранской стороны – туманный вечер, фонари, редкие прохожие…
Увидев ее, Ая замерла. По улице в паре метров от них прошла женщина, поразительно похожая на Дину. Незнакомка поравнялась с ними и быстро скрылась, исчезнув то ли в тумане, то ли в одной из подворотен. Ая стояла как вкопанная, сердце бешено стучало: Дина?!
Ая пыталась успокоиться, уговаривала себя, что на самом деле ей показалось, будто она видела умершую мать, и причина тому – расстроенные нервы и слишком крепкий грог; что вообще та незнакомая женщина просто похожа на Дину внешне – тоже высокая, тонкая брюнетка.
Все можно было объяснить, кроме одного… От незнакомой брюнетки отчетливо пахло духами «Шалимар». Ая узнала этот запах. Дина всегда пользовалась «Шалимар» (Борис когда-то подарил ей этот парфюм, и с тех пор она не изменяла этому аромату).
Егор не мог не обратить внимания на то, как помрачнела Ая, и отругал себя: не надо было вести ее на кладбище! Что я за дурак – не умею ухаживать за женщинами…
Вечером, когда они вернулись в квартиру, Ая, сославшись на усталость, почти сразу ушла в свою комнату.
Посреди ночи Егор вдруг проснулся от женского крика. Вскочив, он бросился к спальне Аи, застучал в дверь.
Ая открыла, потерянная, лицо в слезах.
– Что случилось? – испугался Егор.
– Ничего, просто приснился кошмар. Со мной это бывает, я иногда кричу во сне. Спокойной ночи! – она через силу улыбнулась и закрыла дверь.
В самолете Ая держалась отстраненно, и Егору показалось, что она жалеет о том, что ночью он видел ее слезы – ее слабость. Она снова была запечатана в своей раковине, и пробиться к ее живой, страдающей душе Егор не мог.
Рано утром, вернувшись домой из аэропорта, у дверей своей квартиры Егор столкнулся – вот так дежавю! – с Тиной.
– Егор, где ты был?! – спросила заплаканная и как будто даже похудевшая Тина. – У тебя ничего не случилось?
– Ты что, простояла под дверью всю ночь? – испугался Егор.
Тина молчала.
– У меня все в порядке, – мягко сказал Егор. – Сейчас переоденусь и поеду в агентство.
– Знаешь, Кирилл сказал, что мы нашли новую героиню, – забормотала Тина.
Егор кивнул:
– Хорошо. Ты иди домой, Тина, иди домой…
Тина тихо закрыла свою дверь.
Из аэропорта Ая заехала домой, переоделась, а потом сразу отправилась на работу в агентство.
Войдя в свой кабинет, она обнаружила на столе изящную коробочку, перевязанную красной лентой. Ая удивилась: что это? Знак внимания от Егора? Она разорвала упаковку и вскрикнула, найдя внутри знакомый синий флакон. Духи «Шалимар». Любимые духи Дины.
Ая огляделась по сторонам. Она была уверена в том, что в эту секунду мистер Четверг наблюдает за ней. Она словно видела его усмешку.
Глава 13Агентство чудес «Четверг». Дело второе. Цветик-семицветик
В перерыве между деловыми переговорами Агата Смолина заехала в больницу, чтобы забрать результаты анализов, и – мир перевернулся, словно бы она на полной скорости влетела на машине в столб. Все разбилось. Планы, надежды, жизнь.
У врача было усталое лицо. Немного отстраненное – за столько лет повидал всякое, в том числе и такие смертельные, как у Агаты, диагнозы. По-человечески вполне понятная реакция: если бы он реагировал на каждый диагноз-приговор обостренно, то у него никаких нервов бы не хватило; и потом нельзя же корить человека за то, что у него срабатывает естественный инстинкт самосохранения?! К тому же это у себя она одна-единственная, а у него таких, как она, много. Да и случай ее – рядовой, неинтересный. Пациентке сорок семь лет – в принципе, не так и молода, и рак из числа распространенных, и вообще случай типичный: никогда ни жаловалась, ничего не беспокоило, и болезнь себя никак не проявляла, и вдруг – неоперабельная стадия – ничего не сделать.
Агата смотрела на спокойного доктора и глотала слезы. Ей хотелось завыть от страха, да какое там – от ужаса и отчаяния, но она была так воспитана – все в себе, недопустимо выплескивать эмоции, нельзя давать слабину. И, кстати, может, как раз эта ее склонность все запечатывать в себе и привела к жуткому раку, который сжирает ее изнутри? Говорят же, что надо изливать боль, давать выход эмоциям, не копить переживания, не запирать их в себе, потому что обратное как раз и ведет к подобным болезням. Может, и так. Кто теперь знает.
– И что – это все? – тихо спросила Агата.
Врач отвел взгляд.
– Вот такая у нас героиня, – сказал мистер Четверг с экрана, расположенного в зале для совещаний, – такая история. Что скажете?
– А какие тут могут быть сценарии и ролевые игры? – не выдержала Ая. – Предлагаю вместо этого оплатить женщине врачей и вылечить ее.
– К сожалению, здесь ничего не сделаешь, – сказал Четверг, – вылечить Агату невозможно. Мы показали ее историю болезни лучшим врачам, уж поверьте, Кайгородская, я начал с этого, но… никаких шансов.
– Выходит, все, что мы можем, это скрасить ее… уход? – вздохнул Егор.
Четверг помедлил с ответом:
– Не совсем. Многие люди сейчас доживают свои последние дни, сознавая это. Но, несмотря на страх и боль, многие стараются держаться – живут, вспоминают, обдумывают, готовятся. Ради близких, ради самой жизни. Но наша Агата – другая. Она сразу сдалась, все обнулила и пребывает сейчас в таком мраке, который хуже смерти. Надо это исправить, надо, чтобы она прожила весь отведенный срок по-человечески, с достоинством. Так сказать, с осознанием ценности жизни. А уход, господа криэйторы, ей скрасит похоронное бюро – вы же работаете по другому профилю. Короче говоря, работайте. Каким образом это сделать – решать вам.
Экран погас.
В зале стояла тишина. Ая уставилась в стол, Егор механически чертил что-то в блокноте, Семен вертел в руках игральную колоду, Кирилл закрылся планшетом, а сердобольная Тина смахнула слезу.
– Идей, я так понимаю, ни у кого нет? Ну, так их и не будет, пока мы не поговорим с этой женщиной, – усмехнулась Ая. – Пусть Тина поедет к ней и привезет ее в агентство.
«Почему я?» – отразилось в грустных глазах Тины. «У тебя лучше всех получается контактировать с людьми!» – также глазами ответила ей Ая.
«И вот это все?» – вновь вопрошала Агата, погружаясь на самое дно отчаяния.
Агата сидела у себя на кухне против окна, за которым открывался серый московский дворик. Во дворе гулял старичок с белой, пушистой собакой, женщина катила коляску с ребенком, стая голубей облюбовала крышу – обычный день; он и для нее мог быть обычным, если бы недавно она не узнала, что не доживет до весны. «Весной меня уже не будет», – подумала Агата, и эта мысль вдруг прорвала то оцепенение, ступор, в котором она пребывала с того дня, когда узнала свой диагноз. Следующей реакцией стало яростное отрицание случившегося. Агата кричала: «Почему я?» – снова и снова. Фаза «острого горя» со слезами и бурным выражением эмоций.
…Да, оказалось, что к таким новостям она совершенно не готова. Она, конечно, раз в пару лет проходила плановую проверку у врача – так, для порядка: сдал анализы и побежал дальше в свою насыщенную жизнь, но и представить не могла, что однажды ей скажут, что, в сущности, бежать уже некуда.
А жизнь у нее действительно до недавнего времени была насыщенная, правда, заполненная преимущественно работой. Агата работала в рекламном агентстве, придумывала людям смыслы и потребности: чего бы им еще такого захотеть и что бы еще такого купить. При этом в жизни самой Агаты смысла не было. Никакого.
…У нее было счастливое детство, такое безоблачное, какое только могут дать обожаемому ребенку любящие родители: поцелуи на ночь, нежное щекотание пяток, заверения в том, что ты – самая лучшая девочка в мире, бесконечные подарки и готовность в любой момент подставить плечо. Детство Агаты долго не кончалось – до двадцати лет – до дня, когда ее родители погибли. В тот день Агата в одночасье стала взрослой; впереди у нее была целая «взрослая жизнь» со всем, что обычно во взрослой жизни случается, включая неудачи и разочарования.
Первое неудачное замужество и вторая проваленная попытка в этом виде спорта, рождение ребенка, собственный рекламный бизнес, который неожиданно пошел вверх; третье замужество и последующее сильное разочарование, потому что муж вскоре предал ее – переписал фирму на себя и оставил ее с кучей незакрытых кредитов, взятых под развитие бизнеса. Агате пришлось выкарабкиваться из полного отчаяния и долговой ямы, снова начинать с нуля. Потребовалось десять лет, чтобы ее финансовая ситуация наладилась, и теперь у Агаты была своя маленькая, но приносящая доход рекламная фирма (на жизнь хватает, особенно, если ты одна и особенно если жить тебе остается пару месяцев).
За эти годы ее единственный сын вырос и уехал в Америку – у него там американская жизнь и американская семья. Возвращаться в Россию он не собирался. Агата знала, что у него все хорошо и что мать ему не нужна. При этом она считала, что ключевые слова здесь: «у него все хорошо», а что она ему не нужна – так и ладно, она ведь его растила не для того, чтобы надеяться на какую-то отдачу. Иногда, примерно раз в три недели, он ей звонил по скайпу, спрашивал про здоровье и погоду в Москве, интересовался ценами на бензин и продукты, на ее вопросы об его жизни неизменно отвечает, что все «ок». Рядом с ним сидела жена – типичная американка, она доброжелательно улыбалась с экрана и вставляла во время разговора пару ничего не значащих фраз на английском. Ближе к финалу разговора к экрану подносят пятилетнего внука Агаты, чтобы бабушка не забывала, как он выглядит. А выглядел он, с точки зрения Агаты, как маленький, но уже готовый американец – ни бум-бум по-русски. Агату это огорчало. Ей бы хотелось, чтобы ее внук знал русский язык (а как же великая русская культура – псу под хвост?!), но кто бы ее слушал… А кроме сына, американской невестки и американского ни бум-бум внука у Агаты никого не было. Только коллеги по работе и соседи по подъезду.