… Нобелевкой? Поделюсь, конечно! Ну ладно, давай. Катрин привет!
Отец так взволнован, что не может выдавить ни слова.
– Да хранит тебя Великий Творец. Помни, здесь всегда тебя ждут! – Голос Светлой Ночи дрожит, она напутствует за двоих. – Тропы тебе без мин, дождей стороной!
Стас уходит, шуршат полоски кожи на рукавах. Рубаха его вышита черным. Старый Сокол верит в победу, он вернет Лизу и сам вернется. Обязательно вернется домой!
Говорят, волки многому научили предков така. И потому воины поют мудрые песни сиромах, отправляясь в междутропье.
И хоть Стас не любит волчьи напевы, он заклинает духов помочь ему:
– Na hah’ ist a uts na meh’ o iv on’ i yuts! Мое сердце в гневе, моя любовь потеряна!
Така часто воюют с Обожженными Бедрами: иногда из-за охотничьих территорий, чаще – когда боги говорят шаманам: «Пора обагрить томагавки гнилой водой из перерезанных глоток трусов и подлецов. Пора затушить костры врагов. Пора выкрасить лица воинов в черный цвет победы!»
Пора!
Безумная помесь страха и ярости клокочет в груди Стаса. Ливень превращает глину в вязкую грязь, а жажда смерти кружит голову сильнее сушеных мухоморов. Стас готов убивать.
Месть! Смерть!
– Лиза, где ты?!
Если не знаешь, куда идти, – двигай за дикобразом, следи за его головой. Дикобразы всегда направляли така на жизненном пути.
Говорят, однажды така умирали от голода и шаман людей поклонился шаману дикобразов. И сказал: «Мы умираем, мы не можем найти бизонов». И дикобраз ответил: «Голова моя указывает на север, там ты найдешь быков и коров, и телят». Не обманул шаман дикобразов, охота была удачной[31].
Если не знаешь, куда идти, дикобраз подскажет. Но Старый Сокол не надеется на зверей. Ему нужен был совет мудрого старца, и он его получил, спасибо Отшельнику.
Солнце уже высоко, дом така отсюда не виден. Рекс сидит тихо, не шевелится – умный пес! Мыш-
цы его напряжены, готовы в любую секунду бросить тело вперед. Рекс ждет приказа.
Стас берется за ошейник, отщелкивает карабин и легонько бьет пса по лапе. Поводок провисает. Это значит: охота началась.
В междутропье развелось много зайцев. Жареный ушастый куда вкусней сырой картошки – так считает Стас. А вот Отшельник называет мясо холестерином и говорит, что помидоры и укроп полезней. И Лиза говорила, что девушкам надо кушать капусту, чтобы парням нравиться.
Где ты, Лиза?!
Раздувая ноздри, Старый Сокол смотрел, как колышется трава. Верткий заяц. Его пригласили на ужин, а он отказывается, не уважает Стаса. Стеснительный какой-то попался. Рексу в лапы попался. Ну наконец-то.
Возвращаясь к хозяину с добычей, пес-проводник аккуратно обошел растяжки, теперь-то некуда спешить. Мертвого длинноухого – кровь запятнала рыжеватую шерстку – Стас осторожно вынул из клыков пса. А теперь надо почесать Рексу горло. Мол, одобряем, хвалим, спасибо.
Закинув зайца в котомку, Стас отправился дальше.
Лишь на закате он скомандовал себе и Рексу привал. Воздух напитался запахом костра. Дожидаясь, пока изжарится заячья тушка, Сокол выщипывал колючки из шерсти пса. Желтоватое пламя изредка вспыхивало, когда в него капал жир. Огонь, кстати, сразу занялся, оно и немудрено, если есть сухой спирт.
На спирт наткнулись случайно, когда перевалило за полдень. Белые хрупкие камни четко выделялись на фоне черной земли – возле «огненного песчаника» ничего не росло. Така обрадуются находке: много спирта – теплей зима и беспокойства меньше, потому как пластитом топить не придется. Пластит, конечно, в хозяйстве незаменим и растет где ни попадя: бери нож да соскребай со стен и перекрытий. Но в печке он запросто детонировать может, если неправильно его заговорить. Потому сухой спирт така уважают – за безопасность.
Зубы впились в горячее мясо, по подбородку потекла сукровица вперемешку с жиром. Стас не голоден – внушительное брюшко давит на пояс. Перед дальней дорогой он ел всю ночь. Насыщался правильно: заговаривая кишки так, чтобы не отторгли пищу, умоляя желудок не спешить переваривать все сразу. Стас впихнул в себя чуть ли не целую бизонью ногу. Этого запаса хватит на неделю пути. Но раз уж подвернулся заяц… Да и пса покормить надо.
Заночевал Сокол на бетонных плитах, обросших мхом. Поблизости доживал свой кирпичный век заброшенный дом: всего два этажа, колонны у входа обвалились, от гипсового креста над козырьком единственного подъезда мало что осталось. В обрамлении бетонных высоток домишко выглядел просто смешно, да только смеяться не хотелось. Ведь все знают: в таких зданиях живут призраки мертвых племен, тени строителей города и духи безымянных предков. А тени и духи только и умеют, что пакостить людям.
Короче говоря, на бетонной плите спать удобно и даже приятно. По крайней мере так убеждал себя Стас, устраиваясь на ночлег. Мол, не жарко и вообще. О том, чтобы лечь в траве, он даже не подумал. Пусть междутропье очищено от мин и проверено сотню раз, а с приближением темноты слишком реальными становятся легенды о заснувших в траве. Не слыхали? Да быть такого не может! Ляжешь в клевер и одуванчики, а очнувшись поутру, окажешься под паутиной проволочных растяжек. От темечка до пяток – красноватая медь, режущая кожу при малейшем движении. Надо быть безумней Бешеного Когтя, чтобы постелить под голову молочай и подорожники.
Звезды подмигнули Стасу: «Спокойной ночи!»
Чистое небо, дождя не предвидится. И хорошо, и замечательно.
Сокол устал – прошел почти пять кварталов по тропе, сначала ровной и проверенной, затем – изломанной и заросшей. Когда идти по асфальту уже не было смысла, вслед за проводником шагнул в междутропье. Все равно никакой разницы…
Старый Сокол заснул почти сразу. Но сны его одолевали тревожные. Тело, закутанное в брезентовую куртку, дергалось, стонало и улыбалось. Во сне Стас обнимал Лизу, прижимал к груди и шептал нежные слова. И все было хорошо, они который год уже жили вместе, галдели их дети, требуя ужин и сказку на сон грядущий…
Филин упал в междутропье, схватил мышь и, взлетев, уселся на гипсовую лепку.
Что-то не так. Стас проснулся сразу, резко. Но не вскочил, не сбросил куртку – просто медленно приоткрыл глаз и незаметно напряг мышцы, восстанавливая кровообращение.
Опасность.
Старый Сокол почувствовал опасность.
Прижав руки к груди, перевернулся на живот, приподнялся на локтях и встал на колени. Лезвие томагавка блеснуло в лунном свете – это плохо, демаскирует. И ведь говорил Уголь Медведя, и предупреждал Лорес, мол, на стене подобная игрушка смотрится красиво, а на войне… Зря, Сокол, блестящее баловство ты ценишь выше вороненой практичности.
Единственным своим глазом Стас всматривается во мрак: копоть горящей резины, а не ночь. Вроде и луна есть, и звезды, а между домами ничего не разглядеть: стена в стену упирается, да кустарник пятном, да деревья всякие. Справа так вообще бамбуковая роща шелестит, под ветром чуть ли не до земли гнется.
Шелестит?
Шум. Стас уловил какой-то шум: непонятный, далеко. Странный звук приближался. Стас успокоил ощеренного Рекса, почесав тому горло.
А шум тем временем превратился в грохот взрывов. Это мины плодоносят – ни с чем не спутаешь! Но почему вдруг?! Стаса охватила паника: спрятаться, зарыться в землю! Надрывая грыжу, поднять бетонную плиту и… Мины взрываются. Мины!!!
…и настанет День, и Махэо вернется к детям своим, и все мины взорвутся в тот День Благодати. И три дня и три ночи будет Пыль и Дым, и умрет каждый третий, но это справедливая цена…
Началось! Сбывается древнее пророчество, а Стас один в междутропье, пес не в счет. Пыль и Дым – ладно, но Старый Сокол не хочет быть «каждым третьим». С трудом он унял панику. У ноги жалобно скулил пес-проводник. И ночь. И грохот. Куда бежать? В темноте? По заминированному междутропью? До ближайшей растяжки?!
Нельзя. Каждый шаг грозит смертью, пусть не мгновенной, но беспощадной. Тысячу раз исхоженная тропа, знакомая с детства, осталась далеко позади. А тут только буйные травы, прячущие нажимные крышки и взрыватели.
Лиза, где ты? Ну где же ты, Лиза?!
Старый Сокол лицом прижался к холке проводника. Он готов ко всему: в одной руке щуп, в другой томагавк. К голени пристегнуты ножны с мачете, рукоятка инкрустирована роговыми вставками, серебром и золотой проволокой – привязанность Стаса к красивым вещам поражала его самого, а уж Лорес сколько раз говорил, и Угме намекал… Ну да ладно, не время об этом думать.
Плохо, что Сокол не захватил с собой копье и лук. Собирался-то впопыхах, да и не стрелок он, не его обрубками тетиву растягивать. Зато есть миска и кружка. Но миской много не навоюешь, а кружкой мину не обезвредишь. Как ни старайся. А значит – ждать.
– Тише, Рекс, тише.
Пес скулил, никак не успокаивался. И врагу в глотку вцепиться не спешил – плохой признак, тревожный. Тревожней некуда.
Взрывы. Громко. Рядом уже.
Тряслась бетонная плита, земля дрожала. Небо посерело, скоро рассвет. Злым духам пора прятаться, с первыми лучами солнца закончится их власть, мины перестанут взрываться, Сокол спасется. Ну же, ну, свети солнышко, свети!..
Грохот все ближе. Черная тень, приземистая, хищная, неслась к Стасу, ломая кустарник, сшибая деревья.
Что это?! Неужели?..
Ревел движок, клубился дым. Из-за панельной девятиэтажки, шагах в трехстах от Стаса, выполз самый настоящий танк. Мощные прожекторы, установленные на приплюснутой башне, освещали междутропье. Минный трал бронемонстра подбрасывало на пару метров в воздух, когда он накатывал на очередную противотанковую мину. Противопехотки, конечно, тоже подрывались, но гораздо скромнее.
Однажды, когда Стас был совсем маленьким, мимо их дома проехал танк… Маленький Соколенок тогда спрятался в маминой юбке.
Что-то ужасное двигалось по междутропью. Тварь рычала, стонала и кашляла. Мальчик и его мама стояли на балконе, с которого отлично просматривался двор: кустарник, десяток тополей, высокая трава – ничего особенного. Но малышу не хотелось смотреть вниз. Внизу – нечто из потаенных глубин детского кошмара. Да и юбка такая мягкая и мамой пахнет. А что вышивка царапает лоб, это ерунда. Зато не виден надрывно хрипящий ужас…