— Когда пришел?
— Около часа ночи.
— Видел костер? Слышал как кричали?
— Слепой увидит. А рев километра за два слышно было.
— Почему не подошел?
— Устал очень — ведь поди шесть десятков километров за день отмахал.
— За что арестовывали?
— Да не арестовывали, а свидетелем на суд вызывали.
Послав коллектора за разведочной группой Раменского, которая работала в противоположной стороне километров за восемнадцать, все оставшиеся отправились по маршруту Киры.
Маршрут невелик. От полянки километра полтора он шел по хорошо утоптанному, сухому зимнику. На дороге не видно никаких следов, тем более от Кириных ичигов с мягкой подошвой. За первым ручьем, который опробовал Лиманчиков, Кира должна была повернуть перпендикулярно к дороге и, пользуясь анероидом, сделать профиль долины.
По ее маршруту не было скал, если не считать небольших выступов террасовых цоколей. Даже в случае падения с них вряд ли ушибешься. Высота здесь не более двух метров, а под ними толстая подушка мягкого мха. Таких выступов в суженной части долины было немного, и мы все осмотрели с особой тщательностью. Ни следов ноги, ни следов геологического молотка на скалах не было. Совершенно очевидно— Кира не подходила ни к одному такому обнажению. Образцы коренных пород в нашем деле брать обязательно с каждого обнажения, тем более в долине — ведь именно в скальных породах следует искать коренные месторождения золота.
— Что-нибудь одно из трех: либо Кирилл (так мы ее часто называли за мужественность характера) не видела этих выходов, либо оставила на обратный путь, чтобы не тащить камни в гору, либо она здесь не проходила вовсе.
— Если не здесь — значит, шла по берегу Хомолхо.
Подошли к берегу. Низкая узенькая пойма во многих местах еще больше понижалась и выходила в русло реки мелкогалечными и песчаными косами. Начиная от наших палаток и далеко вниз по течению за границу района, определенного нам для съемки, ни на одной косе не было никаких следов.
— Ну на песке-то следы должны были остаться, — сказал Алексей.
Действительно наши ноги оставляли заметные отпечатки не только на песке, но и на мелкой гальке.
На всем участке наших исследований Хомолхо можно было перейти почти везде не замочив колени, тем более осенью когда уровень речек в этих местах сильно понижается. Течение не очень сильное, сбить даже ребенка не сможет. Дно только кое-где имеет камни, а большей частью устлано галькой и песком. Ширина русла небольшая. Ни утонуть, ни разбиться здесь невозможно.
— Говорят, что даже в тазу некоторые тонуть ухитрялись, а тут-то до метра местами будет.
— Хорошо. Предположим, оступилась или упала вот с этого полутораметрового обрывчика, ударилась головой о дно, потеряла сознание. Где тело? Ведь не может же течение его унести. На любом перекате застряло бы.
— Да здесь перекат на перекате и везде по щиколотку.
Мы бросили в реку сосновый сук длиной около метра. Он медленно проплыл по плесу и застрял на первом же перекате. Высвободили его, проследили дальнейшее движение. Результат один и тот же.
— Если сучок застревает, так уж человеческое тело и вовсе не пронесет.
— Нет, река здесь безопасна. Ни унести, ни скрыть человека она не в состоянии — везде дно видно.
Тщательно обследовав реку, мы повернули на склон долины. Идя в гору, обсуждали все возможные варианты опасностей.
— Заблудилась?
— Исключено. Во-первых, Кира не младенец и не новичок — ориентируется в тайге прекрасно. И компас, и карта с нею.
— На что здесь карта? День ясный, отовсюду на два-три километра поляну видно — только на сопку подняться, а она дальше полутора километров и уходить-то не должна.
— Медведь?
— Ну какой это шалый медведь ближе трех километров летом к зимовью подойдет? А человека-то тоже далеко чует.
— Да и лето теплое, урожайное — все медведи сытые.
— Ну а вдруг нечаянно встретился и напугал?
Но и медвежьих следов ни сегодня, ни впоследствии мы не встретили.
По склону долины дошли до гольца. Здесь, в верховье Хомолхо, гольцы поднимаются невысоко над рекой. С него как на ладони видна вся поляна и каждая палатка.
— Смотри-ка! Вроде Кирина палатка открыта.
— Нет, показалось.
Мы с надеждой всматривались в каждый предмет на поляне, в прибрежные кусты, в зимовье. А вдруг вот сейчас откуда-нибудь покажется Кира. Но ни движения, ни дыма костра… Поляна около лагеря замерла. Вот видно, как открылась дверь зимовья и оттуда, судя по фигуре, вышел зимовщик. Мы изо-всей силы крикнули: «Эго-гоо!» Зимовщик остановился и, приложив руку к глазам, посмотрел в нашу сторону.
— Ты смотри, услышал. А ведь тут не менее двух километров.
— Черт с ним, с пиратом. Вот Кира услышала бы!
Тайга и гольцы, речка и поляна молчали.
Где-то у гольца Высочайшего, в самом истоке Хомолхо, солнце коснулось горизонта, уходя с Патомского нагорья на покой. Нужно было возвращаться в лагерь. Усталые, голодные и совершенно подавленные неудачей поисков, молча брели мы к лагерю. Выйдя на поляну, ускорили шаги. У всех теплилась какая-то надежда. А вдруг вот подходим к палаткам, а оттуда Кирилл? Нет, не было…
Сенокосчики, их было семь человек, без всякого энтузиазма встретили настоятельное предложение с утра идти на поиски Орловой.
Идя впереди с одним из них, я расспрашивал его, где он был и где работали другие в тот день. По-русски якут говорил плохо, и с трудом можно было понять, что он огораживал стог сена на соседней поляне. Поляна находилась как раз на границе нашего участка поисков и съемки, в двух километрах от лагеря. Косарь видел, что часов в двенадцать в кустах недалеко от поляны прошел человек в черном. Был это мужчина или женщина, он не различил.
Правильно, именно там должны были пройти и Лиманчиков, и Кира. Только Володя уже возвратился к двенадцати часам. Впрочем, не имевший часов якут мог ошибиться на час-другой.
Минут через пятнадцать в том же направлении прошел другой человек в черном. Вскоре раздались выстрелы один за другим — почти дуплетом.
Подождав отставшего Лиманчикова, спрашиваю его:
— Когда стрелял?
— Как пришел к ключу, еще шлих не начал мыть, рябчика убил. Потом приблизительно через час. Промазал. А уж когда домой шел, по дороге белку убил.
— А дуплетом стрелял?
— Нет.
Закрадывалось подозрение: кто лжет — якут или Лиманчиков? Ослышаться и принять один выстрел за два прирожденный охотник вряд ли мог. Стрелять дуплетом по рябчику или белке Лиманчикову совсем не к чему. Он достаточно хладнокровен и опытен, чтобы впопыхах дергать за оба курка. Значит, якут нарочно путает?
Подошли другие якуты.
— Кто позавчера слышал выстрелы?
— Мы, — сказал один, по фамилии, насколько помню, Семенов.
Я впервые обратил на него внимание. Он не был похож на якута. Нос горбинкой, как у эвенков. Лицо менее широкое, чем у якутов. При обычных черных и прямых, как у всех якутов, волосах глаза оказались светло-голубыми. По-русски говорит вполне прилично, хотя и с акцентом. За плечами у него была берданка.
— Мы втроем шли часа в четыре, — продолжал он. — Километрах в двух отсюда услышали два выстрела один за другим.
— А ты долго здесь работал? — спросил я первого якута.
— Часов до пяти.
— Перед уходом на зимовье слышал выстрелы?
— Нет.
Как свидетельствовал Колобаев, косари в тот день брали с собой только одну двустволку, а еще две и берданка оставались в зимовье.
— Кто же, кроме вас и нас, ходил здесь?
— Никого не видели.
— Так кто же стрелял дуплетом и кто стрелял в четыре часа?
Ответа на эти вопросы не было. Возникло подозрение: не косари ли убили Киру. Путаница фактов и времени невольно заставляли настороженно присматриваться к якутам.
Разделились на три группы: одна еще раз обследовала поляну и реку, другая — левый склон, а я с голубоглазым якутом отправился на склон, противоположный обследованному вчера. Он густо зарос березняком и осинником после старой гари. Мы молча шли зигзагами по склону, тщательно высматривая следы. Достигли залесенной вершины. Дальше Кире идти не было никакого смысла. На вершине выступали гранитные развалы с кварцевой жилой. Если Кира была здесь, то она обязана отбить несколько образцов на контакте жилы и вмещающей породы. Самый тщательный осмотр показал, что к этим камням никогда не прикасался геологический молоток. Ни следов зверя, ни человека мы не обнаружили.
Сделав большой круг, уже под вечер мы стали спускаться в долину Семикачи невдалеке от ее устья. Семенов отстал и шел сзади меня в нескольких десятках метров. Вдруг пронзительный женский визг боли и отчаяния прорезал замерзшую тайгу и заставил меня судорожно сбросить карабин с плеча. Сразу представилось, что Киру пытают, других женщин тут не было. Визг доносился от устьевой части Семикачи. Подождав Семенова, я спросил:
— Слышал?
— Слышал.
— Где кричали?
— Там, — показал он в противоположную сторону долины — вверх по течению.
Стало совершенно ясно, что Семенов путает намеренно, будучи замешанным в пропаже Киры. У меня сжались все мышцы, готовые к схватке с бандитом. Не знаю, что именно, но что-то меня удержало от мгновенно принятого решения пустить пулю в голову Семенова.
— Хорошо. Иди вперед. Внимательно ищи следы. Если там кричали, то должен быть след от низовья реки.
Потихоньку, незаметно для него я послал патрон в патронник карабина и поставил затвор на боевой взвод.
Я шел сзади с карабином на руке, внимательно следя за каждым движением якута и в то же время, как и он, смотря на признаки следов. Если бы он сделал хоть малейшее движение, напоминающее намерение снять берданку с плеча, я выстрелил бы ему в голову. Уверенный, что он виновник пропажи Киры, этот выстрел я расценивал как необходимый для самозащиты.
До самого русла Семикачи и на другом склоне ее долины никаких следов мы не обнаружили. Правда, я следил больше за Семеновым, чем за следами. Я-то знал, что тут следов не может быть и никто не кричал в верхней части семикачинской долины.