– А теперь дай мне дозу для моей матери.
Дилер пошел в спальню и вынес пластиковый пакетик. Девочка положила пакетик в карман и пошла домой.
– Эй, девочка! – окликнула ее проститутка на лестнице. – Спасибо тебе за яблоко. Но мне так плохо, так плохо! У тебя не найдется дозы?
– Здесь хватит только для мамы, – сказала девочка.
– Ну пожалуйста!
– Ах, бедняжка! – сказала девочка, немного подумала – и отдала проститутке дозу. – Я уверена, моя мачеха все поймет и не обидится.
Она вышла из дома. Собака у фонарного столба сказала:
– Милая девочка! Ты сияешь, как алмаз!
Мать ждала ее в гостиной.
– Ну, где моя доза? – спросила она.
– Прости меня, мама! – сказала девочка. Три сияющих алмаза скатились с ее губ и со стуком покатились по полу.
Мачеха размахнулась и ударила девочку.
– Ой! – вскрикнула девочка, и изо рта ее выпал рубин, ярко-алый, словно крик боли.
Мачеха встала на колени и собрала драгоценные камни.
– Славные камешки, – сказала она. – Ты их украла?
Девочка покачала головой: говорить она теперь боялась.
– А еще такие у тебя есть?
Девочка только сжала губы поплотнее.
Тогда мачеха схватила девочку за руку двумя пальцами – там, где кожа была понежнее, – и принялась щипать да выкручивать изо всех сил. Было очень больно, но девочка смолчала, хотя глаза ее заблестели от слез.
Тогда мачеха заперла девочку в комнате без окон, чтобы та не сбежала.
А сама взяла алмазы и рубин и отнесла их Элу в «Пешку и пушку», и Эл отвалил ей пять сотен без вопросов.
Мачеха вернулась домой и послала за дозой свою родную дочь.
Эта девочка любила только себя. Увидев собаку, изнемогавшую на солнце, она проверила, хорошо ли та привязана, и пнула ее ногой. Мимо проститутки на лестнице она прошла, даже не взглянув. Наконец, она добралась до этажа, на котором жил дилер, и постучала в дверь. Дилер посмотрел на нее, и девочка молча вручила ему двадцатку. На обратном пути проститутка на лестнице обратилась к ней: «Прошу тебя, милая…» – но девочка даже не замедлила шаг.
– Сука! – крикнула проститутка ей вслед.
– Змея! – крикнула ей собака, когда девочка проходила мимо.
Вернувшись домой, девочка достала пакетик, протянула его матери и сказала:
– Держи!
Маленькая яркая лягушка выскочила у нее изо рта, перепрыгнула с руки на стену и уставилась, не мигая, на мать и дочку.
– О боже мой! – вскричала девочка. – Фу, какая гадость!
И тут же изо рта у нее выпрыгнуло еще пять разноцветных древесных лягушек, а за ними – змейка в красно-желтую с черным полоску.
– Красное на черном, – сказала девочка. – Это значит, ядовитая?
И тут же появились еще три древесные лягушки, и тростниковая жаба, и белая слепозмейка, а за ними – крошечная игуана. Девочка попятилась.
Ее мать не боялась ни змей, ни лягушек. Она пнула полосатую змейку ногой, и змейка ужалила ее. Женщина взвизгнула и забилась в судорогах, и дочь ее тоже завизжала, и долгий, громкий крик выскользнул у нее изо рта взрослым, хорошо откормленным питоном.
Девочка – первая девочка, та, которую звали Амандой, – услышала крики. Потом наступила тишина. Но девочка была заперта в комнате без окон и никак не могла узнать, что случилось.
Она постучала в дверь. Никто не открыл. Никто не ответил. Из-за двери доносился только шорох, как будто что-то огромное и безногое ползло по ковру.
Когда Аманда изголодалась, слишком изголодалась по словам, она заговорила.
– «Ты спишь еще невестою покоя, – начала она. – Под кровом времени и тишины…»
Она продолжала говорить, хотя слова душили ее.
– «В прекрасном – правда, в правде – красота. И это – мудрость высшая земная…»[25]
Последний сапфир выскользнул из губ Аманды и со стуком покатился по полу.
И больше ничто не нарушало тишины.
Возвращение Тонкого Белого Герцога
ОН ВЛАСТВОВАЛ НАДО ВСЕМ, что был в силах охватить взгляд, – даже сейчас, когда, стоя в ночи на балконе дворца и слушая доклады царедворцев, он поднял взор в небеса, на горькие, мерцающие островки и извивы звезд. Да, он правил мирами. Герцог издавна старался править хорошо и мудро, быть добрым монархом, но власть – тяжкое бремя, а мудрость приносит страдания. Он обнаружил, что, властвуя над чем-то, невозможно творить одно только добро, ибо нельзя созидать, не разрушая. Увы, даже он не мог волноваться о каждой жизни, каждой мечте, каждом народе каждого мира.
И раз за разом, мгновение за мгновением, одна крошечная смерть за другой – волноваться он перестал.
Нет, он не умер – только низшие существа умирают, а превыше его не было никого.
Шло время. В один прекрасный день в глубочайшем подземелье твердыни некий человек с залитым кровью лицом вперил в Герцога взгляд и сказал, что тот превратился в монстра. В следующий миг от человека не осталось ничего – если не считать краткого примечания в учебнике по истории.
Несколько дней Герцог думал об этом происшествии и думал много – и в конце концов кивнул головой.
– Предатель был прав, – молвил он. – Я превратился в монстра, в чудовище. Интересно, ставил ли кто-то себе до сих пор такую задачу?
Когда-то, давным-давно, ему случалось любить, но это было на самой заре герцогства. Теперь же, в сумерках мира, когда наслаждения предлагали себя без оглядки (но то, что не стоит усилий, мы не умеем ценить), а нужды разбираться с престолонаследием не было никакой (ибо самая мысль о том, что герцогство однажды унаследует кто-то еще, граничила с богохульством), все возлюбленные остались в далеком прошлом, а с ними и все подвиги. Мир больше не бросал Герцогу вызов, и он чувствовал, что спит, крепко спит, пусть даже глаза его смотрят вдаль, а уста произносят слова, – и ничто не способно его пробудить.
Следующий день после того, когда Герцог решил, что он чудовище, назывался Днем Странных Цветов. В этот праздник полагалось носить всякие диковинные цветы, привезенные со всех планов и изо всех миров. Сегодня все во дворце – а он занимал целый континент! – веселились, отринув печали и заботы, ибо так велела традиция. Но Герцог не был счастлив.
– Как нам сделать вас счастливым? – спросил жук-секретарь у него на плече, готовый донести любые прихоти и причуды своего господина до сотни сотен миров. – Скажите только слово, ваша милость, и целые империи вознесутся и падут ради вашей улыбки. В небесах вспыхнут сверхновые ради вашего увеселения.
– Возможно, мне не хватает сердца, – пробормотал в ответ Герцог.
– Сотня сотен сердец будет немедленно вырвана, вырезана, вынута, ампутирована или иным образом изъята из грудных клеток десяти тысяч самых совершенных представителей человеческого рода, – сообщил жук-секретарь. – Что вы прикажете с ними сделать? Кого мне позвать – поваров, таксидермистов, хирургов или скульпторов?
– Мне нужно о чем-то заботиться, – объяснил Герцог, – о чем-то волноваться. Я хочу снова ценить жизнь. Хочу пробудиться.
Жук заскрипел и зачирикал у него на плече. Мудрость десяти тысяч миров была открыта ему, но когда господин изволит пребывать в таком настроении, что тут посоветуешь? Вот он ничего и не сказал. Зато он поделился затруднением со своими предшественниками, с прежними жуками-секретарями, писцами и скарабеями, спящими ныне в драгоценных шкатулках в сотне сотен миров, и скарабеи озабоченно засовещались между собой. К счастью, в великой беспредельности времени даже такое уже случалось раньше, а значит, был и способ справиться с проблемой.
Давно забытый протокол родом из самого утра вселенной был запущен в действие.
Герцог как раз отправлял последний обряд Дня Странных Цветов – без малейшего выражения на тонком белом лице; человек, видящий мир как он есть и не ставящий увиденное ни во что, – когда крошечное крылатое создание выпорхнуло вдруг из цветка, где пряталось до сих пор.
– Ваша милость, – прошептало оно, – моя госпожа нуждается в вас. Умоляю! Вы – наша единственная надежда!
– Твоя госпожа?
– Это существо из Запределья, – прострекотал жук у него на плече. – Из тех мест, где не признают герцогского владычества; из краев, простирающихся между жизнью и смертью, между бытием и небытием. Должно быть, она пряталась в привезенной из-за границ орхидее. Эти слова – ловушка или западня. Я немедленно уничтожу ее!
– Нет, – приказал Герцог. – Оставь-ка ее в покое.
И он сделал нечто невиданное, чего не случалось долгие годы – погладил жука по спинке своим тонким белым пальцем. Зеленые глаза насекомого потемнели, стрекот затих, и жук погрузился в молчание.
Герцог взял крошечное создание в ладони и двинулся к себе в покои, а она рассказывала ему о своей благородной и мудрой госпоже-Королеве и о великанах – каждый краше другого, огромней, опасней и чудовищнее! – державших ее у себя в плену.
Она говорила, а Герцог вспоминал, как когда-то давным-давно некий парень со звезд явился в мир искать счастья и судьбы (ибо в те далекие дни и сча́стья, и су́дьбы кругом так и кишели – бери – не хочу!). И память открыла ему, что юность совсем не так далеко, как казалось.
Жук-секретарь безмолвно сидел у него на плече.
– Почему она послала тебя ко мне? – спросил он было малютку.
Однако задачу свою она уже выполнила, говорить больше не стала и в мгновение ока исчезла – быстро и навсегда, как гаснут звезды по герцогскому приказу.
Достигнув своих покоев, Герцог поместил дезактивированного жука в шкатулочку возле ложа. Затем он приказал слугам подать ему длинный черный футляр и ушел в кабинет. Он открыл его сам и одним касанием пробудил к жизни главного своего советника. Тот встряхнулся и заполз ему на плечи, обвившись вкруг них в обличье аспида, и воткнул змеиный свой хвост в невральную розетку у основания герцогской шеи.
Герцог поведал змею о том, что намеревался сделать.
– Это не очень-то мудро, – потратив всего пару мгновений на изучение прецедентов, сообщил главный советник (пользовавшийся разумом и воспоминаниями всех предыдущих советников).