Высокие неприветливые дома с хмурым выражением лица стояли по обе стороны тихой, малолюдной улицы, освещенные тем мертвым, холодным светом подрагивающих трубок, который (не в насмешку ли?)зовется «дневным светом». Задержался прохожий, попросил огонька. У Никиты не нашлось спичек. От прохожего несло сивушным перегаром, был он небритый, с надвинутым на лоб блином плоской замусоленной кепки, с поднятым воротником не по сезону толстой куртки, выдавался вперед его плохо обтесанный, щетинистый подбородок.
- От нее? - Он подмигнул на окно,- Слушай, а нельзя ли... я бы с полным удовольствием. - Стал подниматься по ступеням крыльца, пьяно обвисая на перилах.- Сведи, будь друг.- Похлопал по карману: - Имею монету, не думай. И тебе перепадет.- Утвердился на площадке крыльца, покачиваясь,- Халтурка была, подремонтировали одну фатеру. Прилично содрали.
Как? Это ведь один из тех, что стояли тогда в Александровском саду за спиной художника. Ну да, тот самый тип. Помните? «Имею материал... на анжинершу...» Встречи в большом городе - непредусмотренные, незапланированные. Вот она и состоялась снова, наша с ним встреча. Что и говорить, нерадостная.
Никита попытался отстранить пьяного и уйти, но тот вцепился в него, прямо-таки прилип. Гадко похохатывая, он тянул Никиту за полу к двери, бормотал:
- Люблю рыженьких... Достань рыженькую, да помоложе... цып, цып, цыпленочек, и чтобы плакала. Я на слезы до ужасти распаляюсь. Удружи! Подкину монет и мамаше девчонки, если треба.., Сидор Люлько не скупится. Сидор Люлько порядки знает. С ним не пропадешь!
Никита, не раздумывая и даже особенно не горячась, неожиданно для себя ударил его кулаком в лицо. Прямо в лицо, в тяжелую, выставленную вперед челюсть. У него было такое чувство, что он делает нужное, полезное и даже красивое дело. Пьяный что-то выкрикивал - бранное, матерное, бестолково-грубое, лез в драку, качаясь, сползая по стенке. Не то плевался, не то блевал, утирался кепкой. Омерзительно. Животное, из всего человеческого запаса овладевшее матерщиной и умением держать бутылку в передних лапах. Такой все равно ничего не поймет. Такой не стоит... даже удара всерьез он не стоит! В последний момент, когда Никита, охваченный внезапным отвращением, приступом острой брезгливости, почти физической тошноты, уже повернулся спиной к пьяному, хотел сбежать по ступеням, тот, хитро- вато-бессмысленно ухмыляясь, с неожиданной ловкостью, коварством зверя стремительно выставил вперед ногу, поставил подножку. Никита, который не ожидал этого, рухнул плашмя во весь рост прямо на лестницу, лицом в ступени, проехался щекой, надбровьем по жесткой каменной гармошке. Уже совсем внизу, у самого асфальта, скрутился калачиком (все-таки есть волейбольная выучка), мягко перевалился на бок, встал рывком, без помощи рук. И зашагал, не оборачиваясь, стиснув зубы, вдоль высоких негостеприимных домов залитой мертвящим светом улицы. Под глазом саднило, щека горела...
А в это время к Мусиному подъезду подходила девушка с чемоданом. Она шла ровным, сильным шагом, узкобедрая и длинноногая, как юноша. У нее было запоминающееся лицо со смелым разлетом бровей над припухлыми глазами, с широким бледным ртом, не тронутым помадой, твердо очерченным. Платье и туфли на ней не бросались в глаза, были незаметны, да и все на ней было неброско, спокойно, естественно. Темные волосы почти до плеч трепал ветер, пряди лежали свободно, как придется.
Это была гостья Муси. Она приехала на вокзал и узнала, что в связи с ремонтом путей сегодня поезда в ее родной город ходить не будут. Оставалось одно - вернуться и переночевать эту последнюю ночь в Мусиной гостеприимно-кисейной комнатке.
Она поглядела в ту сторону, куда стремительным шагом, сунув руки в карманы, уходил человек - как будто рассерженный, Молодой или старый - этого нельзя было определить в марсианском, призрачном свете редко поставленных фонарей. Лишь вдалеке трезво светила белая точка прожектора, его ясный сильный луч лепил скелет недостроенного дома с вышкой крана над ним.
С крыльца не то сходил, не то сползал пьяный, безобразно ругаясь, утирая кепкой лицо.
- Я его, с-сукиного... До начальника милиции дойду! Я и не в такие кабинеты... Кто позволил хулиганничать, безобразничать? Догнать! Задержать... Тут за углом дежурит...
Девушка не могла из-за него подняться на крыльцо, она неторопливо, несуетливо отступила на несколько шагов, не то чтобы боясь пьяного, но скорее брезгуя прикоснуться к этой рвани, грязи, давая ему дорогу. Поставила чемодан на тротуар, поджидая.
Пьяный скатился по ступеням, как куль, но тут же оказался на ногах. Гаркнул сипло: «Ух ты, краля!» И, сделав какой-то грубоватый жест в ее сторону, заторопился по переулку, догоняя ушедшего.
Должно быть, поссорились два дружка, не поделили по пьяной лавочке поллитровку, которую вместе распивали где- нибудь около помойки. Неприятна эта накипь большого города.
По тихой, малолюдной улице шел патруль. Шли двое с красными повязками. Немолодые, в летах, солидные.
Только что отошел от подъезда пьяный, двигаясь зигзагами, маячила - еще совсем близко - его измазанная чем-то белым спина. Девушка стояла на прежнем месте, не успела даже взяться за ручку чемодана, который она поставила на асфальт.
Тот из патрульных, что постарше,- рослый седоватый дядька, у него литые плечи, румянец на щеках, синяя полоса шрама спускается до верхней губы - остановился, заботливо обратился к девушке:
- Он вас не обидел, часом? Что тут вышло? - Поглядел вслед пьяному, оценил его вихляющую походку, выпачканную понурую спину,-Хорош фрукт.
Шрам, хотя и глубоко пропахавший щеку, не безобразил приятное свежее лицо патрульного.
Постойте, а ведь с ним мы тоже познакомились в тот самый день в Александровском саду. Ну как же, конечно. Помните? Они еще стояли рядом, поспорили друг с другом... Да, да. Плохой. Это его мы видим сейчас со спины. И хороший. Просто обыкновенный хороший человек. Обыкновенный москвич. Снова их сталкивает сутолока большого города. Снова они в нашей сказке. Я их не приглашала, не выбирала - вошли в ворота сказки без спросу, без стука. И сдается мне, что с этими двумя мы повстречаемся еще не один раз.
...Патрульный продолжал допытываться:
- Напугал он вас, девушка? Скажите нам. Мы для того и ходим.
Девушка улыбнулась (по-видимому, ей показалась смешной мысль, что ее кто-то может напугать), поблагодарила за заботу. И, легко неся объемистый чемодан, поднялась по ступеням крыльца. Дверь за ней гулко захлопнулась.
Она не любит, чтобы ее называли: Баба Яга. Считает, что это звучит плебейски.
Слово «баба» ее раздражает; когда она его слышит где-то в толпе, то принимает за личное оскорбление. И можно только пожалеть того, кто случайно в ее присутствии обронил невинную фразу:
- Пойдем ко мне, баба селедочку разделает...
А как-то однажды она залетела в цех Уралмаша. Повисла там над пролетом, сгорбленная, свесив серо-седые космы, в ветхом сером платке, повязанном крест-накрест и натянутом на ее колючие отставленные локти, похожая на большую серую летучую мышь, прилепившуюся к своду. И вся перекривилась, перекорежилась, когда услышала, о чем говорят в цеху. «Баба... неисправность бабы... баба большого молота подвела». А кто-то похлопал по тяжелой нависшей громаде металла, которая, казалось, так и стремилась рухнуть вниз, упасть всей тяжестью на шабот, и неуклюже сострил: «Настоящая лютая Баба Яга». Нет, вы не можете себе представить, как забилась, заметалась под сводами гадкая серая летучая мышь, полуослепшая от ненависти. Будь ее воля, она тут же стерла бы с лица земли эти корпуса вместе с людьми, измолола бы все в порошок, прах развеяла по ветру, а пустыри распахала под самую кусачую крапиву, чтобы даже детям было неповадно ходить сюда играть.
А был еще такой случай. Петровых предложил ей в конце недели совершить небольшой зарубежный туристический вояж, чтобы отдохнуть, развлечься, а заодно в приятном уединении обсудить кое-какие важные детали подготовки новой массовой, совершенно оригинальной и сугубо таинственной затеи для злых духов под кодовым названием «День Пандоры». (Не очень-то хорошо все получалось с этой операцией, не слишком гладко. Масштабы задуманы огромные. Корифеи мирового зла будут, несомненно, в восторге, но вот беда - чтобы технически это осуществить, не хватает движущей силы, мал поток энергии. Дело в том, что вектор Пойнтинга, разработанный людьми, но уточненный духами... Впрочем, углубляться в это не стоит. Оставим лучше вектор в покое, тем более что я решительно не понимаю, что это такое.) Итак, куда лететь на уик-энд? Петровых посоветовал мыс на малоазиатском берегу Эгейского моря, крайнюю западную точку Азии под 39°28' с.ш. и 26°10' в.д. Его подруга согласилась. Она принарядилась, примолодилась, сделала себе по этому случаю совсем новое лицо, еще не бывшее в употреблении. Прилетели, сели на песок, нестерпимо красивый вид, море синее, густое, с барашками, солнце как апельсин, песок ярко- желтый, с этакими фиолетовыми тенями от скал; видны в приличном отдалении разные исторические острова (звучные названия которых с окончаниями на «ис» и «ос» слишком парадны для обыкновенной жизни, годятся только в гекзаметры). Поддувает ветерок. Тишь. Гладь. Благодать. Золотая минута. А она возьми и спроси - таким размягченным голосом:
- Милый Петрик - Петерсончик - Петруша - Петренцио! Как называется этот мысочек?
- Баба.
Как вскочит, как хлопнет его по свежевыбритой щеке! Мигом переколдовала свой шикарный купальный костюм (минимум материи, максимум тела), специально для этой поездки спроектированный, в дорожную плащ-палатку, завернулась и тут же улетела. Только ее и видели в тот раз на Эгейском море.
Правда, в ссоре они были недолго. Помирились. Очень скоро. К сожалению!
Вечно они ссорятся (если верить сплетням, с незапамятных времен). И вечно мирятся друг с другом, сближаются еще теснее, обделывают вместе гадкие дела. Зло всегда сойдется со злом, у них одна дорожка...