Случилось так, что он сам пришел в редакцию за ответом, и секретарша, порывшись, отдала ему в руки еще не отправленное письмо. Это был подтянутый парень с красивыми золотисто-пестрыми волосами и правильными чертами лица. Развернул, прочел. Каким темным румянцем вспыхнули скулы, как решительно и разгневанно он надел свою пушистую, мокрую от талого снега ушанку, которую до этого почтительно держал в руках. Повернулся и вышел, не глядя ни на кого из нас.
Догнать бы его, разорвать эту дурацкую пустую бумажку, поговорить с ним как следует, по-человечески - тут же на лестнице, у железных пернл, пускай на ходу, на сквозняке.
Не хватило смелости...
...А вот очень странное письмо. Направлено оно против какого-то проходимца, жулика, который присвоил себе фами - лию Петровых. Подписали письмо -- одну минуту, сейчас посмотрю - «по поручению коллектива Иванов-меныной... Технаренко... и другие». Какого коллектива? Ничего об этом не сказано.
«...Возмущены, что какой-то гнусный тип, шарлатан и самозванец, без всяких на то оснований именует себя то Петровых, то Петровским, то Петренко, того и гляди, назовется даже Петровым. Просим запретить ему так называться, лишить его за аморальные поступки права на это славное прозвание, от корня которого пошли многие уважаемые люди настоящего и прошлого, как-то: композитор и дирижер Пет- раускас, химик Петриашвилп, географ Петри, известный деятель освободительного движения Петрашевский, физик Пет- рашевский, физико-химик Петрянов-Соколов, шахматист Петросян, театральный художник Петрицкий, друг Глинки певица Петрова-Воробьева, руководитель восстания на судне «Прут» моряк Петров, художник Петров-Водкин, писатель Петров (вкупе с Ильфом), кинорежиссер Петров, создатель фильмов «Петр I» и других, сам Петр I хотя и царского происхождения, но царь-новатор, царь-рационализатор, Пет- рок Малый, зодчий XVI века, строитель «Ивана Великого», итальянский поэт и гуманист Петрарка, Петрушка, главный персонаж народных кукольных представлений, Петроний, автор «Сатирикона», и т. д. и т. п. Если по нашему письму не будут приняты конкретные меры, мы вынуждены будем обратиться...»
Что это со мной? Не могу дочитать до конца. Чихать хочется. Откуда у меня вдруг взялся насморк? А-апчхи! Вот это да. Чихаю я сегодня, как Илья Муромец. Но надо же все- таки... А-пчхи! А-а-апчхи! А-а...
Откладываю письмо - и тут же перестаю чихать. А как только берусь снова...
Так, может быть, не связываться с ним? Вернуть, не отвечая? Тем более что я завтра уезжаю в командировку, в Берендеев. Савчук прислал телеграмму, что положение обострилось, необходимо вмешательство газеты.
Тишина. Уютный полумрак, покой. Подхожу к Ленке, что-то она слишком раскраснелась. И дышит тяжело, шумно. Подушка какая горячая, прямо обжигает, попробую потихоньку перевернуть. Вот так. Уж не заболевает ли наша девочка? Надо позвать мужа. Я сразу в таких случаях впадаю в панику, бью чашки и градусники, преувеличиваю опасность.
Разбудили, померили температуру. У Ленки 38,9. О господи! Па теле сыпь. Дыхание затрудненное, жалуется на головную боль. Бабушка побежала, привела доктора из нижней квартиры, тот сказал, что это, возможно, повторная скарлатина. Как, разве бывает второй раз скарлатина? Очень редко, в виде исключения. «Как будто кто-то вам наворожил... Теперь берегитесь осложнений»,- сказал доктор на прощание, покачивая головой.
Звоню домой нашему ответственному секретарю. Завтра я не приду, не смогу прийти в редакцию. И пусть отменят мою поездку в Берендеев, сдадут билет. Какая уж тут командировка!
Вовсе наша Ленка, оказывается, ничем не больна.
- Вчера, говорите, была температура? Высокая? Ничего не понимаю,- Молодая врачиха из детской поликлиники недоумевает: - Какое-то чудо... просто колдовство. Если только вы не спутали делений на градуснике...
Я еще могла спутать, но муж? За свою жизнь он не забыл и не переврал ни одной цифры. Скорее забудет, как меня зовут.
Что тогда напоследок сказал фотограф? Что-то о девочке... о моей девочке... Не могу вспомнить, что именно. Черный провал в памяти. Какая тяжелая голова. Тяжелая... и пустая...
Так что же все-таки вчера было? Как это понимать? Пустили пробный шар. Попробовали немного напугать. А самое плохое, выходит, впереди?
Вадик лежал на казенной койке, перевернувшись на живот, подмяв под себя тощую подушку в несвежей наволочке, и, тяжело опустив квадратный подбородок на сжатые кулаки, набычившись, смотрел в окно.
За окном лило как из худого ведра. В такой вечер - ни погулять, ни потанцевать с матрешками из соседнего колхоза, ни посидеть у костра. Опять ребята, оторванные от цивилизации, приговоренные к сидению в не слишком просторных помещениях стрелкового лагеря, начнут бесноваться. Кое-кто, наверное, сорвется в ближайший городок Берендеев (хоть это и не положено), а остальные будут стучать костяшками домино («проигравшему раздеться догола и под дождем двадцать пять раз обежать главный корпус») или от скуки варварски разыгрывать друг друга, более или менее оригинально, это уж как кому дано (сыпать порох в сигареты, класть между простынь сырое яйцо, прибивать ботинки к полу гвоздями). Мальчики резвятся, не подходи!
За дверью послышались голоса. Вадик поморщился - он узнал голос тренера Петровых. «Где бы нам поговорить.. Можно в эту комнату...- Круглая ручка двери завертелась,- Или нет, пойдем лучше в главный корпус». Откликнулся женский голос: «Опять мокнуть? Неохота!» - «Ничего, уже стиха...» Шаги удалялись по коридору щитового дома, хлопнула входная дверь. Их там было несколько человек, хорошо, что пронесло, не зашли. Вадику никого не хотелось сейчас видеть, а тем более тренера Петровых, которого он недолюбливал.
За пеленой дождя тлели красные угли заката, точно подернутые сизой дымкой угара. В комнате, кроме Вадика, в этот час никого не было. Тесно стояли койки, по большей части незастеленпые, со свисающими простынями, розовыми от закатных отсветов; на одной из тощих подушек отчетливо виднелся черный след ноги (наверное, результат очередной баталии подушками). Повсюду валялись как попало ватники, сумки, спортивные костюмы, на полу громоздилась перепачканная глиной обувь - массивные лыжные ботинки и толсто- подошвые кеды с открытыми зевами, с высунутыми языками и раскиданными концами шнурков. Обычный ералаш мужского сообщества, веселый мужской неуют.
Заглянула в дверь лохматая голова:
- У тебя ватник сухой или мокрый?
- Мокрый в дымину.
- А есть сухой?
- Поищи.
Лохматый стал шарить по комнате. Надел чей-то сухой ватник и вышел.Вадик, сдав весеннюю сессию, поехал на стрельбы судьей Он, правда, собирался в геологическую экспедицию, в Карелию, где еще не бывал. Но что-то уж очень сильно разыгралась язва желудка, старый недуг, и врачи институтской санчасти посоветовали провести лето не так бурно, как обычно, поспокойнее. В стрелковом лагере давали регулярный казенный харч, воздух был тут свежий, как в первый день творения, пойменные луга редкой красоты, в лесу - завались дикорастущей малины, душистой земляники. Работка? Что ж, работка живая, приятная, интересная - всегда имеешь дело с людьми, и на линии огня, и в комиссии по определению результатов. А Вадик часто о себе говорил, что он, совсем как людоеды, большой охотник до человечины. И все время новые лица, здесь их хоть отбавляй: стрелки менялись, они, отстреляв свои стандарты, уезжали восвояси, только судейский состав оставался прежним.
Это было даже приятно - часов до пяти быть занятым, при деле. Отдыхать в деревне, где дешевые яйца и дальняя родня матери Никиты? Да там окосеешь в одиночку. Нет, он любил братство мужского общежития, привык к нему, врос в эту грубоватую, шумную жизнь, всю на виду, с одолженными брюками и поделенной на пятерых трешкой, с суровым судом чести и быстрой расправой, с крепкими анекдотами, лихим озорством и варварски буйными розыгрышами. Любил быт почти без быта, без «буржуизма», как они выражались, с минимальной, весьма портативной личной собственностью, со стопкой книг и парой-другой носков, целости которых не принято было придавать слишком большое значение.
Его тоже любили, везде и всюду, куда бы ни занесла судьба,- и на путине, и на строительстве сельской больницы, где их курс вкалывал позапрошлым летом, и тут, на стрельбах. За то, что он первым подставлял плечо иод тяжелое бревно? За то, что легко, не вникая, отдавал другому свой сухой ватник, а сам надевал мокрый? Любили, должно быть, за тот запас надежности, прочности, который чувствовался в этом коротком парне с землистым малоподвижным лицом. Вадик был не речист, не знал карточных фокусов и забавных историй, не играл на гитаре или на гармони, не имел при себе книжечки с записанными словами туристских и блатных песен, но как-то так получалось, что в любой компании он был желанным гостем. Вот и сегодня на вечер он имел два приглашения. Судьи из КОРа, публика основательная, собирались немного подкеросинить, то есть, в просторечии, выгшть. А омские пистолетчики, студенческая братия, звали его поиграть в картишки. Но он решил не идти ни туда, ни сюда. Давно прошли времена, когда его прельщал азарт игры, карточные опасности горячили кровь; а что касается выпивки, то Вадик себя знал: начать просто, а остановиться куда сложнее.
Где-то далеко запело радио - приглушенной и все-таки резко звенящей колоратурой. Острый, вибрирующий звук, казалось, колючим лучом прокалывал стену, проникая в комнату. А что это за женщина была с Петровых? Незнакомый голос. Может быть, это жена тренера Андриевского? Вадик ощутил, как горячая волна прошла по его телу, и закрыл глаза. Даже самое это сочетание слов - жена тренера Андриевского - волновало его, сразу выбивало из привычной колеи.
Жена Андриевского приезжала в прошлое воскресенье навестить мужа. Вадик случайно столкнулся с ней в коридоре (много ли разглядишь на ходу: синие глаза, тонкая гибкая талия, непринужденный жест худощавой изящной руки, стянутой браслетом часов) - и после этого весь день слонялся в самых дальних углах стрельбища, всячески избегал ее, прятался, едва з