ый на кафедре физкультуры? - Племянник промолчал, не откликнулся,- Ну, я позвоню, сам разберусь.
Он вытянул руку, щелкнул длинными пальцами. Пробежала голубоватая искра (или так Вадику показалось спросонок?) - и в руке Петровых оказался классификационный билет спортсмена. Он, галантно изогнувшись, преподнес его бабе.
- Это по стрельбе. Для начала. А остальное завтра,- Его худая, угловатая рука, неожиданно округлившись, ловко обогнула объемистую талию гостьи,- Ну, а как со стажем работы? Не прошляпили? Это существенно.
Баба поспешила его успокоить. Еще с восьмого класса племянника сунули в вечернюю школу (в дневной он не тянул) и зачислили дворником в поликлинику такого-то управления такого-то министерства, где были свои люди. Конечно, фактически за него работала соседняя дворничиха, ну, ей отдавали его зарплату, еще немного приплачивали, дарили к праздникам подарки... Всех заинтересованных лиц, включая и директора поликлиники, эта комбинация устраивала (дворничиха добросовестно скалывала лед и аккуратно выметала тополиный пух). А когда племянника устроили в вуз, баба посоветовала на всякий случай (мало ли что еще может случиться) не выписывать его из дворников, оставить все как есть. Так что стаж у племянника был великолепный.
- Молодец! Умница! - одобрил Петровых, хлопая себя по коленке.- Толково действуешь.- Он засмеялся, смех был короткий, отчетливый, деревянный,- Репе титоров ему по всем предметам из этого самого института... куда поступать...
- Не хотят. Отказываются.
- Уломать! Но можно и иначе. Крест-накрест. Чтоб у них была такая договоренность: мой ученик идет к тебе в вуз, ты обеспечиваешь, а твой ко мне...
Баба подперлась, пригорюнилась. Стала жаловаться, тряся золотом серег:
- Все на меня взвалили. Как я есть старый друг семьи. Сам товарищ Гусаков, извольте видеть, больше не хочет способствовать. Хватит! Боится свои гусиные лапки слишком сильно перепачкать в грязи. Деньги, говорит,- пожалуйста, но чтоб мое имя - ни-ни... Хорош гусь, осторожничает. А отдуваться мне. Мальчик должен выглядеть красиво. Надо обеспечить,- она стала загибать пальцы,- приличный аттестат, стаж, солидные звонки ректору... сносный балл по каждому предмету, блат в приемочной. Вот я и ношусь, пыхчу. Можно три пары сапог железных истоптать, три посоха чугунных изломать, три хлеба каменных изглодать, пока, бегаючи, добегаешься, добьешься хоть чего-нибудь. Очень трудно стало блатовать, нет условий.
Петровых соглашался, кивал головой. Да, да. Прижимают. Стесняют инициативу. Не дают развернуться.
Вдруг он вытянул свою длинную тонкую руку с длинным тонким указательным пальцем.
- Э-э, что такое... что это он там делает? - Перст был нацелен в сторону племянника.
Племянник как-то странно шевелил кистями рук пальцами.
- Чего? - Баба стала приглядываться к племяннику,- A-а, это безопасно. Рассгадо. Баррэ. Тремоло. Не надо обращать внимания.
- Новое колдовство, что ли? - спросил Петровых подозрительно.- А я и не знаю. Вот так отстаешь от жизни.
- Да нет,- баба махнула рукой,- это по части гитары. Ерунда. У него отняли, он сильно убивался... теперь, значит, тренируется... чтоб не терять... Да плюнь ты, не смотри. Не упустила ли я чего? Какой еще фортель можно сделать, а?
Петровых призадумался, обхватив подбородок ладонью.
- Ну, подставники... у меня есть знакомец, занимается организацией этого дела, на любой экзамен подберет похожего двойника... или подчистит документы, заменит фото. Пятерки гарантированы! Если надо, дам телефон. Не какой-нибудь там дилетант, любитель, нет, серьезный человек, жулик-профессионал. Работает с гараитией.
Она сказала своим тонким детским голосом, так странно не подходящим к ее расплывшимся формам:
- Да ну, волынка. А потом, чтобы ие опознали, переводить в другой вуз... или другой город. Нет, я так пробью.
- Пробьешь! - Тренер взглянул на нее с грубоватым восхищением,- Ты у нас не белоручка. - И длинной красной ногой на удивление легко, как это бывает только во сне, почесал себе спину где-то в районе лопатки,- Ладно, хватит о пустяках. Теперь важный разговор.- Обернулся к племяннику: - Ты любишь закаты? Так иди и смотри. Живо!
- Чего? - спросил племянник, моргая.
- Смотри на закат. Вон из того дальнего окна, ясно? И желательно подольше.- Тот по-прежнему ничего не понимал, не двигался с места.- А, ладно, можно проще.- Простер руки вперед, запрокинул голову. Произнес торжественно, медленно, раздельно: - Фер-момпикс! Краковяк! Рокам-боль!
Глаза племянника закрылись, весь он обмяк, ослаб, повалился боком на кровать. Последним усилием поднял голову с подушки, попробовал закричать: «Бесы... ну прямо бесы какие-то. Не хочу я...» Но не сумел закончить, рухнул на чужую подушку, затих. Его сморил сон. С ним можно было больше не считаться.
У тех двоих начался важный разговор.
Оба они неуловимо изменились, насколько мог рассмотреть Вадик из своего укрытия. Показались ему какими- то другими, новыми. И воздух в комнате стал другим. Стал грозовым, озоновым.
- Он у нее,- сказал Петровых быстрым жарким шепотом, нагибаясь к бабе,- Да, да.
Та подскочила:
- С чего ты взял?
- Сам видел.
- Ну да?
- Брелок у нее,- сказал Петровых,- Висит на груди. Ну, на цепочке.
- Тот брелок? Который мы у Техна... Который Сорока-Воровка нам тогда...
Она тут же смолкла, прикусила язык, даже для верности прикрыла рот ладонью, чтобы не выскочило неосторожное слово.
- А то какой же, интересно? Тот самый. - Петровых, похожий на узкий язык огня, взметнулся до самого потолка и опять завязался узлом, оплел руками колени,- Подумать только, начали дело, достали ,с величайшим трудом источник энергии. Так хорошо все складывалось, просто удивительно... Работаем, готовим. Добиваемся, чтобы ни один не подв.ел, даже из слаборазвитых периферийных духов. А тебе... тебе доверили самое главное, то, без чего невозможна вся операция, ее успех! Как-никак опытная баба, не первый век в стане зла, можно бы, кажется, понадеяться...
Она неуверенно оправдывалась:
- Да я выронила из рук... когда летела над этой дурацкой дубовой рощей. И тут же спохватилась! Не прошло и минуты...
Петровых негодующе фыркнул:
- А этой минуты было достаточно, чтобы ее муж заприметил брелок. И надо же, чтобы его занесло в Берендеев именно в тот самый день и час! Хоть он и близорукий, вроде бы ни на что не глядит, думает только о своих уравнениях, но вот, пожалуйста... В траве что-то блеснуло, нагнулся, поднял. Сунул в карман. А дома отдал этой балде, журналистке, с которой у нас и без того хватает мороки. И все. Уплыла вещица! Аминь! - Шепот его стал свистящим, шипящим, совсем змеиным,- Носит брелок на виду, всем показывает!
- Да я что ж... я ведь... Не знала я...
- Молчать! Цыц! Тубо! - Петровых острым красным локтем что есть силы ткнул в бок свою дородную цветастую соседку.- И зачем надо было, скажи на милость, все время таскать его с собой? Когда придет решающий момент, тогда взять и использовать по назначению, а до тех пор... Т-с-с! Что это?.
Его насторожили чьи-то шаги в коридоре. Оба Они затихли, прислушиваясь. Но тревога оказалась ложной, так никто в комнату и не вошел. Застонал племянник, в тишине было слышно, как он бормочет: «Штрихи... штрихи не получаются...» У Вадика затекла коленка, он немного отвлекся!, растирая ее. Потом услышал слезливый говорок бабы:
- ...Пускай допустила я, виновата. Но зачем же сразу в крик? Вечно мы с тобой ссоримся, бранимся, а выигрывают от этого всякие Д. В. Ивановы. Разве можно справиться с противником, когда в своем лагере нет единства? Этот мальчишка, ничтожество это... Никита... тьфу, плевое дело, что он против нас, мошка, комарик. Так нет, тактические разногласия. Я считаю, надо ласкать, завлекать, обволакивать, сделать своим, ручным. Ты планируешь - стращать, неприятностями допекать. А дело пока ни с места. Можно по-всякому, но надо же...
Раздраженный Петровых не дал себя отвлечь от главного. От истории с брелоком. От ее служебного проступка, упущения по службе.
- Нечего было с собой таскать,- твердил он угрюмо.- А уж если таскаешь, не роняй, не роняй, корова.
- Ну, боже мой, с кем не случается. На всякую... э-э... молодушку есть своя прорушка. Как только уронила, клянусь тебе, тут же пала камнем к земле... правда, запуталась немного в ветках дуба. Дубы, ты же знаешь, они нас с тобой ненавидят, этот так и пялил ветки мне назло. Весь извертелся, перекрутился, чтобы хоть чем- нибудь досадить. Его зовут Старче. Самый вредный. Хотя Отрок тоже. Да и остальные...-- Она тоненько, визгливо захохотала.- Ну, я ему лапы-то окоротила, я его торшером и так, и сяк, по живому... Будешь знать, Старче!.. Только треск стоял.
Но Петровых не был расположен вторить ей своим отрывистым деревянным смехом. Его просто корежило, корчило от злости. Он лег на спину и яростно стал болтать в воздухе длинными красными ногами - с такой быстротой, что они стали неразличимы, как спицы велосипедного колеса. Потом перевернулся на живот, устало свесил вниз вялые руки, так и остался лежать, тяжело дыша, весь расслабленный.
- Да ты понимаешь, что натворила, дурища? Эх, работаешь, бьешься, содействуешь злу, но так мало надежных людей... идейных соратников,..- Неожиданно он резко сел, как будто его подбросило пружиной. От вялости, усталости не осталось и следа.- А если план обнаружится, грядущая катастрофа станет известна и люди объединятся? Ну да, как они объединялись, бывало, против чумы - просто чумы или чумы коричневой...
- Да будет тебе,- Баба замахала на него руками.- Типун тебе на язык!
- Человечество, когда объединено, непобедимо.- Он оглянулся на заплаканные окна, и шепот его стал еле слышным,- Хорошо, что не все еще это знают... Еще можно сказать кому-то, кто утром пьет свой кофе в Бельгии: «Что вам какой-то остров в Океании, о котором вы сроду не слыхивали? Не все ли равно, будет ли он существовать или сгорит... взорвется, взлетит на воздух... провалится в недра земли? Или же его зальет невиданной силы наводнение, затопит колоссальная приливная волна? Или на него упадет густой рой тяжеленных метеоритов? Или грянет великое оледенение и... Да п