Никите все это до смерти надоело. И чего она клеится к его матери? У матери дом, семья, зачем ей жить неизвестно где, варить похлебку чужой псине? В один прекрасный день он попросту разорвал очередной талончик и сказал матери, что больше ей в зубном кабинете делать нечего.
Мать безропотно подчинилась. В другое время она, может, еще и поворчала бы, поспорила... или просто ходила бы в зубной кабинет потихоньку, не докладываясь сыну. Уж очень ей нравилась, грела ее эта неожиданно выпавшая на ее долю забота, это лестное внимание, вся атмосфера этого полного таинственности и недоступности, блещущего невероятной чистотой кабинета, где кому-то отвечали по телефону: «Нет, нет, не раньше пятнадцатого. И не настаивайте. Ничего не получится». А для нее была всегда открыта дверь...
Но сейчас с Никитой лучше было не связываться, он был зол как бес. На заводе у него, кажется, неприятности, что-то не так сделал или сказал, кому-то из начальства не угодил. И с девицей... какая-то история с девицей, она нечаянно услышала его разговор с Женькой, хотя и не очень поняла, что к чему. Девица пропала, сначала была, а вскорости пропала, работала, что ли, на станции метро, потом уволилась, домашний ее адрес никто не знает. Вадику, что ли, нужен адрес?
Ох, хоть бы он скорее уехал в отпуск, Никита! А то с ним сладу нет. Переутомился мальчик за зиму, все учение да учение, книги толстющие, в постель и то с книгой, мыслимое ли дело, и уж который год... От учения вполне можно умственно повредиться, были случаи. На днях чашку уронил и разбил, никогда такого не бывало, у него же руки ловкие, хваткие. Сколько раз говорила, кончал бы техникум при заводе, зачем это высшее, кому оно нужно, зарплата та же, люди на хорошие должности выходят с бумажкой техника, так нет, разве они послушают...
Зубная докторша еще звонила раз-другой, приглашала в гости, сулила какие-то дары, но мать, смущенно ежась под строгим взглядом Никиты и насмешливым - Женьки, невнятно бормотала, что занята, никак не может, сверхурочные в типографии, делов по дому выше головы.
Отношения прервались.
...Вот оно, самое сердце Китай-города, бывшее московское сити.
Бывшие гостиные дворы, поделенные многочисленными мелкими учреждениями и организациями, которые заселили в них все углы и дыры, как ласточки заселяют береговой откос, и навесили густо, тесно у всех входов доски со своими наименованиями. Бывшие торгово-складские помещения, построенные на старинный манер, с глубокими темными дворами и железными галереями, на которые' прямо снизу поднимаются ветвящиеся, разбегающиеся, извивающиеся железные лестницы. Здесь размещались когда-то купеческие конторы, банки, склады, здесь по соседству была биржа в монументальном многоколонном здании с ложно-значительной миной фасада. Русь, купеческая, капиталистическая, финансовая, торгующая, играющая на бирже, берущая подряды и концессии, здесь накапливала силы, здесь ожидала своего часа, чтобы прийти к власти - прийти надолго, напрочно, чуть ли не навечно. А вышло - всего-то на восемь месяцев.
Я брожу вокруг ГУМа. Изучаю доски, изобильно облепившие стены домов, иногда стараюсь запомнить какое-нибудь особо выдающееся название учреждения, сложенное из обрубленных слогов разнородных слов, как из детских кубиков.
Названия - сокращения. Они здесь повсюду, они залепляют, засоряют книгу города, владеют улицей. «Гипротоп- пром». Тяжеловесно, глыбисто. Так, возможно, носороги или гиппопотамы называют своих старейшин. «Зист». А так, пожалуй, перекликаются щеглы. «Связьиздат». Слово, которое никому, я уверена, не удастся произнести. «Глав- мосавтотранс». «Москуктэк (Уктэк)». Не правда ли, это похоже на вопль дикарей, сжигающих шалаши соседнего племени, на боевой клич - «Уктэк!»?
Город покрыт коростой вывесок, болеет ими, хочет сбросить, корчится от странных словосоединений, злокачественных новообразований. «Молдупроснабсбыт». «Росглавтор- мет». Если смотреть вдоль вывески, буквы уменьшаются, как вагоны длинного убегающего состава. «Главкоопжив- сырье». «Росглавкоопживсырье». И, наконец, длинношеее, как жирафа, извивающееся, как кобра,- «Росглавпигцеснаб- сырье».
Есть не только огни большого города. Есть голоса большого города. Истошные голоса. Они орут, вопят, эти буквы, такие крупные, что их ни в одной типографии не сыщешь, они втемяшиваются в голову ребенка, мы видим их с закрытыми глазами, видим и во сне. Они отпечатались на наших веках. «Убон Мосгорисполкома». Расшифровки нет. Какой ты, Убон? Добрый или злой? Строишь высокие дома или роешь подземные коммуникации? Откликнись, Убон. Твое имя звучит таинственно, магически, почти как та скороговорка - ГЕКЛА, KATJIA, ШИВЕЛУЧ, что я позаимствовала у фотокорреспондента... Да, ты будешь мне сниться, Убон.
«Взук». «Рцит». Пронзительные, режущие сочетания - как ножом по стеклу. Говорит город с человеком не то зверьим, не то птичьим языком, точно чудище из былин богатырских, шипит по-змеиному, свистит почище Соловья- разбойника. Так и хочется сказать: мой город, прошу тебя, говори со мной по-человечески!
Но подействует ли?
И вот начинается странное. Я даже не знаю, как об этом рассказать... с чего начать... Понимаете - доска. Черная доска с покрашенными серебрушкой буквами, мокрая, блестящая (тем временем начался дождь). Самая обычная, заурядная доска, такая, каких в Москве тысячи. А написано на ней следующее: «ГЛАВСОНСБЫТ при МОСГЛАВДУХ- КООПСНАБТОРГЕ. Централизованная городская контора по засылке сновидений, видений и привидений. Вход с переулка».
Проходит парочка - оба хмурые, неулыбчивые,- в ссоре они, что ли, или просто друг другу ни к чему? Девушка в резиновых сапогах, но старательно огибает мелкие лужи. Каждый несет свой портфель. Вялый разговор о погоде - обилие осадков может привести к очередной вспышке... Скучные какие.
Влюбленных я бы не стала останавливать, а этих можно.
- Если вам не трудно...- Я откашливаюсь.- Будьте так добры. Я забыла дома очки, а без них как слепая. Прочтите мне, пожалуйста, какое тут помещается...
Девушка бросает на меня короткий неприязненный взгляд из-под капюшона дождевика (в переводе означает - «не надо забывать очки»). Читает вслух:
«ГЛАВКОЖСБЫТ при МОСГЛАВШОРТЕХУПРЯЖ- КООПТОРГЕ. Централизованная городская контора по засылке шорно-седельного снаряжения и технических кожизделий. Вход с переулка».
Они уходят.
Через некоторое время опять собираюсь с духом и прошу о такой же услуге другого прохожего. То же самое. А что это за шорное оборудование? Ну, седла, черпаки (ох, конечно, чепраки, это я от расстройства). Уздечки, вожжи...
Идет рослый пожилой человек - он немного навеселе - с непокрытой головой, пальто нараспашку, в петлице белая астра. Ловит губами дождевые струи. Заразительно смеется:
- Дождик... Кра-сота! Хлебам сейчас только того и нужно. Ка-ак пойдет колос наливаться,- Сообщает мне доверительно:- На свадьбе только что отгулял. Мой фронтовой товарищ вторую дочку замуж выдал. Такая красивая пара, вы бы поглядели... Сердце радуется.
Да это же опять он! Обыкновенный хороший человек. Тот, что был с красной повязкой патрульного, а до того... Никогда не знаешь, с кем столкнет тебя улица. Не угадаешь. Лица, лица. Причуды большого города.
Славный какой.
Преподносит мне астру.
На щеке у него синеет шрам - памятка военных лет. Побывал там, где до смерти четыре шага. Теперь умеет радоваться жизни. Детям, которые вырастают, дождю, который питает пересохшую землю. Старой фронтовой дружбе, той, что не ржавеет, не знает износа.
Умеет порадовать первую встречную приветливой улыбкой, одарить цветком. Спасибо ему на том! Пусть таких будет побольше.
Прошу его прочитать мне, что написано на доске.
- С нашим удовольствием.- И читает медленно, раздельно: - ГЛАВ...СОН...СБЫТ... Контора по засылке снови-де-ний...
Большие витрины были доверху замазаны чем-то белым. Никто не знал, что за ними творится.
Помещение ремонтировалось давно, окрестные жители уже успели позабыть, когда за этими стеклами плясали пальцы машинисток, или шла торговля чулками, носками, или стояли в ряд чертея^ные доски. И никакого чуда-юда в том не было: просто где-то когда-то случилась очередная реорганизация, кто-то с кем-то слился или, наоборот, отпочковался, помещение передали от А к Б, А отказалось признать передачу, Б отказалось выплатить А суммы, уже затраченные на ремонт, поскольку дубовые панели являются излишеством, в свою очередь А отказалось... Словом, вопрос так осложнился, так запутался, что и концов нельзя было найти, почти как в той детской считалке-загадке: «А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало, что осталось на трубе?» К замазанным витринам привыкли в околотке, только иногда хозяйки вяло ворчали: «Кулинарию бы открыли. И чего тянут...»
В это утро рослый старик с окладистой белой бородой, держа под мышкой кожаную папку, прошел мимо замазанных доверху витрин и, твердой рукой открыв дверь (тоже с побеленными стеклами), уверенно проник внутрь.
Те две-три хозяйки, что стояли напротив в очереди у ларька с целью закупки крупы гречневой, а также спичек и постного масла, не слишком удивились - в помещение часто наведывались какие-то сметчики и учетчики, то ли посланные Б, чтобы обосновать и рассчитать бесхозяйственность А, то ли командированные А, чтобы с фактами в руках опровергнуть обвинения Б. И у каждого из них была при себе неизменная папка. Было странно другое - сколько раз ребятишки дергали за ручку двери, желая проникнуть в зачарованное царство ремонта, и она никогда не поддавалась, а тут открылась легко и просто, как самая обыкновенная, ничуть не заколдованная, вовсе не волшебная дверь. Без ключа? Так вот прямо без ничего?Только Тайка слышала, как рослый старик с веселыми, озорными глазами произнес внятно, отчетливо странное слово «Фермомпикс», после чего дверь сама собой отворилась. Но Тайка не могла сказать об этом другим, потому что он