- Ну, что за житуха свинская такая стала... Что за под- ляцкая житуха...- Они познакомились только что в угловом гастрономе, эти трое, ничего не знают друг о друге. Сейчас выпьют и разойдутся на все четыре стороны. Можно, значит, говорить не стесняясь, отвести душу,- Сигнализироваешь, сигнализироваешь, аж рука устанет буквы выводить, и думаете, больно сильно рады? Да где, говорит, у вас хфакты, да могут, говорит, очень свободно клеветой обозвать, как бы чего... Один в моем доме, по научной части, женился, и, заметьте, свадьбу играли в кафе-столовой, это во сколько же встало, а потом сразу оба-два на курорт, шурочка с мурочкой, да еще теще курсовку, да шуба дареная, люди видали, мех такой торчком, с пышнотой. Ясное дело: ворует. Либо взятки с кого. Сидора Люлько не проведешь! Сидор Люлько все евой- ное нутро наскрозь видит, до самой последней микробины. Указываю привлечь. И что же? Они, паразиты, заразы, на ем надписали - хфакты малы. Какого же им еще, ядрить твою...
Пьют. На ступенях на клочке газеты - обмусоленный плавленый сырок, перочинный ножик с заржавленным лезвием, половина мятого соленого огурца, две конфеты «Школьные ».
- Да-а, были времена. В кабинеты хаживал, А теперь...- Он опрокидывает консервную банку, допивает остатки. .Хрустит огурцом,- Имею материал на анжинершу, что вредит, так никто, понимаешь... Эх, тудыть-растудыть, прямо хоть нечистой силе душу продавай.- Хорохорится; - А что, пускай даже и продал, подумаешь. Говорят, связался черт с младенцем, младенцу слезки. Но Сидор Люлько не дите... он еще всем покажет, тудыть вашу... Еще от меня поплачете! Вот я подам на одного за побои. Я синяки-то засвидетельствовал, с медицинской печатью, все тик-в-тик. Молодой, волос желтый, из себя много понимает, вдарил да пошел аллюром. А мы разыщем, голубь ты мой, разыщем, адресок да фамилия твоя известные, где надо записанные, в отделение милицейское доложенные. Во как...
Слышна все та же размеренная дробь дождя.
Идет по улице рослый седоватый дядька с красной повязкой на рукаве. На румяной щеке прочерк шрама.
Наш старый добрый знакомый. Еще одна встреча.
Кто знает, как его имя-отчество, фамилия? Но для себя мы с вами привыкли обозначать его так: хороший человек. Просто обыкновенный хороший человек. Под этим кодовым названием он у нас и проходит через всю сказку. Пускай так оно и остается, верно?
Их двое - с повязками. Идут, охраняя покой большого города. И не знают, что в двух шагах от них под сводами парадного смыкаются серые мокрые спины, звякает горлышко бутылки о край банки.
Неприятно это: накипь, нечисть. Нетопыри большого города.
А дождь все цокает и цокает, как копыта по булыжнику.
КОРОТКИЙ, СОВСЕМ КОРОТКИЙ ОТРЕЗОК КИНОЛЕНТЫ... НЕСКОЛЬКО КАДРОВ... ВСЕГО НЕСКОЛЬКО КАДРОВ...
Крупный план. Лицо Вадика.
Аппарат отъезжает, панорамирует (так, кажется, следует выражаться?). Видны дубы, старые, крепкие, узловатые. Ни один не похож на другого - каждый со своим выражением лица,- каждого хочется назвать по имени (а может быть, и по отчеству). Великолепная дубовая роща. Между толстыми стволами сквозит синяя, удивительно синяя вода озера.
Вадик говорит дубам:
- Вот я и пришел. Я долго шел. Вы ждали меня? Земной вам поклон, спасибо за все. Спасибо Берендееву. Здесь мне вернули детство, жизнь. Здесь для меня, за меня, ради меня умирали, стреляли, убивали, прыгали в огонь люди, которых я не знаю, никогда не увижу. Умирать и убивать тяжело. Спасибо неизвестному партизану Иванову, который вынес меня на руках из старой церкви, закутал в свой полушубок. Эта земля звала меня. Я должен был вернуться и зажать горсть ее между пальцев, вот так. Вы ждали меня, отцы?
Дубы шумят под ветром:
- Да-а...Вадик не помнит. Он просто знает. Они помнят. Для них это такой короткий срок. Было так недавно. Уже пылали кучи хвороста, сложенные у стен церкви, уже вспыхнула крыша, уже задыхались в дыму, чаду дети, маленькие люди. И листья ближних дубов тоже скручивались, чернели, умирая...
- Я один из них, отцы. Из тех. Я ваш. Наверное, лучше бы спасли знаменитого, красивого... очень нужного... Я обыкновенный.
Дубы откликаются:
- Ты краси-ивый... Ты на-аш...
КОРОТКИЙ ОТРЕЗОК КИНОЛЕНТЫ... НЕСКОЛЬКО КАДРОВ... ВСЕГО НЕСКОЛЬКО КАДРОВ...
Синее озеро (намного ярче неба). Белый большой камень-валун. На камне лежит мальчик в очках и читает книгу. Девочка в желтом сарафане собирает цветы. С ними взрослый. У него белая голова и зоркий, острый взгляд блестящих молодых глаз.
Вадик спрашивает:
- Вы не знаете случайно... тут где-то должна быть...- Древняя церковь? - живо откликается учитель Савчук,- Церковь семнадцатого века с приделом петровской эпохи? Снесли. Для благоустройства и благообразия. Сразу после войны. Я в Германии по госпиталям валялся, а тут... Теперь сожалеют. Строят теремки-ресторанчики из свежих бревен, со слезой, и зазывают интуристов полотенцами машинной вышивки, купленными в Москве на Калининском проспекте.
Он садится на камень. Мальчик в очках говорит строго, не поворачивая головы:
- Вам нельзя, учитель. У вас радикулит, а камень холодный. Нам с Маришей поручили присматривать. Опять сляжете? - Читает дальше.
Савчук послушно встает.
- Прогнали все-таки фотографа. Мы втроем прогнали сейчас фотографа. Во-он он уходит! Приходил, изволите видеть, от горсовета запечатлеть дубовую рощу. Наиболее знаменитые дубы.
Вадик вглядывается и видит на том берегу узкую спину Петровых, перекрещенную ремнями фотоаппаратов, фотовспышек и другого фотоимущества. Старший тренер Андриевский все-таки выставил Петровых из стрелкового лагеря, поймал его, когда у него одни и те же ребята отстреливались по нескольку раз под чужими фамилиями. Где он теперь кормится? В Москве? Там, говорят, у его жены квартира, знакомства. Или здесь по мелочи клюет?
- Велено заснять рощу на прощанье, для краеведческого музея,- Савчук объясняет: - Перед сносом. Их ведь рубить собрались, дубы.
Редко, очень редко Вадик бывает невежливым, особенно со старшим. Но на этот раз...
- Да вы что? Да вы понимаете?..- Одергивает себя: - Извините. Но надо же... в Академию наук... в газету... в...
Дубы шелестят:- На-аш! На-аш!
НЕСКОЛЬКО КАДРОВ... КОРОТКИЙ ОТРЕЗОК...
Мариша водит приезжего по роще. Объясняет.
- Это зовется Пересвет Перепетуевич. А это Старче. Вот кто-то недавно ветки верхние пообломал.- Задирает голову,- И как они достают?
Савчук то и дело хватается за поясницу, идти ему трудно.
- Жаль, дочка моя приемная в Москву уехала. Она бы вас поводила... Деревья ее за свою признают. Тайны поверяют. И она им все о себе рассказывает. Они дружат.
Громадный дуб с обломанными верхними ветками говорит Вадику:
- При-иходи-и... Помни-и...
Савчук отстает, приостанавливается.
- Ох, стреляет, тянет! - Про себя: - Как странно, мне кажется, что дубы с ним разговаривают. Не может быть. Ведь он приезжий, чужой. А они не так-то легко сходятся с людьми.
Мальчик в очках идет позади Марищн, не отрываясь от книги. Твердит вполголоса:
- ГЕТЛА, КАТ ДА, ШИВЕЛУЧ... ШИВЕЛУЧ, МАЙОН, ХИБОК... КАТЛА...
Вода такая синяя преснняя, что небо кажется блеклым, выцветшим.
Есть у нас в редакции завбиб. Поясняю: не заведующий библиотекой, а заведующий библиографией. Дает иногда на полосу списки вышедших книг, подбирает литературу для нашего бюро проверки, консультирует отделы.
Сидит он в дальней комнате за библиотекой и целый день колдует над книгами, журналами, подшивками газет, которые нарастают на его столе с ужасающей быстротой, громоздятся высокими шаткими стопками, но почему-то никогда не падают. Это немолодой, тихий, интеллигентного вида человек с чеховской бородкой и светлыми глазами, с умной понимающей улыбкой. У него мягкий голос, мягкие, приятные манеры. Я ему давно симпатизирую - хотя мы разговариваем не так уж часто и главным образом по делу. Начитанность его поразительна, он все на свете изучал, знает, помнит. Не заглядывая ни в какие справочники, подняв глаза к потолку, говорит юной непреклонной Ларисе из бюро проверки:
- Аркоз - это не болезнь печени, девочка моя, а, напротив того, песчаник. Вид песчаника. Зря тревожили Медицинскую энциклопедию.
Лариса вздыхает. И только просит уточнить, что на конце - «з» или «с». С ним она не такая беспощадно-безошибочная, как с нами. Завбиб диктует слово «аркоз» по буквам, улыбается, глаза у него голубые, простодушные. А может быть, не такие уж простодушные?
Я на минуту зашла к завбибу - вернуть сборник сказок, который он мне давал для моей Ленки. Русские народные сказки - его конек, он в них отлично разбирается, даже знает какие-то особые варианты, неизданные, неизвестные специалистам. Любит повторять: «Я сказке не чужой». При мне однажды произошел такой разговор. Завбиб прочитал вслух кусок из сказки: «Помчался Серый Волк с Иваном- царевичем и Василисой Гвидоновиой - синие леса мимо глаз пропускает, светлые озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до царства царя Афрона, Серый Волк и спрашивает: «Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?» - «Да как же мне, Серый Волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой, с тихостью да ласковостью, премудростью? Как Василису-свет на коня златогривого стану менять?» - «Не печалься, Иван, я тебе помогу...» Прочитав это, завбиб стал комментировать: «Глупости! Вечно все перепутают. Недослышат, не упомнят. Свидетели-то уж больно ненадежные: белки, грибы мухоморы, папоротники. Только я один знаю доподлинно, как было дело. Это она сама, Василиса Премудрая, украденная дочь царя Гвндона, первая бросилась на шею к Ивану-богатырю... Ивану-молодцу... И плачет слезами жемчужными: «Нет мочи прощаться, за старого царя идти». А был тогда Иван в самых годах, волос русый, кудрявый, сам кровь с молоком, силищи девать некуда, со своим другом Серым Волком начнет шутя бороться, поднимет одной рукой за загривок да на крюк месяца повесит...» Лариса, которая при сем присутствовала, сказал придирчиво, подозрительно: «Откуда вы это взяли? Кто записывал, Гиль- фердинг? Афанасьев, Рыбников?» Завбиб подергал себя за клинышек бороды, покашлял. «Да я сам, знаете ли... в бытность мою студентом. Путеш