Вадик упрямо нагнул лоб, совсем спрятал глаза,
- Не получится. Мне надо. Дело одно... Сегодня не получится. Не могу долго. Другой раз.
Не хотел он связывать себе руки. Именно сегодня. Сказала - не провожать. Но мало ли что... Может, все-таки еще разок ей позвонить? Нет, это значит быть назойливым, бестактным. А если позвать к телефону Мусю, поговорить про другое и между прочим... Темнишь, Вадик, но все равно получается некрасиво. Не делает тебе чести. Эх ты, рыцарь липовый, лапотный... лыцарь... Ну хорошо, сказала - не провожать, не быть у вагона, а если быть в это время хотя бы на площади у вокзала, это тоже считается за провожание? Или в помещении самого вокзала. Значит ли это - не послушаться ее, быть непорядочным? По совести сказать, похоже, что да.
- А может быть, все-таки сходим? - настаивал Никита, теребя Вадика за рубчатый рукав,- А, Вад? Ты сегодня какой-то обалделый. Оживи-ка,- Он попробовал поднять его на ноги, но не сумел даже пошевельнуть, сдвинуть с места,- А ведь мог я тогда не говорить правду этим милиционерам... Назваться любой фамилией. Нет документов, и все,- Он покусывал губы, кривил их, лицо его, озабоченное, потускневшее, не выглядело таким юношески привлекательным, как обычно,- Они меня уже собирались отпустить, пока я искал... И не было бы этой гнусной трепки нервов! В двадцатом веке у нас у всех и так суперперегрузка, а тут еще... Я, по-моему, уже начинаю лысеть, честное слово.
- Да нет,- Вадик поднял глаза на его пестро-золотую шевелюру,- не видно.
Там у Муси фотография Никиты, в ящике, Люба ее как-то увидела. Хорошее, говорит, лицо, обещающее. Он еще сам себя не понимает, но когда поймет... когда проснется... Какой-нибудь автор, говорит, вполне мог бы выбрать его героем книги. Вот так! Всем только вывеску подавай, фасад. А что внутри - безразлично, наплевать. И потом опять брала эту фотографию, сидит, смотрит. Всем наплевать на дуШу... в душу... все одинаковые, даже самые лучшие ценят внешнее, судят по оболочке, обертке. У кого героический профиль, тот и годится в герои. И еще говорят о равенстве, полном равенстве людей, а при этом один рождается горбатый или с лиловым пятном во все лицо... другой - с укороченной ногой, а был бы, возможно, великий прыгун, почище Брумеля. Фокусы природы, дурацкие случайности. Как душно сегодня, елки-палки, как давит. Пускай бы уж гроза, ахнул гром, ударило ливнем по городу, прорвало застывший тяжелый воздух. А что, если зальет, затопит город - ураган, страшное наводнение, паводок,- хотя нет, паводок - это только весной, а сейчас у нас август,- первые этажи залиты, уровень воды непрерывно поднимается, надо спасать людей, сверху летят листы железа, кирпичи, а Никита будет, возможно, беречь лицо, ему лицо дорого... Нет, это гадко, мелко, не сметь так думать! Но что для Никиты Люба? Он ведь ее не знает, а для меня... да я за нее... Любу надо спасать, на катере двое, Никита и я, она наверху, стоит на подоконнике...
Мать их действительно застигла и попросила «подвигать мебель». Первым встал с песочницы Вадик, за ним нехотя поплелся надутый Никита. Свинство. У него навалом неприятностей... Женька отчалил с магнитофоном, приветик... на носу первое сентября, зимние супернагрузки... имеет право человек в выходной отдохнуть, развлечься... волосы над самым лбом определенно редеют...
Мать, оказывается, затеяла натирку полов. «Гардероб в коридор пока что. Так, так. Поосторожнее, мальчики, зеркало не оцарапайте». Она уже намыла, даже выскребла весь пол, теперь хотела промыть тот сероватый прямоугольник, что остался после шкафа, но Вадик не дал, сделал сам. Потом ловко, ухватисто выжал тряпку, досуха выкрутил своими железными руками, положил скрутку на край ведра. А сам вышел в коридор, где Никита с недовольным видом подпирал стену плечом. Скоро ведь обратно тащить шкаф, ставить на место. Состав для натирки полов теперь какой-то быстро сохнущий, мгновенный.
- А я все-таки настоящий Иванушка-дурачок.- Никита цедил слова сквозь зубы.- Говорю, если спрашивают, что да, ударил первым. Чего ради? Умный умеет вовремя соврать. У умного перед картошкой всегда болит старый шов аппендицита. Пойди проверь!
Из комнаты несло едким духом мастики, скипидара. Вадик со своим непроницаемым, глухим лицом спросил коротко, рублено:
- Но ты же за правду? Тебе противна липа, лажа? Так?
Мать, кончив мазать, позвала Никиту натирать, она чуралась электрополотера, не могла привыкнуть к нему. То ли дело щеткой, босой ногой, муж, бывало... раскраснеется, зубы блестят... чуб на лоб...
- Липа была и будет. Без неправды не обойтись.- Никита, не глядя, водил туда-сюда полотером,- Ты встречаешь больного старика и говоришь ему, что он прекрасно выглядит. Это как? Дозволяется?
Гул полотера прекратился, наступила внезапная оглушающая тишина. Полотер был взят напрокат, в нем что-то не контачило. Вадик нашел, где непорядок,- в вилке; пришлось ему придерживать вилку в розетке рукой, пока Никита натирал.
- Но это же совсем другое дело - про старика,- Вадик оживился, потеплел.- Это вежливость, доброжелательство. Не такие плохие вещи, между прочим. Они необходимы в человеческой жизни. И потом, тут никакого общественного вреда нету. Никакой личной корысти.
- Ну, не знаю,- Никита дернул плечом,- Тонкости разводишь. Блинчики с вареньем или варенье с блинчиками, не все ли равно?
Мать, как всегда, не понимала:
- Обязательно попьем чайку с вареньем. Как только управимся. Я в деревне наварила... и антоновка с рябиной, и брусничное... Ох, опять выключилось!
Она с опаской косилась на заглохший, безмолвный полотер.
- Ничего, мама, сейчас переберем вилку. Это минуточное. Надо было сразу. Вот когда не сделаешь сразу по-доброму... Дай-ка сюда, Вадик!
...Что же получается? Интересно все-таки получается. Я, Никита Иванов, рост средний, нос обыкновенный, ходил в эгоистах, считался таким-сяким, слабоэмоциональным, слишком рациональным, расчетливым. Потом улучшился, модернизировался. Новая, усовершенствованная модель. Стал видеть небо в брильянтах, или в цветах, или как оно там. Ну, и что я за это получаю? По шее, по шее. И даже Вадик закаменел, не может выдавить из себя слов одобрения, сочувствия. А я-то ожидал, что он... На кой ляд мне все это надо? Ко всем чертям! Прежним! Дважды два - четыре, а не пять. Стать прежним, нормальным. Смотреть на вещи просто. Чем проще, тем лучше. «Маша ела кашу». Без придаточных предложений! Нет никаких девушек в стеклах. Никаких отражений, видений, терзаний. «Каким ты был, таким ты и остался». Трава летом зеленая. И тени на ней зеленые. Не хочу. Хватит с меня необыкновенного. Обыкновенная земля. И на ней обыкновенный человек. Да, благоразумный. Буду всегда брать билет в троллейбусе. Буду переходить улицу только в положенном месте. Алкоголик пристает к женщине - что ж, пойду за два квартала к телефону вызывать милицию, а если телефон-автомат занят, буду чинно ждать, не нарушая порядка, не стуча двушкой о стекло. Я образцово-показательный. Я сын товарища Жукова! Я его любимая дочь... Мя-я-у! Ко-ко- ко, кук-ка-реку!
Я еще хотела написать о том, как... Но теперь уже ясно, что ничего этого не напишу. Дело идет к концу, рукопись толстая, разбухшая, клееная-переклееная, черканая-пере- черканая, пора ставить точку и нести к машинистке.
Хотелось мне закрутить такую петлю сюжета: Люба приходит в вуз выяснять, почему ее не приняли, а там сидит На- чальник-От-Которого-Зависит-Данный-Вопрос, тот самый, из Берендеева, ее давний недруг (допустим, ему крепкая баба помогла перебраться в Москву). Люба говорит, что пойдет и расскажет о нем всю правду (давнишняя история со школьными аттестатами, разоблачительная статья об этом в газете, злоупотребления в лесничестве). Начальник, слушая ее, пугается, он на глазах понемногу съеживается, опадает, как проколотый воздушный шар, и наконец совсем исчезает, чтобы объявиться в Берендееве... в своем кабинете в лесничестве,.. или в. каком-нибудь другом подходящем кабинете... Но что же выходит? Везде Люба сталкивается именно с ним, и даже в Москве. Это слишком искусственно, верно? Уж очень все одно к одному, как по заказу.
Потом у меня был другой вариант. Сидит себе в вузе не этот Начальник, а какой-то совсем другой Начальник, возможно похожий на этого, а возможно, нисколько не похожий... и приходит к нему,., нет, не Люба... скажем, Вадик... один или с Мусей... а может быть, Савчук, который специально для этого приехал в Москву, несмотря на свой отчаянный радикулит. И идет разговор. Какой? Да хотя бы вот такой.
- Ну, что ж вы хотите? Стаж не наш, это раз.- Начальник, совсем непохожий на того Начальника, просматривает бумаги в серо-голубой папке,- Работала библиотекарем на спичечной фабрике. Как хотите, а спички - это довольно далеко от воспитательного процесса.
- Так она же не по спичкам. С книгой работала. С читателем,- горячо говорит Вадик (если пришел Вадик).- А это очень близко к воспитанию... особенно когда молодой читатель. Знаю по себе, умная библиотекарша может...
Начальник слушает сочувственно, кивает головой:
- Да, это так. Но все-таки стаж не нашего профиля. Ни куда от этого не денешься.
- Я хочу вам кое-что объяснить,- говорит, наклоняя свою белую голову, Савчук (если пришел Савчук).- Она хо рошо управлялась с библиотекой, там часы выдачи вечерние А днем фактически работала вожатой в той школе, которую сама окончила. Понимаете, такое тонкое, деликатное дело, вожатая Дуся, она у нас попала под машину, уже который месяц по больницам и санаториям, а если сделать кого-то дру^ гого официально вожатым, это будет для нее тяжелый удар. Нельзя, никак нельзя! И вот спичечная фабрика, они шефы нашей школы, фабком согласился...
Начальник машет рукой:
- Нет, нет! Я не должен вас слушать. И не договаривайте, не надо! Мы имеем дело только с документами. Вот! - Хлопает ладонью по закрытой серо-голубой папке. - Всякое отклонение от бумаги с печатью - на пользу темным элементам. Вы, предположим, говорите правду, а другой соврет. Ну, не могу же я разбираться, вникать. Читать в душах. Не имею такой возможности, сами понимаете. У меня их восемь душ на место,- Начальник вздыхает,- Берем факт: стаж не наш, не по нашему ведомству. Так? Кладем на весы. Дальше. Не хватает одного дня стажа. До двух лет, понимаете? До полного положен