– Чему ты улыбаешься? – перехватил он мой взгляд.
– Всему, – ответила я честно. – Что делаешь?
– Разбираю почту.
– Почему здесь?
– Чтобы ты проснулась и спросила.
Как ему это удается – говорить все и ничего? Ведь ясно же, что действительно устроился здесь, чтобы быть со мной, когда я проснусь, – так почему бы и не сказать прямо? Хотя прямо – неинтересно. Наверняка, если вспомнить наши прежние разговоры, в них найдется не одна подобная фраза.
Но одно уже сейчас понятно: дела ради меня не забросят.
– Потом в лечебницу? – спросила, готовясь услышать: «Конечно да».
– Нет. У нас выходной.
– У нас?
– У меня точно, я уже предупредил Кленси, – он сложил часть писем в стопку, остальные сгреб и швырнул без сожаления в камин и через секунду уже лежал на кровати рядом со мной. – А ты куда-то собираешься?
– Ага. В ванную. Не подсматривай.
Зная, что он все равно не послушается, быстро выпуталась из одеяла и натянула висевшую на спинке кровати сорочку.
Единственной моей проблемой сейчас было отсутствие зубной щетки, но один раз можно было обойтись и пальцем. Обо всем остальном я решила сегодня не думать: ни о библиотекаре, ни о том, что едва обретенное счастье скоро закончится… Для меня. Но боги не злы: я вернусь в свой мир, а у Эда останется его Бет…
Из ванной я вернулась в подпорченном настроении, и это не осталось незамеченным.
– Что-то не так?
– С чего ты взял? – улыбнулась я, забираясь к нему под одеяло. – Хотя… Да, кое-что не так. Я понимаю, что ты старый солдат и не знаешь слов любви, но можно же хоть что-то сказать?
Маленькая почти не ложь. Он разгадал ее, как и мое желание не говорить ни о чем серьезном. Дунул шутливо в лицо.
– Во-первых, я не солдат. Во-вторых, смею надеяться, еще не так стар. А в-третьих, я могу объясняться в любви на пяти языках. Например…
Староэльфийский, конечно же. Невероятно красивый язык. И исполнение не подкачало: глубоко, прочувствованно… Но я ни слова не поняла.
– Что ты сказал?
– Если дословно: «Насыть меня пищей, женщина, как уже насытила любовью. Пусть кофе будет горячим, как моя страсть, и сладким, как твои поцелуи»…
– И? В чем подвох?
– Дальше у меня закончились сравнения, и я просто перечислил все, что хочу на завтрак.
Завтрак – это замечательно. Поцелуями, даже самыми сладкими, сыт не будешь. Ими в принципе невозможно насытиться…
– Не знаю, что ты там пожелал, – сказала я, переведя дух, – но я не отказалась бы от яичницы в твоем исполнении. Ты так ее нахваливал.
– Возможно, я несколько преувеличивал, – попытался пойти на попятную Эд.
– Нужно попробовать, чтобы знать наверняка, – заявила я, за что была названа бессердечной женщиной. – С меня ужин, – пообещала, чтобы унять наигранное недовольство.
Встала с постели вслед за ним. Прошлась по спальне, которую с вечера некогда было рассматривать, но не нашла ничего интересного, кроме своего платья, успевшего высохнуть за ночь, и решила одеться. Это Элси Аштон могла бы беззастенчиво разгуливать по дому в сорочке, а миссис Грин не выйдет к завтраку в неглиже.
Одевшись, заглянула в комнату с макетом. Но полюбоваться фигурками из папье-маше не вышло. Стоило взглянуть на драконов, как размышления сами собой свернули к библиотекарю.
Итак, что, если забыть известное «ищи, кому выгодно» и начать искать того, кто просто имел возможность провернуть подобное?
Кому хватило бы знаний, чтобы разобраться с найденным в старой книге описанием ритуала?
Кто мог подсунуть схему студентам – ясно: библиотекарь, знавший о тайном обществе. Но кто мог всучить ее Камилле? Кто был достаточно близок с ней в обеих реальностях, чтобы знать о ее отношениях и с Оливером, и с его племянником?
Кто был в курсе того, что ищет в библиотеке Рысь?
Кто мог подобраться к нему и накинуть поводок?
Кто встречался с оборотнем в корпусе некромантов? У кого была возможность входить туда и выходить, не привлекая лишнего внимания, если только он сам не некромант?
А он не только некромант, если вспомнить чары подчинения, наложенные на Джереми Адамса. Подойти к секретарю мог любой, но у кого хватило бы сил подчинить неслабого, по словам Крейга, малефика?
На «Крылатом» были в основном преподаватели, и это сужало круг подозреваемых. Но кто находился в непосредственной близости от меня?
Кто заманил Лидию на кладбище?
И последнее: отравленная конфета. Кто знал о моей дружбе с Саймоном и сладостями? И где этот кто-то раздобыл яд реликтового василиска?
При воспоминании о василиске промелькнуло смутное воспоминание. Что же это было? Василиск из бестиария, в ту самую ночь скакавший под окнами ректора? Нет, тот был обычный, болотный. А реликтовый… Голова в стеклянном ящике и табличка с подписью. Если яд такой сильный, что его действие не проходит ни со смертью чудовища, ни со временем, стекло – нелишняя предосторожность. Только где я видела эту голову? Кто мог открыть ящик и отодрать кусочек мумии, чтобы выделить яд?
– Мисс Милс, – подсказал из коридора Эд.
Точно! На ее кафедре я видела ту голову. А кафедра расположена в одном корпусе с факультетом некромантии, и, хотя для студентов входы отдельные, внутри наверняка есть дверца для своих. И с Камиллой они работали… в этой реальности, во всяком случае…
До меня вдруг дошло, что Эдвард не мог отвечать на мои мысли.
– Что ты говорил? – спросила я, выглянув в коридор. – При чем тут…
В дверь позвонили.
– Мисс Милс, – Эд вышел из спальни, на ходу натягивая сюртук. – Я видел в окно, как она несется через лужайку. Наверное, что-то случилось. Подожди здесь. Или хочешь на правах хозяйки принять первую гостью?
Он улыбался, а у меня язык прилип к небу от волнения.
Мисс Милс. Она подходит. Я сразу сказала, что она подходит, и, если бы не принцип, по которому Оливер отбирал членов комиссии, не уверенность в том, что библиотекарь обязательно изменил свою жизнь к лучшему, если бы не Саймон, из-за которого не хотелось думать плохо о его матери…
Но из-за Саймона она подходила еще больше. Она знала о нашей с ним дружбе, могла легко воссоздать его личину, воспользовавшись личными вещами, и не боялась навлечь на сына подозрения, зная, что сам ректор обеспечит алиби.
Из ступора меня вывел звук открываемой двери. Не заботясь о приличиях, я кинулась в прихожую. Успела к моменту, когда незваная гостья, всхлипывая и вытирая глаза рукавом пальто, переступила порог.
Ее слезы оказались для меня полной неожиданностью и заставили забыть о только что сделанных выводах.
– Это ужасно, просто ужасно, – причитала женщина, бросившись Эду на грудь.
– Успокойтесь, пожалуйста, – он участливо погладил ее по плечу. – Уверен, ничего ужасного…
– Нет, – затрясла она головой. – Ужасно…
Эд вдруг отшатнулся от нее, наткнулся спиной на стену и стал медленно оседать на пол. Показалось, что тот день повторяется и сейчас он снова начнет каменеть. Воздух застрял в горле. Ноги подкосились, и я рухнула плашмя на живот и осталась лежать так, не в силах шевельнуть даже мизинцем.
– Надо же, как легко, – раздался над головой удивленный голос, в котором еще слышались остатки рыданий. – Что же инспектор так сплоховал? Неужели думал, что вы до утра будете пить чай?
Мозги парализовало вместе с телом: я ни слова не понимала. В чем инспектор сплоховал? И где, во имя Мэйтина, этот инспектор? А защита, которой я обвешана, как новогодняя елка гирляндами?
– Никто не помнит основ? – Мисс Милс присела и погладила меня по голове, зная, что я неспособна уклониться от непрошеной ласки. – Действительно ужасно… Что, доктор? Вы помните? Стоило вспомнить ночью. Теперь поздно, – она снова погладила меня, будто и правда жалела. – Поздно, Элизабет. Не только единороги замечают изменения в ауре девушки, которая становится женщиной. Некоторые наложенные заклинания теряют силу в таких случаях. Те, что настроены на жизненные параметры. Поэтому, если вы ждете, что сейчас появится ваша охрана, не мучьте себя напрасными надеждами. Осталась только одна сеть – та, что отслеживает, живы ли вы. А вы живы. И будете жить, если наш дорогой доктор сделает все правильно. Я даю вам уникальный шанс убедиться в искренности его чувств, Элизабет. Не каждой влюбленной дурочке предоставляется такая возможность.
Видимо, я должна была быть благодарна за это. Ладно, отблагодарю, как только закончится действие парализующего заклинания.
– К делу, мистер Грин, – тон женщины стал сухим и строгим. – Если мисс Аштон нужна вам, придется постараться. Достаньте книгу – ту, которую писала Элизабет. Кровавая книга, вы ведь знаете о ней, Эдвард? Позволите вас так называть? Так вот, Эдвард, сейчас вы сможете говорить. Но берегите дыхание, я дам вам свободы ровно столько, чтобы вы поклялись мне кровью и жизнью, что никого не поставите в известность о нашем разговоре. Это в ваших интересах. Книга, которая мне нужна, хранится либо у Крейга, либо у Оливера Райхона, а вы знаете этих людей. У них свои, высшие, так сказать, цели. Думаете, их волнует судьба Элизабет так, как она волнует вас? К слову, клясться вам предстоит ее жизнью. И ее кровью, естественно.
Я почувствовала, как мою руку выдернули вперед, и лезвие рассекло запястье. Обездвиживающие чары не притупляли боль, но вскрикнуть или хотя бы застонать я не могла. Из пульсирующей раны потекла кровь.
– Клянитесь, доктор.
Первое обещание он дал мне:
– Все будет хорошо, Бет. Ничего не бойся.
Затем повторил слова навязанной клятвы: кровью этой женщины… не выдам ни словом, ни буквой… жизнь моя станет залогом…
– Это так трогательно, – умилилась мисс Милс. И тут же поправила жестко: – Ее жизнь станет залогом. Повторите: ее жизнь. Не нужно принимать меня за дурочку.
Нет, она не дурочка. Просто сумасшедшая.
Съехала с катушек осенью, после ритуала, когда реальности столкнулись. Саймон рассказывал, что у матери именно тогда начались проблемы с нервами.