– Держи, – он протягивает ей коричневую жестяную банку, затем возвращается на то же место и вытаскивает из кучи обломков еще одну. Вытирает ее о джинсы, верхний край – с особой тщательностью. Дергает за язычок банки, и она с шипением открывается.
Ник льет жидкость из банки прямо себе в рот.
– Кайф! Первое, что мы нашли, – моя любимая газировка! – Глупо так радоваться содовой при нынешних обстоятельствах. Но он с детства обожает именно эту газировку. Всегда любил ее больше остального.
Его вдруг пронзает чувство вины. Чего это он так раздухарился?
И, словно в ответ на его мысли, дневной свет начинает тускнеть. И без того серое небо темнеет еще больше.
– Вроде бы рановато для сумерек, а? – Рут явно нервничает. Значит, как и он сам, она не верит, что худшее уже позади?
Ник смотрит на небо, на опускающуюся сверху мглу, затем – на небольшую кучку банок, консервов и упаковок у своих ног.
– Улов не так уж плох. На некоторое время хватит. Грузим все это и уходим.
Они складывают провиант в рюкзаки, вытирая и стряхивая пыль с банок и коробок.
Ник поднимает тяжелый рюкзак на плечо и вдруг слышит за спиной какой-то шум. Тихое постукивание. Он оборачивается. Это капает дождь, постепенно смывая пыль с красной вывески магазина.
Ник задирает голову, и капля дождя плюхается ему прямо в глаз. Он спускает маску под подбородок и подставляет под струи открытый рот.
Рут почти не видит дороги перед собой. Дождь теперь сильный, проливной. С тяжелым рюкзаком бежать быстро не получается, мышцы ног болят, как тогда, когда она неслась к киту. До того, как все это произошло.
За ней бежит Ник. Она слышит его тяжелое дыхание, слышит хлюпанье слякоти каждый раз, когда ноги его касаются земли.
Смываемый с руин серый пепел грязным густым потоком выносит на дорогу, превратившуюся в черную реку. С исчезновением пепельного покрова яснее видно, где кончается одно и начинается другое. На берегу обнажился золотистый в черную крапинку песок, вдоль ручья зазеленели листья тростника.
Рут снимает с плеч тяжелый рюкзак и запихивает его под машину, чтоб меньше промок. Потом хватает все емкости, какие у них есть: банки от фасоли, фляжку, пластмассовую бутылку, – и выставляет их на капот автомобиля, с которого слезла вся краска. Они начинают быстро наполняться водой.
Рут снимает шляпу, перчатки, а потом всю остальную мокрую одежду и вешает ее на борт кузова машины. Дождь постепенно смывает с вещей белую пыль, показывая их настоящие цвета.
Ник стоит как истукан.
Она смеется, глядя на него, и открывает дверцу машины.
Достав то, что искала, поворачивается к Нику. В руках у нее мыло.
– Ты же сам говорил, что мне не мешало бы искупаться! – Она начинает намыливать свое обнаженное тело.
Ник чувствует, как грязная одежда на нем все больше и больше намокает под проливным дождем.
Рут хохочет как сумасшедшая. Ее голос доносится до него даже сквозь какофонию ливня.
– Эх, была не была! – Ник снимает рубашку, ботинки, носки, майку, джинсы и, наконец, трусы. Швыряет все в машину. Совершенно голый, он подходит к Рут и протягивает руку за мылом.
Дождь наконец стихает, и тут выясняется, что костер развести они не могут: плавник, что они насобирали, отсырел.
Дрожа от холода, они сидят рядом и едят из банки холодный горох.
Затем съедают пополам последний апельсин, обливаясь его сладким соком, который стекает у них с подбородков. После принимают решение отныне хранить дрова под машиной.
Костра у них нет, поэтому с наступлением темноты они залезают в палатку. Теперь у каждого своя подушка. Ник накрывает их дополнительными одеялами из трейлера.
– Укрывайся сам. У меня есть спальник.
– Нет уж, мы с тобой товарищи по несчастью. Все, что находим, делим поровну. Договорились?
В палатке пахнет мылом. Они оба в чистой одежде. Кажется, почти нормальная ситуация – как будто они отправились в поход и Рут ночует в палатке со спутником, которого она знает не очень хорошо.
Она протягивает руку через плечо, расстегивает молнию спальника до самого низа, сбрасывает с них обоих одеяла.
– Эй! Ты что?
Рут вытаскивает из-под себя спальный мешок и накрывает их обоих, как двойным одеялом, а сверху кладет другие.
– Как договорились, – произносит она в темноту.
Рут старается не шевелиться. Без спальника она остро осознает, что Ник лежит рядом: она ощущает жар его тела. Ей нестерпимо хочется пододвинуться, прижаться к нему, почувствовать теплое прикосновение его груди.
В воображении само собой возникает лицо спящего Алекса.
Алекс.
Сердце щемит.
Она зажмуривается, пытаясь прогнать его образ, вытеснить из головы возникающие вопросы.
Где он мог быть, когда это произошло? Догадывался ли, что надвигается катастрофа? Было ли ему страшно?
Как же она злилась на него, когда уезжала!
Дыхание у нее поверхностное. Такое чувство, будто она не может расправить легкие, словно воздух застревает в горле.
Ник кладет ей на спину руку, она чувствует между лопатками его плоскую твердую ладонь.
– Сосредоточься на выдохе.
Она выдыхает через рот, затем на счет восемь вдыхает через нос – как всегда советовала делать своим ученикам в школе, когда они были чем-то огорчены.
Успокаивается.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
И чувствует, что к чистому запаху мыла, исходящему от мужчины, который лежит у нее за спиной, примешивается смрад обгорелой гниющей туши кита, разлагающегося в темноте неподалеку от палатки.
14
Рут открывает дверь своего класса в модуле-времянке и сразу чувствует дыхание приближающейся весны. В главном здании школы идет ремонт, и всех второклассников выдворили во временные помещения, сооруженные вокруг спортивной площадки.
Эти времянки, напоминающие кемпинг, нравятся Рут даже больше. С ноября в них довольно прохладно, но приятно смотреть, как широкие золотистые лучи солнца проникают в класс с двух сторон, освещая маленькие лица детей, которые сосредоточенно выводят буквы алфавита заточенными карандашами.
В пасмурную погоду стук дождя по крыше напоминает о том, как в детстве они с родителями путешествовали и останавливались в кемпингах. Закат. Мошки кусают ее голые лодыжки. Ужин прямо из магазинного пакета: багет, несоленое сливочное масло, сыр и ветчина; на десерт – теплый йогурт.
Такое впечатление, что ее класс вместе с ней находится в прямоугольном коконе разборного дома. Их помещение никак не связано с другими, поэтому, когда дети молчат – читают или «отдыхают», опустив головы на руки, сложенные на партах, – она не слышит звонких голосов из соседних классов, где идут уроки. Только гул самолетов, пролетающих в небе каждые четыре минуты, да иногда вой сирен откуда-то из-за школьных ворот.
Большую часть дня Рут думала, что сегодня пятница. Даже дала малышке Мейси пакет с кормом для школьного хомячка, которого та собиралась взять домой на выходные. Потом приуныла, вспомнив, что еще только четверг и от вольных выходных ее отделяет целый день школьных занятий. Сердце глухо стукнуло в груди.
Пока достаточно светло, но через полчаса начнет смеркаться, хотя еще нет и пяти. Как же хочется, чтобы время текло быстрее и она уже могла уходить из школы при свете дня. Времена года сменяются, а значит, скоро она опять будет заканчивать работу в середине дня, и Рут улыбается самой себе, запирая дверь класса и убирая ключ в кожаную сумку.
– Не желаете ли выпить, мисс Ланкастер?
Бен. Как всегда, с сумкой, перекинутой через плечо.
– Да нет, пожалуй, пойду домой. Сегодня мой бойфренд возвращается из командировки.
– А может, все-таки пропустим по стаканчику? После сегодняшних новостей я бы охотно выпил. Не составишь компанию?
Рут старается не читать и не слушать новости. Они наводят тоску. Она отключила оповещения на телефоне и включает только онлайн-кинотеатры и те подкасты, в которых не обсуждают текущие события. На этой неделе отгораживаться от новостей было проще, потому что Алекс уехал в командировку. Но она понимала, что скоро опять вернется к привычке читать в постели в наушниках, под классическую музыку, пока Алекс орет в гостиной, комментируя выступления политологов в ночных новостных программах. Его не было всего пять дней, но она с радостью отметила, что скучает по нему. Правда, он возвращается не прямо сейчас, так что у нее есть время ненадолго заглянуть в паб и побаловать себя пинтой пива.
Они идут в «Монти» – паб «Монтего армз», который находится рядом со школой и куда частенько наведываются учителя. Рут не нравится интерьер, специально ободранные тисненые обои и сломанная мебель, но там есть несколько укромных уголков, где можно спрятаться, в случае если их коллеги тоже решат утопить в спиртном свои горести, и в меню – комплекс из куска пирога и пинты пива по сходной цене для учителей, за что и она сама, и все другие педагоги Академии Ледиуэлл весьма жалуют это заведение.
Бен ставит перед ней кружку.
– Американский светлый эль. На твой выбор повлияли сегодняшние события?
– Нет. Еще одно слово про новости, и меня здесь не будет.
– Понял. Если хочешь прятать голову в песок, я с радостью последую твоему примеру.
Он проводит пальцами по губам, «закрывая» рот на замок, и бухается на стул рядом с ней.
– Уф, ну и денек.
– Что, замучили десятилетки?
– Да, профессор. Некоторые готовят детей к экзамену, пока ты учишь малышей читать и складывать один плюс один.
Бен ей нравится. В Академии Ледиуэлл Рут работает с сентября, и сначала он казался ей недотепой, но со временем она лучше узнала его – во время перекусов в учительской, когда они ели разогретый в микроволновке суп, за пинтой пива после работы, если Алекс задерживался допоздна, – и постепенно прониклась к нему симпатией.
Красавцем Бена назвать нельзя, но чуть вздернутый нос и широкие скулы делают его обаятельным. Одевается он как учитель на детском рисунке 70-х годов: вельветовые брюки, фланелевая рубашка, отцовский портфель, – что Рут особенно умиляет. Она сама ходит с кожаной сумкой, которую носила ее мама в во