. На нем мы находим уже имя с патронимиком: Ηράκλειτος Παγχάρε[ος]. Данный остракон представляет собой не черепок в собственном смысле слова, а цельный небольшой сосуд (со слегка отбитым краем, то есть уже непригодный для использования по прямому назначению), на котором и была сделана надпись. Но это ни в коем случае не должно нас смущать, поскольку остраконы именно такого типа случаются и в Афинах. В частности, среди 190 остраконов с именем Фемистокла, найденных в 1937 г. в колодце на северном склоне Акрополя, 26 являются не черепками, а цельными сосудами[1082]. В вопросе о датировке мегарского остракона Крицас колеблется, предлагая несколько альтернативных вариантов: надпись была нанесена либо в период между 427 и 424 гг. до н. э., либо в самом начале IV в. до н. э., либо в годы после сражения при Левктрах (371 г. до н. э.), либо незадолго до Херонейской битвы (338 г. до н. э.). Что же касается времени введения остракизма в Мегарах, греческий ученый опять-таки выдвигает две возможные даты: около 460 г. до н. э. или 427–424 гг. до н. э.[1083] Однако здесь его аргументация вряд ли имеет прочные основания, поскольку он однозначно исходит из тезиса о заимствовании мегарянами института остракизма из Афин, а сам этот тезис, как мы увидим чуть ниже, является хотя и общепринятым, но совершенно не доказанным.
Таким образом, почти во всех полисах, упоминаемых в письменных источниках в связи с остракизмом, найдены экземпляры острака. Исключением пока остается Милет[1084]. Повторим еще раз: не имеет сколько-нибудь существенного значения единичный, изолированный (пока) характер находок. Достаточно вспомнить афинскую статистику (подробнее см. выше, в п. 2 источниковедческого раздела): первый бесспорный остракон был найден в 1867 г. и оставался единственным почти двадцать лет, вплоть до 1886 г., когда был обнаружен второй. Да и в целом почти полвека, до 1910 г., когда на Керамике был открыт первый комплекс острака, эти памятники в Афинах насчитывались буквально единицами. Если бы на них не стояли имена известнейших афинских политиков (Мегакла, сына Гиппократа, Ксантиппа, Фемистокла), изгнание которых остракизмом к тому же было надежно зафиксировано в нарративных источниках, еще неизвестно, были ли бы они верно идентифицированы как остраконы и не рассматривали ли бы их в числе граффити неясного назначения. А внутриполитическая история Аргоса и Мегар известна, конечно, несопоставимо хуже афинской, можно сказать, почти совсем неизвестна. Источники не сообщают имя ни одного лица из числа тех, которые подвергались остракизму в этих полисах.
Добавим, что вышесказанное не исчерпывает нового материала. Появились эпиграфические свидетельства об остракизме в городах, в которых, исходя только из нарративной традиции, мы не могли бы и заподозрить существование этого института. Так, в 1994 г. была опубликована относительно большая группа острака, найденных итальянскими археологами в североафриканской Кирене[1085]. Эта киренская группа включает 12 экземпляров. Девять из них были открыты на агоре Кирены в 1993 г., а остальные три приобщены к ним после анализа более ранних находок. На всех без исключения киренских остраконах имя «кандидата» стоит в сочетании с патронимиком. Небезынтересно, что девять глиняных «бюллетеней», то есть три четверти общего количества, направлены против одного лица — некоего Праксиада, сына Зениса (Πραξιάδας Ζήνιος). По всей видимости, это был влиятельный политик, имевший большое количество врагов и, возможно, даже изгнанный в ходе остракофории, материалы которой частично до нас дошли. На остальных трех остраконах стоят имена соответственно Филона, сына Лисиса, Аристиппа, сына Дамо(…)[1086], и Пейфагора, сына Евк(…). Л. Баккьелли, опубликовавший киренские острака, датирует их концом V в. до н. э. и тоже связывает с афинским влиянием.
Особо следует остановиться на комплексе остраконов из Херсонеса Таврического. Во-первых, потому что этот великолепный комплекс является, так сказать, венцом всех внеафинских находок острака: Херсонес на сегодняшний день обладает второй в мире по численности (после Афин!) коллекцией этих памятников. Во-вторых, потому что приоритет в изучении херсонесских острака принадлежит отечественным ученым. В-третьих, потому что херсонесские находки порождают немалое количество трудностей и дискуссионных проблем, связанных как с их датировкой, так и с самой интерпретацией.
Первые три экземпляра острака из Херсонеса опубликовала в 1976 г. Э. И. Соломоник[1087]; два из них были направлены против одного и того же лица — некоего Батилла, сына Никагора[1088], третий — против Амфиона, сына (…)оха (впоследствии Ю. Г. Виноградов в результате сопоставления этого остракона с другим, направленным против того же человека, установил, что патронимии должен читаться как «сын Гипероха»). Та же исследовательница на основании опубликованных ею граффити высказала гипотезу о существовании в Херсонесе практики остракизма. Такое предположение, бесспорно, было весьма смелым для своего времени, если принять во внимание, что к моменту этой публикации еще не было известно вообще никаких остраконов, кроме афинских. Аналогичные находки из Мегар, Аргоса, Кирены еще не появились. А теперь эти находки начинают уже взаимно подкреплять друг друга, и тезис Соломоник оказывается не только вполне правомерным, но и весьма проницательным. Правда, в нарративных источниках, как известно, нет ни слова о херсонесском остракизме, но данный argumentum е silentio вряд ли может служить доводом contra, если учесть, как мало информации о Херсонесе (особенно о его политической истории раннего периода) сохранилось у античных авторов. Вспомним, что об остракизме в Кирене нарративная традиция тоже ничего не сообщает. И тем не менее он там был, поскольку киренские граффити, о которых шла речь, не могут быть ничем иным, кроме остраконов. Остракизм за пределами Афин вообще отражен в письменных источниках более чем скудно.
Впоследствии Э. И. Соломоник опубликовала еще несколько острака из Херсонеса, с такими именами, как Кретин, сын Миса, Сириек, сын Каллия и др. (не все из этих имен сохранились полностью)[1089]. Все эти памятники она датировала IV в. до н. э. Публиковались херсонесские остраконы и другими исследователями. Так, Е. Я. Туровский издал черепок с именем Каллиада (или Каллия), сына Сириска, отнесенный им к концу IV — началу III в. до н. э.[1090] Но наиболее интенсивно исследованием, публикацией, каталогизацией эпиграфических памятников, о которых идет речь, занимался выдающийся российский антиковед Ю. Г. Виноградов, опубликовавший о херсонесских острака целый ряд работ (многие из них — в соавторстве с М. И. Золотаревым)[1091]. Благодаря его усилиям в этом направлении в настоящее время количество острака из Херсонеса насчитывает несколько десятков, хотя сколько-нибудь точное число назвать трудно. По некоторым подсчетам, их количество достигает едва ли не полусотни (Ю. Г. Виноградов в своих последних работах говорил о «более чем 45 острака»[1092], хотя не все граффити из этого числа он успел опубликовать[1093]), но эти подсчеты представляются, впрочем, не очень осторожными и несколько преувеличенными. Так, резонным кажется замечание Е. Я. Туровского, согласно которому некоторые надписи, которые Ю. Г. Виноградов и М. И. Золотарев считали остраконами, в действительности следует считать владельческими надписями (в особенной степени это относится к именам, процарапанным на доньях чернолаковой посуды)[1094]. Наша аутопсия в фондах херсонесского музея-заповедника подтвердила эти подозрения. Как бы то ни было, даже если элиминировать все сомнительные и спорные экземпляры, численность оставшихся вполне надежных остраконов все равно будет весьма приличной. Повторим, нигде за пределами Афин мы не находим сопоставимой по размеру коллекции. К тому же возможно и прирастание корпуса херсонесских острака, причем не только путем новых находок, но и посредством поиска среди уже известных граффити. Неплохо было бы, например, проработать издания херсонесских граффити, выпущенные Э. И. Соломоник[1095], на тот предмет, не окажется ли среди них потенциальных остраконов. Предварительный просмотр оставил впечатление, что памятники, подходящие на подобную роль (и типологически, и хронологически), имеются. Более детальное рассмотрение материала могло бы стать темой отдельного исследования.
Имена, прочитанные на херсонесских остраконах, весьма значительно обогатили ономастику и просопографию этого северопонтийского полиса. Многие из этих имен явно свидетельствуют об аристократическом происхождении их носителей. Даже какой-то Писистрат (сын Нимфодора) оказался в Херсонесе! Назовем еще такие имена, как Иасикл, сын Неомения, Зенодот, сын Евархида, Гераклид, Евфрант, Евандрид, Харикл, сын Гермодора, Аркесандр, Мольпас, Эсхрон, сын Дионисия, Гистией, Пармених и др. Некоторые имена встречаются не на одном остраконе, а на нескольких; очевидно, соответствующие граждане были более влиятельны и активны в политической жизни, чем остальные, и, значит, более подвержены опасности остракизма. Характерной чертой херсонесских острака является наличие на некоторых из них, помимо имен, разного рода приписок. Такого мы не встречаем больше нигде, кроме Афин, но зато в Афинах остраконов с приписками достаточно много. На одном черепке из Херсонеса к имени «кандидата» добавлено традиционное ϊτω («пусть уходит»). На другом кто-то грубо обозван [κ]αταπ[ύγων], а такое же ругательство, как мы видели выше, встречается на афинском остраконе против Фемистокла. При имени Эсхрона, сына Дионисия, похоже, указано название гекатостии (подразделения полиса), к которой он принадлежал (Эхедамида), подобно тому как на афинских острака часто указывалось название дема.