На наш взгляд одно не подлежит сомнению: перед нами остракон с припиской, содержащей нестандартную формулировку. И в этом смысле в равной степени имеют право на существование (и, строго говоря, в равной мере недоказуемы) обе реконструкции Ю. Г. Виноградова. Мы же зададимся вопросом: что, собственно, невозможного в первой из этих реконструкций? Почему на остраконе для остракизма не могла появиться надпись «(Изгнать) не такого-то, а Хайрия»? Как мы видели выше (источниковедческий раздел, п. 2; гл. IV, п. 4), среди массы афинских остраконов, обнаруженных на Агоре и на Керамике, встречаются черепки, на которых, помимо имен «кандидатов», тоже встречаются разного рода нестандартные формулировки. И чего только не встретишь на «бюллетенях» для остракизма! Не считая многочисленных более или менее оригинальных (или, напротив, банальных) инвектив — и небольшую эпиграмму, написанную по всем правилам стихосложения, и строку из застольного сколия, и своеобразные рекомендации изгоняемому политику, куда ему следует или не следует отправляться, и рисунки-карикатуры, и многое другое. По сути дела, нестандартные формулировки именно тем и нестандартны, что они не подчиняются абсолютно никакой закономерности. В принципе, на острака можно ожидать любой надписи, и ни одна не окажется неподходящей. В связи со сказанным мы не видим ничего странного или бессмысленного даже и в формулировке «(Изгнать) не такого-то, а Хайрия». И уж в любом случае единичный памятник ничего не решает. Он мог быть включен в группу остраконов по ошибке.
Еще один аргумент против принадлежности херсонесских острака к остракизму связан с постулированием их альтернативной интерпретации как бюллетеней для голосования, применявшихся при выборах каких-то магистратов или коллегий магистратов. Очевидным недочетом такой интерпретации является отсутствие опоры на сколько-нибудь близкие параллели. Эллинистическая Ольвия, где действительно найдены остраконы не только с единичными именами, но и со списками по пять имен[1103] (что явно несовместимо с остракизмом, но зато очень подходит для избрания каких-нибудь коллегий), вряд ли может считаться хронологически близкой и убедительной параллелью. То же можно сказать об одном декрете конца III — начала II в. до н. э. из кеосской Юлиды (IG. XII. 5.595.A7 sqq.), предусматривающем избрание некоторых магистратов с помощью листьев, на которых писались имена: [αίρείσθαι δέ (numerus) άνδρας] τούς δοκιμωτάτους τήι νέα[ι άρχήι, γράψαντας ενα έφ' έκάστωι] τώι φύλλωι, καθάπερ τον άρχο[ντα - · οίς δ' αν πλείονα γ]ένηται [τά] φύλλα, τούτους έ[πιμεληθήναν έάν δ' ίσα] γένηται, διακληρούν τον άρχοντα [---- παρα]χρήμα. Очень хотелось бы найти примеры избрания магистратов с помощью черепков или аналогичных предметов в греческом мире классической эпохи, но, увы, вот тут поиски оказываются тщетными. Как мы говорили выше (гл. II, п. 2), в это время надписанные черепки или листья всегда служили для голосования по поводу не выборов, а удаления лиц, выборы же проводились совсем другими способами.
Правда, Ю. Г. Виноградов писал, что посредством «петализма» в Аттике избирали членов Совета и судей по демам[1104], но здесь, очевидно, вкралось какое-то недоразумение. Во-первых, о членах какого Совета идет речь? Совет Ареопага издревле пополнялся путем автоматической кооптации бывших архонтов на пожизненной основе. Что же касается Совета Пятисот, то его члены, как известно, избирались по жребию (Arist. Ath. pol. 43.2). Голосование листьями (правда, называвшееся не петализмом, а экфиллофорией) действительно практиковалось в Совете, но, как мы указывали в своем месте, не для избрания, а напротив, для исключения его членов, проявивших себя недостойными оставаться в этом органе. Таким образом, перед нами обычай, являющий собой полную аналогию остракизму. Что же касается судей по демам, то они отнюдь не избирались посредством голосования листьями, а, напротив, сами голосовали листьями, вынося приговор в процессах о лицах, незаконно вписанных в гражданские списки (εί τις ώς παρέγγραπτος έκρίνετο), и путем такого голосования исключали их из этих списков. Эта процедура тоже называлась экфиллофорией (см. о ней: Poll. VIII. 18). И опять перед нами прямая параллель с остракизмом, а не с чем-нибудь другим! Во всех перечисленных случаях речь идет об исключении, удалении, а отнюдь не об избрании или включении.
На нескольких остраконах из Херсонеса встречается изолированная буква «ню» непонятного назначения. Можно, конечно, трактовать ее как сокращенное обозначение какой-то полисной должности (например, «номофилак») и понимать остраконы как «бюллетени» для голосования при выборах магистратов на эту должность. Однако не слишком ли произвольной будет такая трактовка, и почему ее нужно считать более вероятной, чем любую другую? Кстати, существует и афинский остракон (с именем Гиппократа, сына Алкмеонида, хранится в Гейдельберге)[1105], в разных местах которого расположены целых четыре буквы «ню». Последний издатель остракона Немет, не мудрствуя лукаво, предположил, что буквы были вписаны кем-то забавы ради еще до того, как черепок послужил остраконом. Впрочем, почему же обязательно «забавы ради»? Понятно, что черепок, прежде чем стать черепком, был частью сосуда, а сосуд мог использоваться для самых различных целей, и, соответственно, на него могли наноситься разного рода пометы. Во всяком случае, никак нельзя определить, когда были нанесены буквы «ню» — одновременно ли с именем «кандидата», или раньше, или даже позже. Данный вопрос еще нуждается в дополнительном изучении. Не исключено, что «ню» может скрывать какое-нибудь самое неожиданное сокращение, например, эпитет магического характера, навлекающий проклятие на лицо, обозначенное на черепке[1106].
Итак, перед нами две интерпретации херсонесских острака: как черепков для остракизма и как бюллетеней для избрания должностных лиц. Нетрудно заметить, что вторая из этих интерпретаций не базируется на близких и современных параллелях. Первая же интерпретация как раз подкрепляется многочисленными параллелями, в том числе теперь уже не только афинскими. Соответственно, нам представляется, что именно эта интерпретация по совокупности имеющихся аргументов в ее пользу выглядит значительно более убедительной.
Разумеется, глиняные черепки — этот удобный своей повсеместной доступностью материал, который можно было в изобилии найти на любой улице, в любом доме, — в принципе могли использоваться для самых разнообразных целей. Но все эти цели вряд ли имеют какое-то отношение к рассматриваемым нами здесь конкретным памятникам. Известно, например, что существовали детские игры с использованием черепков (остракинда и др.). Не исключено, что в каких-то из этих игр на черепках могли писаться имена (хотя прямо источники об этом ничего не сообщают). Во всяком случае, М. Лэнг в своем издании острака с афинской Агоры склонна связывать несколько экземпляров из их числа скорее с остракиндой, чем с остракизмом[1107]. Однако херсонесский материал заведомо не удовлетворяет аналогичной интерпретации. Совершенно невероятно, чтобы несколько десятков остраконов с именами, а зачастую и с патронимиками, служили игровым целям. Само собой разумеется, что поскольку речь идет о надписях, сделанных уже на черепках, а не на цельных сосудах, отпадает и интерпретация их как имен владельцев.
Итак, как количество, так и ареал внеафинских находок острака, свидетельствующих о применении остракизма в тех или иных полисах, имеют тенденцию к расширению. Следует учитывать, что каждый следующий археологический сезон может принести новые находки памятников этого рода, как в тех городах, о которых шла речь выше, так и в каких-то других. В связи со сказанным небезынтересно будет упомянуть, что в Эфесе на рубеже VI–V вв. до н. э. применялся способ изгнания, имевший определенные черты сходства с афинским остракизмом. В данном случае в нашем распоряжении такой аутентичный и авторитетный источник, как современник и даже в известной степени участник описываемых событий — философ Гераклит[1108]. В одном из сохранившихся фрагментов (В121 DK), почти без разночтений передаваемом рядов позднейших авторов (Страбоном, Диогеном Лаэрцием, Цицероном), что убедительно говорит в пользу его подлинности, Гераклит, горько сетуя на изгнание эфесянами его друга — аристократа Гермодора, приводит формулировку, обосновывавшую это изгнание: «Среди нас никто да не будет наилучшим, а коли есть такой, быть ему на чужбине и с другими!»[1109] Судя по всему, философ цитирует официальный документ.
Строго говоря, с эфесской процедурой очень много неясностей. Так, совершенно неизвестен способ принятия решения: осуществлялось ли голосование об изгнании с помощью черепков, листьев или каким-то иным путем. Неизвестно, было ли это изгнание ограничено каким-то сроком (десятью годами, как в Афинах, пятью, как в Сиракузах, и т. п.), или же оно являлось пожизненным[1110]. Неизвестно, далее, был ли случай с Гермодором единичным, или мы имеем дело с какой-то системой (второе несколько более вероятно)[1111]. С несколько большей уверенностью можно говорить о субъекте принятия решения: в изложении Гераклита это Έφέσιοι, то есть, судя по всему, эфесский демос, народное собрание. Если бы решение принял какой-то другой, меньший по размеру орган (например, Совет), то философ, наверное, оговорил бы это специально и уж во всяком случае не стал бы утверждать, что всех эфесян следует поголовно перевешать, а город передать безусым юнцам, — то есть, очевидно, тем, кто ввиду св