оего несовершеннолетия не принимал участие в голосовании.
Твердо известно, однако, самое главное — цель изгнания. Она заключалась в том, чтобы удалить из полиса выдающегося и тем самым опасного гражданина. А ведь это именно та цель, которая имелась в виду при введении остракизма в Афинах. Изгнание Гермодора, как и афинский остракизм, оказывалось мерой «профилактической», то есть проведенной не в силу какого-то преступного деяния, совершенного этим человеком, а для того, чтобы обезопасить себя от него на будущее. Это — важнейшая принципиальная черта остракизма и аналогичных ему институтов. Таким образом, мы можем утверждать, что эфесская процедура — явление того же порядка, что и афинский остракизм[1112]. Какие бы расхождения между ними ни обнаруживались, эти расхождения, по сути дела, имеют частный и непринципиальный характер[1113].
При обозрении внеафинских острака и релевантного нарративного материала не могут не быть подняты естественные вопросы: складывался ли институт остракизма самостоятельно в разных полисах или же первоначально в одном месте? И если в одном, то обязательно ли это были именно Афины? И даже если Афины следует считать родиной остракизма, то для всех ли остальных полисов, где он также применялся, следует говорить об афинском влиянии, заимствовании из Афин? Не были ли «пути остракизма» менее прямолинейными и более сложными? Вся эта серия вопросов крайне редко поднимается в историографии. А если какой-нибудь исследователь поднимает их, то тут же и выясняется, что у него имеются готовые ответы. И ответы эти всегда одни и те же. Остракизм возник в одном месте, местом этим были клисфеновские Афины, и во все остальные полисы, где этот институт зафиксирован, он попал только из Афин. Все это считается как бы чем-то самим собой разумеющимся[1114]. Возможные альтернативы даже не рассматривают, ссылаясь на общепринятое мнение. Власть этого общепринятого мнения оказывается настолько велика, что зачастую едва ли не заменяет собой всякую аргументацию, а это вряд ли достойно похвалы.
Только один пример. Еще в XIX в. Ж. Валетон, обратившись к интересующему нас здесь вопросу, решил его в пользу афинского приоритета[1115]. Основные доводы его следующие. Древние авторы указали бы, если бы остракизм впервые появился не в Афинах, а в каком-нибудь другом полисе (типичный argumentum е silentio, который сам по себе не может иметь никакой силы). Далее, сиракузский петализм был прямо смоделирован по образцу афинского остракизма, а значит, то же самое по аналогии можно заключить и о других сходных с остракизмом процедурах за пределами Афин (опять же очень слабое доказательство). Наконец, Афины раньше всех остальных полисов перешли от аристократии к демократии. А вот этот тезис уж откровенно неверен! Если во времена Валетона так еще можно было считать, то теперь уже просто непозволительно. В недавней книге, специально посвященной данному сюжету[1116], обозначен целый ряд «доклисфеновских» демократий в разных частях греческого мира, возникших еще в архаическую эпоху. Интересно, что в этом перечне наличествуют Мегары и Аргос, в которых найдены острака. Кроме того, само положение о неразрывной связи остракизма с демократией нуждается в серьезной корректировке (см. выше, гл. II, п. 2).
Относительно недавно вышла монография Р. Томсена, на всем протяжении которой идет речь именно о происхождении остракизма. Автор, разумеется, не может не коснуться и вопроса об афинском приоритете или отсутствии такового. И что же? Он совершенно не углубляется в проблему, а просто ссылается на работу Валетона, считая, что после нее говорить на эту тему уже незачем[1117]. И всё! Вопрос закрыт. «Афинская» версия восторжествовала. Как будто со времен Валетона наука не сделала ни шага вперед… И как будто в его аргументах нет очевидных слабостей. «Пусть даже необходимо подчеркнуть, — пишет Томсен, — что абсолютная уверенность в этом вопросе невозможна, однако не имеется серьезных оснований отклоняться от общепринятого мнения (common assumption)». Опять это «общепринятое мнение»! А если оно представляет собой не более чем историографический миф? Мы отнюдь не утверждаем этого, напротив, считаем, что «афинская» гипотеза имеет не только право на существование, но и достаточно веские резоны в свою пользу. Однако это именно гипотеза, которую следует принимать во внимание наряду с любой другой, не отвергая заведомо ни одну из них и учитывая новейшие данные. Вопрос нужно изучать, а не отмахиваться от него. Нельзя a priori постулировать прямое афинское влияние на все полисы, где появился остракизм. Напомним, прямо сообщается о таком влиянии только в случае Сиракуз.
В связи с рассматриваемой проблемой необходимо упомянуть о нескольких обстоятельствах, представляющихся нам немаловажными. Во-первых, мы встречаем остракизм (и аналогичные процедуры) с той или иной степенью уверенности практически во всех частях греческого мира — от Сицилии до Малой Азии и от Крыма до Северной Африки. Вне сомнения, в отдельных конкретных случаях мы можем и даже должны говорить о заимствовании института из Афин. Но постулировать его для всех без исключения остальных полисов, где остракизм зафиксирован, — не будет ли это сугубым «афиноцентризмом»? Афины, конечно, были влиятельным политическим и культурным центром, но все же не до такой степени, чтобы все остальные греческие государства, не находящиеся от них в прямой зависимости, стали копировать с афинского образца важные элементы конституционного устройства. При этом характерно, что, помимо Афин, острака пока найдены только в дорийских полисах: Херсонесе, Кирене, Мегарах, Аргосе. Получается, что афинское влияние в рассматриваемом нами аспекте в V в. до н. э. охватило почему-то прежде всего дорийский мир, а не ионийский, родственный Афинам и находившийся с ними в эту эпоху в куда более тесном контакте?
Такое предположение само по себе выглядит крайне маловероятным. Кроме того, оно приводит к существенным хронологическим неувязкам, как мы увидим чуть ниже, когда будем говорить о времени существования института остракизма в различных полисах. А почему бы не допустить обратный ход мыслей — что идея остракизма пришла в Афины из дорийского ареала? Имеется, по крайней мере, одна интересная параллель. Реформа аттических фил, как известно, отнюдь не была изобретением Клисфена, и об этом знал уже Геродот (V. 67–69). Известно о схожих реформах фил, проводившихся в греческих полисах ранее, в течение архаической эпохи: в Коринфе, Сикионе, Кирене, возможно, в Спарте. И все эти полисы — дорийские! Не могло ли получиться так же и в случае с остракизмом? Выскажем эту идею чисто в порядке гипотезы, не претендуя ни на что большее.
Во-вторых, обратим внимание на порядок слов у Аристотеля (Роl. 1302b18), когда он говорит о том, что остракизм применялся έν "Αργεί και Άθήνησιν — именно так, а не иначе. Едва ли отличавшийся скрупулезностью и педантизмом Стагирит расположил здесь названия городов в произвольном, ничем не обусловленном порядке. Нельзя говорить и об алфавитной расстановке топонимов: по правилам греческого алфавита, в отличие от русского, Афины должны были бы оказаться впереди. Логичнее предположить, что у автора «Политики» были какие-то веские основания поставить Аргос перед Афинами, например, имевшиеся в его распоряжении сведения о том, что аргосский институт остракизма древнее афинского[1118]. Во всяком случае, если бы Аристотель абсолютно точно знал, что родина остракизма — Афины, следует полагать, что их он и поставил бы на первое место. Но, очевидно, такой безоговорочной уверенности он не имел, в отличие от многих ученых XIX–XX вв.
В-третьих, высказывавшиеся и аргументировавшиеся нами выше соображения о доклисфеновском, архаическом происхождении остракизма (гл. II, п. 2) лишают версию о его безоговорочно афинской природе одного из серьезных устоев. Выражаясь фигурально, если Клисфен — не «отец» остракизма, то Афины вовсе не обязательно должны быть «родиной» этого института. Говоря же более терминологично, если мы отказываемся от жесткой привязки возникновения остракизма к совершенно конкретному историкохронологическому контексту (политическая борьба в афинском полисе конца VI в. до н. э.) и ставим этот процесс в контекст более широкий, причем не только афинский, а общегреческий, то и локальный контекст вполне может быть изменен, во всяком случае, перестает быть инвариантным.
Но самым важным представляется нам рассмотреть, насколько позволяют источники, проблему хронологических рамок функционирования остракизма в различных полисах за пределами Афин и попытаться подойти к решению сопутствующих проблем. Прежде всего интересует нас вопрос, когда именно появлялся остракизм в том или ином месте. Уже в зависимости от полученных ответов можно будет говорить о возможности или невозможности, вероятности или маловероятности афинского влияния в каждом конкретном случае. Задача, стоящая перед нами, ввиду скудости Источниковой базы чрезвычайно сложна. Пытаясь ее реализовать, мы не будем, в отличие от общепринятой практики, пытаться вычислить датировку введения остракизма в Мегарах, Аргосе, Кирене и др. на основании постулируемого заимствования из Афин. Как раз это последнее еще нуждается в доказательстве и, следовательно, само по себе не может использоваться для обоснования чего-либо. Постараемся прибегать к другим методам, к привлечению разного рода косвенных данных, в частности, известных фактов из политической истории полисов, которые нас интересуют (впрочем, к сожалению, политическая история всех этих полисов тоже реконструируется более или менее слабо). Посмотрим, не поможет ли это чем-нибудь. Кроме того, нам представляется правомерным привлечь также некоторые теоретические соображения о закономерностях применения остракизма.