Впрочем, в принципе возможным следует считать и такой вариант, при котором остракизм попал из Мегар в Херсонес, минуя Гераклею. Он мог быть перенесен, так сказать, на персональном уровне. Поясним свою мысль. Гераклея основала Херсонес спустя достаточно непродолжительный отрезок времени после того, как сама была основана мегарянами. Среди колонистов, отправившихся в Юго-Западный Крым, должны были быть и такие, которые родились и сформировались как личности еще в Мегарах. Они видели применение остракизма на своей родине и вполне могли репродуцировать его на новом месте жительства, независимо от того, существовал ли этот институт в месте их промежуточного пребывания, в Гераклее.
Не будет неуместным вопрос, почему, по каким причинам совсем молодой общине херсонеситов понадобилось вводить у себя остракизм уже с первых десятилетий существования своего города. Ю. Г. Виноградов формулирует этот вопрос так: «По какой причине наверняка немногочисленной общине первых херсонеситов, очутившихся в диком краю разбойничавших тавров, понадобилось вводить у себя чуть ли не с первых шагов своего бытия столь радикальную меру политической борьбы, как остракизм, и изгонять на время кого-то из гражданского коллектива, вместо того чтобы, сомкнув ряды, защищать суверенитет своего молодого полиса перед лицом жестокосердных варваров?»[1127] Впрочем, такая формулировка вопроса представляется нам не вполне корректной. Есть в ней что-то телеологическое. По этой логике точно так же можно было бы спросить: почему афиняне в 480-х гг. до н. э., вместо того, чтобы крепить единство гражданского коллектива перед лицом нависавшей персидской угрозы, только тем и занимались, что почти каждый год изгоняли остракизмом кого-нибудь из видных политиков? Ведь крупнейшая серия остракофорий в афинской истории приходится как раз на тот хронологический отрезок, который, казалось бы, был всего менее для этого уместен. Очевидно, наша современная логика здесь не подходит. Тем не менее, нуждается все-таки в разрешении проблема причин введения остракизма в Херсонесе. Ведь раз был остракизм, — значит, была и острая политическая борьба. Почему же она разгорелась едва ли не с самого основания полиса?
На наш взгляд, здесь необходимо принимать во внимание следующие обстоятельства. Во-первых, круг граждан «Херсонеса изначального» был неоднороден в этническом отношении. Ю. Г. Виноградов, проанализировав с ономастической точки зрения имена на херсонесских острака, со всей убедительностью показал, что среди насельников нового полиса были как дорийцы, так и ионийцы[1128]. С первыми всё более или менее ясно (гераклеоты, они же мегаряне), а откуда ионийский элемент? Вначале Ю. Г. Виноградов считал, что в основании Херсонеса наряду с Гераклеей приняла участие какая-то из понтийских колоний Милета (скорее всего, Синопа), хотя это не отразилось в источниках[1129], а впоследствии он пришел к мнению, что ионийские имена принадлежат потомкам милетских колонизаторов самой Гераклеи, которые, по сообщению Страбона (XII. 542), поселились на ее месте еще до мегарян[1130]. Мы, со своей стороны, напомнили бы и о делосском участии в основании Херсонеса ([Scymn.] 826 sqq.). Выходцев с Делоса в раннем Херсонесе было, конечно, немного, но они, несомненно, все же были, а делосцы являлись именно ионийцами. Наличествовало среди херсонесских граждан первых десятилетий существования колонии и какое-то количество беотийцев (ср. чисто беотийское имя Пармених на острака из Херсонеса). Этот факт тоже не удивителен, поскольку в основании Гераклеи Понтийской, метрополии Херсонеса, приняла участие, кроме Мегар, также беотийская Танагра[1131].
Этническая пестрота гражданского коллектива (дорийцы, ионийцы, беотийцы…), конечно, не могла способствовать единству и стабильности внутриполитической жизни, а, напротив, должна была порождать конфликты. Достаточно вспомнить, что, например, в полиэтничных Фуриях практически сразу же после их основания начались междоусобные распри.
Второе обстоятельство. Обратим внимание на тот факт, что Гераклея уже в ближайшие десятилетия после своего возникновения сама становится метрополией сразу двух новых апойкий: Херсонеса в Крыму и Каллатиса на западном побережье Понта[1132]. В чем же причина столь бурной колонизационной активности совсем еще молодого полиса? Говоря в самом общем виде, выведение колонии могли обусловить три ряда факторов: демографические, коммерческие и политические. Первую группу приходится сразу исключить: совершенно невероятно, чтобы гераклеоты буквально сразу после основания города столкнулись со столь жестокой стенохорией, что потребовался отток населения — и не в один, а в целых два дочерних полиса. Напротив, в условиях «варварского» окружения (мариандины) разбрасываться гражданами вряд ли было уместно: каждый ополченец должен был быть на счету. С другой стороны, интересы морской торговли не требовали выведения полномасштабных колоний со статусом полиса: достаточно было ограничиться факториями. Остается предположить, что главную роль в гераклейской колонизации сыграли политические факторы. Очевидно, вскоре после выведения Гераклеи в ней закипела острая политическая борьба, и для каких-то групп гражданского коллектива стало невозможным оставаться на старом месте; они были вынуждены отправиться в субколонию, возможно, даже вытеснены насильственно.
Собственно, здесь мы не имеем даже нужды в гипотезах: есть эксплицитное свидетельство Аристотеля (Pol. 1304632), согласно которому сразу (ευθύς) после основания Гераклеи в ней развернулась политическая борьба, в ходе которой различные группировки граждан — Аристотель, используя терминологию своего времени, называет их «знатными» (γνώριμοι) и «демагогами» — поочередно побеждали и изгоняли противников. Можно строить различные предположения о конкретном характере этой борьбы[1133], но одно вполне очевидно: одним из ее результатов стало как раз основание Херсонеса. А если это так, то, стало быть, первые херсонеситы уже привозили с собой в землю тавров «семена» потенциального стасиса. Чтобы воспрепятствовать этим семенам разрастись пышным цветом, вскоре после основания полиса в нем и был учрежден институт остракизма.
Практически невозможно сказать что-то более конкретное в связи с обстоятельствами введения интересующей нас процедуры в Херсонесе. Не исключено, что на первых порах существования полиса в нем установилась тирания ойкиста[1134], а после ее ликвидации и во избежание возрождения аналогичного режима решено было обратиться к периодическим изгнаниям влиятельных граждан посредством голосования черепками. Но это, безусловно, может быть только предположением, которое вряд ли когда-нибудь будет категорично доказано.
Как долго существовал остракизм в Херсонесе? Судя по всему, на протяжении весьма длительного хронологического отрезка, как и в Мегарах. Самые ранние из херсонесских остраконов датируются началом V в. до н. э., а самые поздние относятся к рубежу IV–III вв. до н. э. Получается, что институт функционировал, как минимум, в течение двух веков. Правда, по справедливому мнению Е. Я. Туровского, вряд ли он применялся часто, иначе количество открытых в Херсонесе черепков-«бюллетеней», скорее всего, было бы больше[1135]. Херсонесский остракизм, видимо, был экстраординарным институтом; впрочем, именно таковым он являлся и в Афинах, да, наверное, и во всех остальных полисах, где зафиксировано его употребление.
И, наконец, когда в Херсонесе окончился обычай остракизма? В порядке чистой гипотезы и не претендуя ни на что большее, позволим себе следующее рассуждение. В начале III в. до н. э. в херсонесском полисе «произошли какие-то серьезные события»[1136]. Сказать об этих событиях что-то конкретное непросто, но очевидно, что активизировалась внутриполитическая борьба, возросла острота конфликтов между различными группами гражданского коллектива. Возможно, имел место государственный переворот или попытка такового; не исключено, что претерпел какие-то изменения политический строй. Признаком каких-то экстраординарных обстоятельств, документом, принятым в кризисных, а не в стабильных условиях является, несомненно, знаменитая Херсонесская присяга, относящаяся как раз к этому времени.
Тем же хронологическим отрезком датируется и еще один эпиграфический документ, в высшей степени интересный по своему содержанию, но, к сожалению, сохранившийся в крайне неудовлетворительном состоянии, что побуждало работавших с ним исследователям к разного рода реконструкциям и конъектурам, из которых далеко не все представляются убедительными[1137]. Во всяком случае, даже на основании имеющегося в нашем распоряжении фрагментированного текста можно сделать уверенный вывод о том, что памятник представляет собой декрет о возвращении в Херсонес каких-то политических изгнанников. Подобного рода акции амнистии (особенно когда они относились не к какому-то конкретному человеку, а к целой группе или категории граждан) предпринимались в греческих полисах обычно именно при переворотах, при смене власти (новый режим возвращает на родину своих сторонников, изгнанных предыдущим правительством) или вообще в момент изменения государственного строя, важных политических реформ и т. п., либо же в годину особенно суровой внешней опасности. Резонно вспомнить, например, в каких случаях осуществлялась амнистия в Афинах, история которых известна лучше всего. Амнистировал изгнанников Солон перед началом своих реформ, — очевидно, для того, чтобы расширить круг потенциальных сторонников этих преобразований. Тиран Гиппий после смерти Писистрата амнистировал ряд ведущих аристократов, изгнанных отцом, чтобы, так сказать, с самого начала продемонстрировать «либеральный» и толерантный характер своего правления. В 480 г. до н. э., в связи с нашествием Ксеркса, по инициативе Фемистокла афинская экклесия провела амнистию, под которую, в числе прочих, подпали жертвы остракизма. Наиболее известна амнистия 403 г. до н. э., после свержения олигархии Тридцати и восстановления демократии.