Если напрямую применить пропорцию «гоплиты — треть граждан» к данным Фукидида, то окажется, что перед Пелопоннесской войной в Афинах было около 60 тысяч граждан. Собственно, именно эту цифру отстаивает М. Хансен[1156], считающий, что меньшие оценки представляют собой проявления «тенденции недооценивать население классической Аттики». Тем не менее все-таки именно эти меньшие оценки превалируют в историографии. В связи с 431 г. до н. э. называют следующие цифры: 43 тысячи граждан[1157], 40–50 тысяч[1158], более 40 тысяч[1159], около 45 тысяч[1160], 45–60 тысяч[1161]. Можно, таким образом, говорить о «минималистских» и «максималистских» оценках, а истина должна лежать где-то между ними. Во всяком случае, думаем, что никак не ошибемся, если констатируем: в «Периклов век» взрослых граждан мужского пола было в Афинах никак не меньше 40–45 тысяч. В то же время вряд ли их было и намного больше. Следует учитывать, помимо прочего, еще и такой фактор, как колонизационная деятельность афинян. На протяжении всего V в. до н. э. афинский полис активно выводил излишек граждан в колонии и клерухии. Представление о масштабе этой практики может дать одна цитата из Плутарха (Pericl. ll): «Тысячу человек клерухов он (Перикл. — И.С.) послал в Херсонес, в Наксос пятьсот, в Андрос половину этого числа, во Фракию тысячу для поселения среди бисалтов…» Здесь указана лишь малая толика основанных афинянами поселений; на самом деле их было намного больше. Даже во время Пелопоннесской войны клерухии продолжали выводиться. Как видим, речь идет о тысячах граждан, выбывавших с территории полиса, а это должно было оказывать серьезное влияние на общую демографическую ситуацию. Колонисты принимали новое гражданство и переставали быть афинянами; клерухи сохраняли статус афинских граждан и, соответственно, продолжали нести какие-то обязанности по отношению к государству. В частности, наверняка во время Пелопоннесской войны по меньшей мере какая-то их часть прибыла обратно в Афины, чтобы служить в войске и защищать родину. Однако в мирной обстановке, когда их услуги не требовались, клерухи обычно проживали за пределами Аттики и поэтому вряд ли принимали участие в остракофориях[1162].
В целом складывается впечатление, что афиняне имели представление о некой «идеальной» численности граждан своего полиса (судя по всему, такое представление было в каждом полисе, только цифры варьировались). Для Афин такая «идеальная» численность осознавалась как 30 тысяч, и ее ceteris paribus стремились придерживаться. Если происходило ее сильное превышение, то это воспринималось уже как отклонение от нормы, требующее вмешательства, и проблему «избыточного» населения решали посредством колонизации. Главной причиной регулирования численности граждан были, бесспорно, ограниченные природные (в первую очередь продовольственные) ресурсы[1163].
В дополнение к прямым, эксплицитным данным, более или менее точным и определенным (или, напротив, неточным и неопределенным), поскольку их оказывается явно недостаточно для любых системных построений, исследователи афинской демографии привлекают также данные косвенные. Так, они производят на эпиграфическом материале подсчет имен эфебов, булевтов из разных демов и т. п., наблюдают динамику изменения численности этих имен на различных хронологических отрезках и делают на этом основании те или иные выводы. Однако такого рода методы вряд ли способны принести неоспоримые результаты, — хотя бы уже в силу того обстоятельства, что в нашем распоряжении лишь отрывочные и фрагментарные свидетельства надписей, а отнюдь не их полный корпус.
М. Хансен в своих работах по демографии использует новаторский подход: при определении динамики изменений численности населения в классических Афинах он задействует модели, составленные специалистами-демографами для различных современных обществ и устанавливающие демографические закономерности, которые в них существуют. По его мнению, применение этих моделей по аналогии позволяет, имея лишь несколько исходных цифр для различных лет, заполнить лакуны между ними. Однако данный подход Хансена был подвергнут критике[1164], и нам эта критика кажется справедливой. Модели, о которых идет речь, исходят из реалий сегодняшнего дня, когда практически все государства проводят определенную демографическую и социальную политику; поэтому они вряд ли могут быть автоматически, без принципиальнейших оговорок применены к античному миру, где такая политика не проводилась или, во всяком случае, была совершенно иной по своим задачам и средствам. Кроме того, для греческих полисов были характерны такие факторы, в основном чуждые нашей современности, как частые войны, порождавшие значительную смертность, отъезд населения в колонии и клерухии и др. Все это в совокупности делало численность населения значительно менее стабильной, чем в обществах Новейшего времени, более подверженной разного рода колебаниям.
В дополнение к вышесказанному отметим еще и такой нюанс, говорящий не в пользу подхода Хансена. Существуют различные типы демографических моделей, разработанные для тех или иных регионов современного мира (поскольку понятно, что динамика изменений численности населения, скажем, в Великобритании и в Египте будет совершенно непохожа друг на друга). Для аналогий с Афинами Хансен привлекает те модели, которые имеют в виду страны «третьего мира», расположенные в Азии и Африке. Для этих моделей характерны, в частности, такие закономерности, как исключительно высокая рождаемость, при этом также достаточно высокая (но все же не такая высокая) смертность, и как следствие — постоянный рост населения, относительно небольшая продолжительность жизни и очень значительный удельный вес молодых возрастов в возрастной структуре общества. Датский исследователь почему-то считает, что все эти «азиатские» закономерности применимы к античному миру, хотя, напомним, этот последний находился все-таки в Европе. Разве мы найдем в греческих полисах такой типичный для Востока феномен, как огромные семьи с десятком и более детей? Сведений ни о чем подобном нет. Семьи, как правило, были относительно небольшими. Это обусловливалось, в числе прочего, прагматическими соображениями: стенохория не допускала сколько-нибудь значительного расширения круга потенциальных наследников. Другой вопрос, какими способами достигалось регулирование рождаемости в условиях практического отсутствия средств контрацепции[1165]. Среди таких способов, несомненно, были весьма негуманные: инфантицид, а также подбрасывание детей. Выброшенные дети, конечно, в основном не погибали, а подбирались. Причем в отличие от произведений новой аттической комедии, где младенцы по большей части подбираются порядочными людьми, которые усыновляют (или удочеряют) приемышей, в реальной жизни это гораздо чаще делали, надо полагать, работорговцы, воспитывавшие из них послушных домашних рабов. Кстати, может быть, этот фактор следовало бы учитывать исследователям, занимающимися источниками рабства в античном мире.
А теперь скажем несколько слов о продолжительности жизни в Древней Греции. Бытует распространенное мнение, что в древних обществах в целом средняя продолжительность жизни была очень невысокой, 25–30 лет или что-нибудь в этом роде. Само это положение, пожалуй, и верно, но из него делаются совершенно превратные выводы, что люди в античности действительно жили 25–30 лет, что сорокалетний считался глубоким стариком и т. п. А это полностью противоречит данным источников. Уже в архаическую эпоху Солон считает, что лучший возраст для умственного развития человека лежит между 42 и 56 годами, а смерть наиболее «уместна» в 70 лет (Sol. fr. 19 Diehl). Впоследствии он изменил и это мнение, признав, что смерть должна приходить к человеку лишь в 80 лет (Sol. fr. 22 Diehl)[1166]. Сам афинский мудрец, кстати, прожил, судя по всему, даже больше 80 лет. Приведем еще несколько примеров аналогичного ряда, при этом сознательно не будем брать случаи экстраординарные, вроде ритора Горгия, прожившего 107 лет и до конца жизни сохранявшего здравый ум. Такое долгожительство являлось исключением в античности, как и в наши дни, а нас интересуют примеры более типичные.
Сократ был казнен в возрасте 70 лет; в это время он оставался еще вполне крепким мужчиной и имел маленьких детей. Фокион, 50 раз занимавший пост стратега, окончил жизнь (и тоже насильственно) в 80 с лишним лет; он был, конечно, стариком, но отнюдь не дряхлым, а бодрым и деятельным. Перикл прожил 65 лет, при этом ни один источник не говорит о нем в его последние годы как о человеке старом или хотя бы пожилом. В целом нет оснований считать, что древние греки жили существенно меньше, чем наши современники, скорее наоборот.
Подчеркнем принципиально важный момент: средняя продолжительность жизни в античности была низкой прежде всего за счет очень высокой детской смертности. Это последнее явление было общим для всех древних обществ, да и вообще для всех человеческих социумов вплоть до открытия антибиотиков в XX веке[1167]. В равной степени в греческом полисе эпохи классики и в русской деревне позапрошлого столетия весьма значительная, едва ли не большая часть детей умирала в младенчестве, когда организм особенно уязвим для разного рода болезней, в то время как в наши дни выживают практически все.
Но если уж ребенок выживал (а выживали, естественно, наиболее сильные и крепкие), а затем, став взрослым, не погибал на войне (еще один фактор низкой средней продолжительности жизни), то ничто не мешало ему дожить до весьма преклонного возраста. Никто, думается, не будет спорить с тем, что экологические условия в античности и в целом в доиндустриальную эпоху были несравненно более благоприятными для человека, нежели ныне. Далее, ритм жизни был более неторопливым, размеренным, что уменьшало количество стрессовых ситуаций, которые, как известно, тоже негативно влияют на продолжительность жизни