[137], и в рамках данной работы придется еще подробно останавливаться (гл. IV, п. 2). Несколько сложнее проблема Кимона, который в 480-х гг. действительно был еще молодым человеком, не достигшим тридцатилетия. Но Кимон, выходец из знатнейшего рода Филаидов, сын марафонского победителя Мильтиада, занимал в афинском полисе особое положение. После бесславной смерти отца и перипетий, связанных с уплатой оставшегося после него огромного штрафа, Кимон, несмотря на свою молодость, был, судя по всему, прекрасно известен согражданам, более того, по словам Плутарха (Cim. 4), «пользовался в городе дурной славой». В складывании этой негативной репутации сыграли роль несколько обстоятельств. В частности, на Кимона переносилась неприязнь, которую многие афиняне испытывали к Мильтиаду, по их мнению, чрезмерно «вознесшемуся» и которая усугублялась твердой уверенностью греков рассматриваемой эпохи в ответственности потомков за деяния предков[138]. Не следует сбрасывать со счетов и распространявшиеся по городу сплетни о незаконном сожительстве Кимона с родной сестрой Эльпиникой (как мы увидим чуть ниже, факт этих сплетен зафиксирован не только письменными источниками, но и надписью на одном остраконе). Таким образом, Кимон уже в 480-е гг. до н. э. вполне мог подвергаться опасности остракизма. Конечно, опасность эта вряд ли была реальной, и он, конечно, не был в числе главных «кандидатов» на изгнание, таких, как Аристид или Ксантипп, но нет ничего удивительного в том, что несколько десятков или даже сотен афинских граждан предпочитали писать на черепках именно его имя. Во всяком случае, опровергнуть это вряд ли возможно.
Далее, на трех остраконах с Керамика фигурирует имя Арифрона, сына Ксантиппа. Если отождествить этого Арифрона с известным из письменных источников братом Перикла (имя и патронимик совпадают), то это могло бы стать решающим доводом в пользу поздней датировки острака. В самом деле, в 480-х гг. до н. э. Арифрон, будучи несовершеннолетним, никоим образом не мог подвергаться угрозе остракизма. Мы подробно рассмотрели этот вопрос в другом месте[139], что позволяет нам теперь ограничиться кратким суммированием сделанных там выводов. Арифрон, брат Перикла, родившийся никак не позже 495 г. до н. э., не мог по своей молодости выступать в качестве «кандидата» на изгнание не только в 480-х гг., но также и во время гипотетического второго остракизма Мегакла в 470-х, если принять историчность последнего.
Гораздо более приемлемой идентификацией для упоминающегося на острака Арифрона является отец Ксантиппа и дед Перикла. Этому человеку в 480-х гг., как показывают результаты наших хронологических калькуляций, должно было быть около 70 лет — возраст солидный. Однако на острака того же времени есть более сотни упоминаний Гиппократа, сына Алкмеонида. А этот Гиппократ, принадлежавший к роду Алкмеонидов, родился, как продемонстрировал А. Раубичек на основании эпиграфических данных[140], около 560–550 гг. до н. э., то есть точно тогда же, когда и Арифрон Старший. Таким образом, даже политический деятель в достаточно преклонных годах вполне мог оказаться настолько ненавистным некоторым из своих сограждан, чтобы они пожелали его удаления за пределы Аттики. А вот если мы отнесем острака с Керамика к 470-м гг., то появление на них Арифрона, деда Перикла, окажется практически невозможным. Если даже он был еще в живых в это время, ему должно было быть более 80 лет. Вряд ли столь глубокий старец мог у кого бы то ни было вызывать опасения. Иными словами, аргумент, приводимый в свою пользу сторонниками поздней датировки рассматриваемого комплекса памятников, работает скорее против них.
Привлекается в качестве аргумента также довольно длинная (по меркам граффити) надпись на одном из остраконов, направленных против упоминавшегося выше Мегакла. Полностью эту надпись мы приведем ниже, а пока укажем, что в ней, по мнению некоторых исследователей[141], содержится рекомендация Мегаклу опять убираться прочь ([πά]λι εχσο), но не в Эретрию. Из слова «опять» делается вывод, что Мегакл уже подвергался изгнанию, а следовательно — данный остракон относится к его второму остракизму. Но и этот аргумент не выдерживает критического анализа. Во-первых, отнюдь не бесспорным представляется именно такое заполнение лакуны; предлагался и другой вариант реконструкции — [άπο]λι[142]. Но даже если мы примем чтение πάλι, это, в сущности, ничего нам не даст. Повторное изгнание еще не означает повторного остракизма. Можно практически без сомнений утверждать, что Мегакл ранее действительно изгонялся из Афин, а было это в 507 г. до н. э., когда спартанский царь Клеомен I подверг изгнанию, наряду с реформатором Клисфеном (родным дядей Мегакла), еще 700 семей его родственников и сторонников (Herod. 1.72; Arist. Ath. pol. 20.3)[143]. А может быть, πάλι(ν) означает совет Мегаклу больше не уходить именно в Эретрию? В таком случае толкования ситуации вообще могут быть самыми разнообразными. Мегакл мог бывать и даже жить в этом расположенном совсем недалеко от Афин эвбейском полисе вне всякой связи с каким-либо предыдущим изгнанием. Род Алкмеонидов, к которому он принадлежал, связывали с эретрийской аристократией узы давних дружественных контактов, восходивших еще по меньшей мере к концу VII в. до н. э.[144] А в конце VI в. до н. э., в эпоху Клисфена, Эретрия окончательно попала в сферу афинского влияния; похоже, тогда же там утвердилась демократия по образцу Афин[145].
Наконец, такой аргумент, приводимый сторонниками поздней датировки рассматриваемых здесь памятников. Им кажется странным, что в одном комплексе оказались перемешаны острака, относящиеся ко времени как до, так и после нашествия Ксеркса. Разрушение и сожжение персидским войском Афин — все-таки очень важная веха их археологической истории, и непонятно, почему это событие не нашло никакого отражения в данном случае. Соответственно, постулируется вывод: никаких острака 480-х гг. до н. э. в нижнем слое находки на Керамике вообще нет, и весь этот слой следует датировать 470-ми гг., то есть эпохой после Ксеркса. Однако все эти недоумения были бы резонны в том случае, если бы острака после использования держали в каком-нибудь хранилище, на складе, в архиве и т. п. Такое хранилище, скорее всего, погибло бы в огне пожара, и после возвращения в 479 г. афинянам пришлось бы создавать новое. Тогда, действительно, перемешивание более ранних острака с более поздними было бы маловероятным. Однако, ничего подобного, конечно, не было, и ни в каком архиве черепки не сохраняли. То, что мы имеем на Керамике, — отнюдь не хранилище, а сброс разновременного мусора на свалку, и появиться он мог каким угодно образом. Например, при подготовке фундаментов для многочисленных монументальных построек, возводившихся в Афинах в эпоху Кимона и Перикла, вынутые из земли острака свезли на Керамик и попросту вывалили в речку. Позже, ближе к концу V в. до н. э., так же поступили еще раз, от чего образовался верхний слой комплекса. Это лишь один из возможных вариантов, но, во всяком случае, нет ничего удивительного, что в груде мусора перемешались разновременные черепки. И уж, несмотря на любые утверждения противников этой точки зрения, острака 480-х гг. на Керамике все же несомненно есть. Например, найденный там остракон с именем Гиппарха, сына Харма[146], может относиться только к самой первой известной остракофории (487 г. до н. э.), поскольку именно ее жертвой стал этот политик.
Мы так подробно остановились на проблеме хронологии острака с Керамика, чтобы продемонстрировать, что в этом случае дело обстоит так же, как и во многих других: аргументация, приводимая сторонниками их поздней датировки, своим обилием производит впечатление, но если не поддаваться этому первому впечатлению, а попытаться разобраться с каждым из звеньев данной аргументации по отдельности, то каждое такое звено оказывается весьма непрочным и при ближайшем рассмотрении выглядит скорее постулатом, чем доказанным фактом. Соответственно, мы пока не видим достаточных оснований отказываться от первоначальной датировки основной части рассматриваемого комплекса 480-ми гг. до н. э. Один-единственный аргумент, приводящийся в пользу этой датировки — огромный удельный вес острака против Мегакла в группе с Керамика — перевешивает всю совокупность доводов contra. А ведь, кроме этого основного аргумента, имеются и другие. Так, упоминаемый на острака с Керамика Агасий, судя по всему, тождественен с Агасием, который в 479 г. до н. э. организовал изменнический заговор и после его раскрытия был вынужден бежать из Афин (Plut. Aristid. 13)[147]. А коль скоро это так, впоследствии он не мог выступать в роли «кандидата» на изгнание остракизмом.
Острака — замечательные, уникальные памятники первоклассного источниковедческого значения, живые свидетели событий. Их изучение и анализ в настоящее время становятся, без преувеличения, одним из наиболее перспективных направлений в исследовании афинской истории[148]. С надписей на острака перед нами во всем своем неповторимом своеобразии встает мир классического греческого полиса с его кипучей политической жизнью. Мы почти физически ощущаем это кипение страстей, слышим голоса людей далекой эпохи, принадлежащих к самым разным социальным слоям, совершенно не похожих друг на друга. И эта на первый взгляд беспорядочная разноголосица сливается в стройный хор афинского демоса. Мы, так сказать, наблюдаем демократию в действии. Подобная полная жизни картина не отменяет, но порой существеннейшим образом дополняет и корректирует данные нарративной традиции, демонстрируя Афины не с официальной, а, если можно так выразиться, с внутренней, «интимной» стороны.