Перейдем теперь к характеристике вклада тех антиковедов, которые исследовали или затрагивали остракизм не в книгах, а в статьях. Сразу оговорим, что в нашу задачу здесь не входит изложение всех конкретных мнений различных ученых по отдельным частным проблемам, связанным с институтом, о котором идет речь. Это будет специально делаться в соответствующих местах, по ходу рассмотрения тех или иных аспектов темы. Начнем с тех специалистов, которые, на наш взгляд, сделали особенно много для изучения остракизма, — А. Раубичека, Дж. Кини, П. Бикнелла, Р. Девелина, Г. Стэнтона, Ф. Виллемсена, Ш. Бренне, К. Моссе.
Не будет преувеличением сказать, что никто во всей мировой историографии не внес такого значительного и многостороннего вклада в исследование круга вопросов, связанных с остракизмом, как Антон Эрих Раубичек — австрийский антиковед славянского происхождения, эмигрировавший от нацистов и с 1938 г. живший и работавший в Соединенных Штатах[226]. Остракизм стал воистину делом жизни Раубичека, на протяжении полувека посвятившему этому институту около двух десятков работ самой разной направленности. Среди них — несколько весьма принципиальных статей общего характера[227], в которых высказываются важные соображения о функциях остракизма, его месте в политической системе и политической жизни афинского демократического полиса, о методах изучения остракизма, о специфике Источниковой базы этой темы и т. п. В статье, посвященной времени и историческому контексту введения остракизма[228], Раубичек выдвинул чрезвычайно оригинальную (но в то же время в высшей степени спорную) гипотезу об учреждении этой меры Клисфеном в 480-х до н. э. (sic!). На этой гипотезе нам еще предстоит останавливаться в гл. II. Некоторые работы того же автора посвящены обстоятельствам отдельным остракофорий и дальнейшей судьбе их жертв (Ксантиппа, Кимона, Аристида)[229].
Особенное внимание Раубичека всегда привлекали источники, сообщающие об остракизме. Даже трудно сказать, какая из двух основных категорий источникового материала — нарративные свидетельства или острака — оказалась освещена в его исследованиях более детально. С одной стороны, в ряде статей он разбирал пассажи, посвященные остракизму, которые содержатся у античных авторов: Аристофана, Андокида, Феопомпа, Аристотеля, Феофраста, Филохора и др.[230] С другой же стороны, пожалуй, именно этот антиковед первым по-настоящему серьезно стал заниматься остраконами[231], надписями на них и особенно углубленно — персоналиями афинских политиков, упоминаемых в таких надписях. В результате работ Раубичека выяснились интересные подробности о некоторых афинянах, ставших в V в. до н. э. жертвами остракизма или подвергавшихся опасности изгнания. Среди этих лиц — Филин (неизвестный из нарративных источников, но упоминающийся на острака брат демагога Клеофонта), Дамон (музыкант и теоретик музыкального искусства, являвшийся политическим советником Перикла и за это подвергнутый остракизму), Менон (получивший афинское гражданство фессалийский аристократ, которого тоже не миновала эта мера), Габроних (соратник Фемистокла)[232]. С исследований Раубичека, а также упоминавшегося выше Вандерпула, идет историографическая традиция активного использования данных острака, поскольку этим антиковедам удалось «пристрастить» своих коллег к изучению этих памятников.
Пожалуй, именно Раубичеку было бы больше, чем кому-либо, под силу взяться за новое фундаментальное, обобщающее монографическое исследование об остракизме. Нам кажется, у него действительно были такие планы; во всяком случае, очень многие из его статей[233] выглядят как подготовительные этюды для некоего большого труда. Однако, увы, такая монография никогда не появилась. Сообщается[234], что Раубичек в соавторстве с Вандерпулом планировали подготовить посвященный острака том издания «Афинская Агора» и даже начали работу над ним. Но затем Вандерпул скончался, а Раубичек, чувствуется, был приведен в некоторое замешательство массовыми находками острака на Керамике в 1960-х гг., в результате которых на специалистов по остракизму обрушился колоссальный, к тому же совершенно еще не обработанный материал[235]. Во всяком случае, начиная с 1970-х гг. он занимался остракизмом и острака очень мало, а том, о котором идет речь, был в конечном счете, как мы видели, подготовлен Лэнг.
Ни один другой исследователь, кроме Раубичека, не брал в этот период тему остракизма во всей совокупности ее многочисленных аспектов. Как правило, даже те ученые, которые специально занимались этим институтом, ставили в центр своих работ какую-нибудь сторону связанной с ним проблематики. Так, Дж. Кини анализировал исключительно письменные источники об остракизме, прослеживал формирование повествующей о нем античной нарративной традиции, роль, которую сыграли в ее складывании отдельные авторы (Андротион[236], Феофраст[237]). Он выдвинул гипотезу о существовании в позднеклассических Афинах двух подходов к описанию и характеристике остракизма — «аттидографического» и «перипатетического»; первому был свойствен более узко-конкретный, а второму — более обобщающий взгляд на этот институт. Исследователь попытался реконструировать основные элементы, которые должно было включать в себя типичное раннее описание остракизма. Кроме того, Кини вместе с Раубичеком впервые привлекли широкое внимание антиковедов к анонимному поздневизантийскому фрагменту о ранней форме остракизма (Vaticanus Graecus 1144), о котором мы уже упоминали[238].
П. Бикнелла в наибольшей степени привлек просопографический аспект истории остракизма. Он в полной мере использовал ставшие известными данные острака для извлечения новых сведений о тех или иных афинянах, подвергавшихся угрозе десятилетнего изгнания или действительно ставших жертвой этой меры[239]. Полученный материал Бикнелл привлек для обоснования ряда интересных и оригинальных концепций, изложенных им в общих работах об афинской просопографии классической эпохи[240]. Отметим, впрочем, что у этого автора есть и такие предположения, которые кажутся нам весьма мало обоснованными, как, например, безоговорочное признание им историчности двух остракизмов Мегакла, сына Гиппократа, и Алкивиада Старшего[241].
Р. Девелин сосредоточился на ранней истории или, можно сказать, даже «предыстории» остракизма. В нескольких статьях он убедительно показал, что и до Клисфена могли существовать какие-то формы рассматриваемого института, отличавшиеся от классического остракизма особенностями применяемой процедуры; в частности, субъектом принятия решения мог выступать Совет, а не народное собрание, как впоследствии[242]. Рассматривал этот исследователь также отдельные остраконы с просопографической точки зрения[243], а также затрагивал вопросы, связанные с нарративной традицией об остракизме[244].
Г. Стэнтон изучал проблемы, порождаемые свидетельствами источников о введении остракизма Клисфеном. В частности, он попытался ответить на вопрос о конкретных причинах такого шага, о его непосредственном историческом контексте, и предложенный им ответ следует назвать в высшей степени удачным, во всяком случае, более удачным, чем всё, что предлагалось по этому поводу как ранее, так и позже[245]. По мнению Стэнтона, афинский реформатор первоначально направлял столь мощное оружие, как остракизм, не против Гиппарха, сына Харма (который вряд ли в 507 г. до н. э. мог представлять собой значительную угрозу демократии), а против гораздо более опасного врага — Исагора. Именно эту точку зрения с тех пор можно считать общепринятой в историографии. Занимался Стэнтон, как и очень многие его коллеги, также проблемами острака и надписей на них[246].
Не только ученые из англоязычных стран внесли значительный вклад в изучение остракизма. Так, немецкие антиковеды исследовали — что представляется вполне естественным — преимущественно острака с Керамика. Ф. Виллемсен, которому принадлежит честь наиболее крупных находок в этой сфере в 1960-х гг., опубликовал некоторые из них, по другим высказал ценные соображения, а также (совместно с Ш. Бренне) составил общий перечень имен на этих памятниках[247]. Что же касается самого Бренне, то и он уже опубликовал об острака и остракизме несколько интересных работ. В одной из них он свел воедино и разобрал все известные случаи рисунков-карикатур на остраконах (как с Керамика, так с Агоры)[248], а другая привлекает внимание важными мыслями об общем значении острака для исследования истории и процедуры остракизма, о пропагандистских приемах, применявшихся афинскими политиками в период остракофорий[249].
Неоднократно затрагивала тему остракизма видная современная французская исследовательница К. Моссе