[250]. В особенной степени ее привлекала проблема прекращения функционирования этого института и замена его в IV в. до н. э. иными средствами борьбы группировок, прежде всего различными типами политических судебных процессов (исангелия, γραφή παρανόμων); в контексте решения этой проблемы она давала и общую характеристику остракизма. Мы специально останавливаемся на работах Моссе, поскольку ей, на наш взгляд, удалось наиболее глубоко и аргументированно определить место остракизма в политической системе афинской демократии и общественной жизни классических Афин. Моссе подчеркивает, что остракизм был необходим и возможен лишь на том этапе эволюции демократического полиса, когда доминирующую роль в нем еще играли представители аристократических семей, окруженные группами приверженцев-«клиентов». Эти-то аристократы и применяли остракизм как одно из главных орудий в борьбе друг с другом за контроль над Афинами. В IV в. (а фактически ситуация начала меняться уже со времени Пелопоннесской войны) общеполитическая ситуация была принципиально иной. Общество стало более эгалитарным, на смену аристократическим вождям пришли «новые политики», в большинстве своем незнатного происхождения, которые составили своеобразный «политический класс» (выражение, особенно любимое французской исследовательницей). Все это в своей совокупности и повело к концу остракизма. Подробнее концепция Моссе, здесь охарактеризованная лишь вкратце, будет рассматриваться нами ниже, в основной части работы.
Итак, мы специально остановились на работах тех нескольких антиковедов, чей вклад в изучение вопросов, связанных с остракизмом, особенно значителен. Исследования остальных авторов по данной теме будут рассмотрены нами суммарно, в рамках основных направлений, по которым в настоящее время идет изучение интересующего нас института. Одним из таких направлений продолжает оставаться общая характеристика института в контексте политической и конституционной истории Афин V в. до н. э. Подобных работ общего плана по-прежнему немного, и это касается не только книг, но и статей. К тому же некоторые из этих статей имеют, так сказать, «дежурный» характер, то есть не содержат чего-либо принципиально нового, а ограничиваются лишь приведением основных сведений об остракизме, почерпнутых из источников[251]. Мы бы, впрочем, ни в коей мере не назвали такие работы бесполезными: они очень помогают для общей ориентации в проблематике, особенно для тех, кто только начинает заниматься остракизмом. Например, у Д. Филлипса сведены воедино ссылки едва ли не на все нарративные свидетельства об остракизме (не только собственно античные, но даже и византийские). Тот же автор обозначает важнейшие дискуссионные вопросы, порождаемые историей института (о времени его введения в Афинах, о числе 6000 и т. п.), хотя в рамках своей достаточно краткой статьи, естественно, не претендует на их окончательное разрешение.
Напротив, очень богата категоричными (хотя, на наш взгляд, не всегда правомерными) суждениями статья Г. Маттингли «Практика остракизма в Афинах»[252], о которой нам уже приходилось упоминать. Афиняне, по мнению Маттингли, мало пользовались остракизмом; целый ряд остракофорий, упоминаемых в источниках, в действительности никогда не имел места. Так, неисторичны остракизмы Алкивиада Старшего, Менона, Дамона, Каллия, сына Дидимия. Не было и неудавшихся остракизмов, то есть если остракофория проводилась, то она обязательно заканчивалась чьим-либо изгнанием. Венцом всех этих громоздимых одна на другую неверифицируемых гипотез является попытка Маттингли распределить все открытые на сегодняшний день остраконы по конкретным остракофориям, — попытка, которую мы никак не можем одобрить.
В самые последние годы в историографии начинают прослеживаться новые, нетривиальные подходы к общей характеристике остракизма, акцентирование внимания на таких его аспектах, которые ранее в известной мере оставались в тени. Так, П. Зиверт рассмотрел встречающиеся на острака инвективы и использовал этот материал не только для суждений о пропагандистской борьбе политиков в период остракофорий, но и для выдвигаемого им определения остракизма как средства политического надзора демоса над поведением аристократических кругов, державших в своих руках бразды правления в демократическом полисе V в. до н. э.[253] Во многом схожие наблюдения принадлежат М. Крайсту[254], который особенно заинтересован судьбой остракизма в IV в., после его фактического выхода из употребления; сходная проблематика привлекает и Г. Хефтнера[255]. Нам особенно приятно, что в некоторых недавних работах (Л. Холл, Д. Мерхади) наконец стало уделяться должное внимание религиозным, сакральным элементам, имплицитно присутствующих в этом, казалось бы, чисто светском и политическом институте[256]. Элементов, о которых идет речь, предстоит коснуться и нам в контексте вопроса о происхождении остракизма.
Значительно многочисленнее и разнообразнее по проблематике статьи, посвященные отдельным аспектам темы остракизма. В частности, по-прежнему привлекает внимание ученых вопрос о введении этого института. Авторы лишь очень немногих статей (Р. Вернер, Й. Шрейнер) относят его учреждение к первой половине 480-х гг. до н. э., то есть к тому времени, когда он был впервые реально применен[257]. Подавляющее же большинство антиковедов (К. Робинсон, Д. Кэген, К. Мейстер, П. Кэрэвайтс, Г. Леманн) связывают принятие закона об остракизме с реформами Клисфена в конце VI в. до н. э.[258] При этом практически во всех перечисленных исследованиях, вне зависимости от конкретной позиции, занимаемой тем или иным специалистом, встречаются интересные мысли о причинах и целях введения данного института, его первоначальных функциях (основные идеи, высказывавшиеся в этой сфере, будут рассмотрены нами выше, в гл. II, п. 3).
После введения в научный обиход поздневизантийского фрагмента Vaticanus Graecus 1144, где говорится о том, что на каком-то раннем этапе истории остракизма он проводился не в народном собрании, а в Совете, вопрос о введении этой меры получил новый неожиданный нюанс. Появилась возможность говорить о том, что остракизм вводился, так сказать, в два этапа[259], но к какому времени относить первый из этих этапов, а к какому второй, — здесь как раз нет полной ясности. Наиболее распространенная точка зрения (выраженная, в частности, Н. Денджесом), согласно которой Клисфен учредил остракизм в Совете, а позже, скорее всего по инициативе Фемистокла, он был сделан прерогативой экклесии, кажется нам неприемлемой. Однако здесь, в рамках историографического раздела, вступать в дискуссию по этому поводу вряд ли уместно; наши контрдоводы также будут приведены в гл. II.
Еще одно направление изучения остракизма — скрупулезный анализ сообщений нарративной традиции, повествующих о нем, попытки разрешить противоречия между свидетельствами разных античных авторов. Особенно часто исследователи обращаются к рассмотрению информации, содержащейся у аттидографа Андротиона (К. Довер, М. Чемберс, К. Уолтерс, К. Кинцль) и Аристотеля (Р. Госсенс, Р. Сигер, Ч. Форнара, К. Кинцль, Д. Мусти)[260]. Это выглядит вполне оправданным, поскольку именно между этими двумя писателями существует, как мы видели, едва ли не наиболее серьезное расхождение (это касается времени введения остракизма, и потому работы данной проблематики тесно соприкасаются с теми, которые были отнесены нами в предыдущую группу). Лишь в единичных статьях, к сожалению, присутствует целостный взгляд на нарративную традицию об остракизме, на ее формирование (Р. Вернер, В. Розивач)[261].
Нам уже не в первый раз приходится повторять, что темы статей об остракизме становятся все более конкретными и узкими[262]. Так, весьма многочисленны исследования об обстоятельствах отдельных остракофорий, их датировке, контексте, историчности. Практически ни один случай применения закона об остракизме не был оставлен учеными без внимания. Рассматривались, в частности, первые афинские остракофории 480-х гг. до н. э., как в их совокупности (Б. Лейвелл)[263], так и те или иные из них по отдельности: остракизмы Мегакла, сына Гиппократа (Э. Кулассо Гастальди)[264], Ксантиппа (А. Вильхельм, Т. Фигейра)[265]. Из остракофорий более позднего времени предметом изучения становились остракизмы Фемистокла (К. Робинсон, Р. Фласельер, Р. Ленардон, Ф. Фрост, Дж. Кокуэлл, Дж. Бэрретт, Дж. О'Нейл, Э. Караван)[266], Кимона (Дж. Коул, Л. Пиччирилли)[267], Менона (Б. Элли)[268], Каллия, сына Дидимия (Т. Рапке, Л. Пиччирилли)[269], Фукидида, сына Мелесия (Э. Эндрюс, П. Кренц, К.-Й. Хелькескамп)[270]. Пожалуй, в наилучшей степени оказалась освещена в историографии последняя остракофория, в ходе которой из Афин был изгнан демагог Гипербол. Такой интерес к ней не удивителен, поскольку, во-первых, датировка ее дискуссионна, а во-вторых, рассмотрение этого события афинской истории неизбежно заставляет одновременно касаться вопроса о фактическом выходе остракизма из употребления, что было одной из главных вех в истории этого института. Остракизму Гипербола посвящены в западном антиковедении работы А. Вудхеда, Ф. Камона, А. Робарта, К. Фукуа, Г. Леманна, X. Хефтнера