[300], связанной по тематике с предыдущей, автор говорит о влиянии клисфеновских реформ на афинскую ономастику. Как известно, при Клисфене был введен новый элемент официального гражданского имени — демотик, обозначение принадлежности к дему. Однако и патронимик, вопреки утверждению Аристотеля (Ath. pol. 21.4), не был отменен; он лишь стал факультативным, употребительным скорее в частной, а не политической сфере. В конечном счете, к середине V в. до н. э. в Афинах эмпирически утвердилась схема гражданского имени «личное имя + патронимик + демотик»[301]. Интересно проследить, как отражались изменения состава имени в надписях на острака. Если взять те из этих памятников, которые относятся к первой половине V в. до н. э. (а таковых абсолютное большинство, и только они позволяют делать какие-то наблюдения статистического характера), то оказывается, что в массе своей афиняне по-прежнему чаще употребляли при личном имени патронимик, нежели демотик. Больше всего надписей с демотиком на острака, направленных против «нового политика» Фемистокла, но даже и в его группе процент «бюллетеней» с патронимиком все-таки выше. Ш. Бренне полагает, что патронимик чаще стоит при именах тех политических деятелей, которые были хорошо известны согражданам и особенно тех, которые происходили из городских демов, а выходцы из демов сельских, напротив, обычно упоминаются вкупе с демотиком. Впрочем, есть и иная (более нам импонирующая) точка зрения: словоупотребление на острака больше говорит не о тех людях, чьи имена на них стоят, а о тех, кто их надписывал[302]. Иными словами, аристократы, особенно городские, по старой привычке называли своих сограждан «по имени-отчеству», а рядовым гражданам, выходцам из сельских демов, было легче перейти на новую систему именования.
Самая объемная (около половины всего текста книги) и наиболее богатая фактическим материалом пятая глава книги Бренне[303] представляет собой комментированный просопографический каталог 272 лиц, упоминаемых на острака (в подавляющем большинстве самих «кандидатов» на изгнание и их отцов, ставших известными из патронимиков). Автор прилагает максимум усилий, чтобы дать более или менее точную идентификацию тех из этих афинян, которые ранее не были известны из источников. В некоторых случаях это оказывается несложно, но по большей части поставленная задача требует привлечения в сопоставительных целях обширного параллельного ономастического и просопографического материала. С истинно немецкой скрупулезностью Ш. Бренне сводит воедино все данные, которые могут иметь хоть какое-то отношение к рассматриваемому в каждый данный момент лицу: сообщаемые нарративной традицией и надписями сведения об афинянах, носивших такое же, схожее или частично совпадающее имя. Нам даже показалось, что порой эта скрупулезность исследователя доходит до ненужного педантизма. Приведем один характерный пример. В венском Музее истории искусства хранится черепок (приобретенный в афинской торговле антиквариатом) с надписью «Лисий, сын Евмора, мегарянин». Нельзя с уверенностью утверждать, что это остракон (и действительно, с какой бы стати в Афинах стали голосовать за изгнание мегарянина?); более того, есть сильные подозрения, что этот памятник вообще является подделкой[304]. Тем не менее Ш. Бренне предельно тщательно разбирает параллельный материал по именам Лисий и Евмор, приводя, например, всю известную информацию о носителях имен Мойрий, Мойрокл, Мойраген и т. п. Именно так он поступает и в подавляющем большинстве других случаев — при этом зачастую для того, чтобы в конечном счете сделать неутешительный вывод: идентификация невозможна.
Справедливости ради следует сказать, что чаще усилия автора все же увенчиваются успехом. Не со всеми его тезисами, высказываемыми по поводу имен на острака, мы можем согласиться (так, Миронид, сын Каллия, из Флии, известный полководец V в. до н. э., был скорее представителем рода Кериков, а не Ликомидов[305], а черепок с именем Писистрата, который Ш. Бренне вслед за М. Гвардуччи считает чьей-то шуткой на остракофории, по нашему мнению, является настоящим остраконом, но относящимся к доклисфеновскому времени[306]). Однако в целом проделанная работа оказывается, бесспорно, весьма полезной. Жаль только, что автор предпочитает ссылаться на просопографические справочники Кирхнера, Дейвиса, Трейла и др., а к непосредственным свидетельствам источников обращается значительно реже.
В шестой главе монографии[307] полученный эмпирический материал по конкретным персоналиям подвергается обобщению и систематическому изучению. Проводится сопоставление перечня имен, прочитанных на острака, с другими перечнями имен, которые мы имеем для Афин того же времени (списками магистратов, атлетов — победителей на важнейших играх, богатых граждан, принадлежавших к литургическому классу, афинян, оставивших посвятительные надписи, и др.). Глава изобилует разного рода таблицами. К сожалению, у всех этих таблиц (равно как у таблиц в других частях книги, а также у каталога имен в пятой главе) есть один немаловажный недостаток. Все лица, фигурирующие на острака, даются в них недифференцированно, единым общим списком. С таблицами гораздо легче и продуктивнее можно было бы работать, если бы в них отдельно были сгруппированы сами «кандидаты» на изгнание, отдельно — их отцы, отдельно — иные имена, появляющиеся на «бюллетенях».
Резюмируя данные таблиц, Бренне получает итоги, которые, как нам кажется, были ясны и без трудоемкой работы по их составлению. Значительные совпадения имен на острака с именами архонтов наблюдаются для начала V в. до н. э., до реформы 487 г., когда архонтов начали избирать не голосованием, а жеребьевкой и на эту должность стали попадать случайные люди. Пересечения же с именами стратегов исключительно обильны на всем протяжении функционирования остракизма — именно этого и следовало ожидать. В то же время пересечений со списками различных казначеев практически нет: казначейские должности не имели непосредственного отношения к политической жизни. Что касается имен атлетов, то вначале совпадений с именами на острака довольно много (особенно среди победителей в колесничных состязаниях), но к концу V в. пересечения становятся все реже и, наконец, сходят на нет, что, несомненно, связано с изменением социальной функции атлетики[308]. Наибольшее количество пересечений обнаруживается между именами на острака и именами в любовных надписях на вазах (по формуле о δείνα καλός). Эти последние относились к кругу симпосия и прилагались к юношам безупречно знатного происхождения[309].
В заключении к книге (седьмая глава[310]) автор перечисляет результаты, достигнутые по ходу исследования, и формулирует итоговый вывод: почти все (за редкими исключениями) афиняне, упоминаемые на острака и, таким образом, подвергавшиеся опасности остракизма, принадлежали к слою политической элиты. Более того, речь следует вести даже не обо всем этом слое, а об еще более узком круге лиц внутри него, а именно — о прослойке родовой знати (Geburtsadel). Ее представители вызывали особенное недоверие у демоса и, соответственно, чаще всего рассматривались как потенциальные жертвы остракофорий. Восьмая глава[311] представляет собой совокупность приложений к тексту, в числе которых — распределение афинян, упомянутых на острака, по филам и демам, индекс составных частей имен этих лиц и др.
Какая общая оценка может быть дана монографии Бренне? При ее чтении ощутимо, что книга представляет собой изданную диссертацию. Автор, похоже, стремился не столько прийти к действительно оригинальным выводам, сколько продемонстрировать свою ученость и эрудицию. Нет слов, ему это удалось: научный аппарат работы огромен. Примечаний — колоссальное количество, часто они занимают больше половины текста страницы. При этой скрупулезности, как ни парадоксально, исследователь не избежал некоторых странных небрежностей. Так, остракизм Гипербола он датирует то 416[312], то 415[313] г. до н. э. Обе даты приемлемы (см. об этом вопросе подробнее ниже, в гл. I), но не в рамках же одной книги! Другой пример — отнесение смерти Мильтиада к 479 г. до н. э. (sic!)[314]. Не унифицирована система сносок на исследовательскую литературу: заглавия работ то даются в примечаниях полностью, то идет отсылка по «кембриджской системе» к списку литературы. Кстати, сам этот список литературы мог бы быть значительно полнее.
Подведем итог. Монография Штефана Бренне, безусловно, окажется небесполезным подспорьем для специалистов, занимающихся аттической просопографией. В то же время для понимания института остракизма практически ничего нового она не дает. Мы ни в коем случае не утверждаем, что все без исключения теоретические положения общего характера, высказываемые в работе, тривиальны. И все же от столь фундаментального и фундированного труда читатель был вправе ожидать большего.
Другим совсем недавним исследованием (2002 г.), которому тоже следует дать по возможности подробную характеристику, стала коллективная монография «Свидетельства об остракизме» («Ostrakismos-Testimonien»; выше и далее в примечаниях фигурирует как ОТ), подготовленная в Вене коллективом австрийских и немецких исследователей под руководством Петера Зиверта. Выход этой книги уже давно с нетерпением ожидался многими антиковедами, занимающимися не только непосредственно остракизмом, но и в целом проблемами политической и конституционной истории, просопографии, источниковедения классических Афин. Сведение воедино всех источников об афинском остракизме задумывали еще Ю. Вандерпул и А. Раубичек, однако, судя по всему, столь крупномасштабное предприятие оказалось просто непосильным для двух ученых. Зиверту, который возглавлял работу с 1980 г., удалось вдохнуть в нее новую жизнь; тем не менее обработка источников затянулась, и первый ее плод становится достоянием читателей только теперь. Причиной промедления стало, насколько можно судить, не столько необъятное количество материала, сколько стремление подойти к каждому свидетельству максимально скрупулезно, дать исчерпывающий комментарий. В результате тот том, о котором здесь идет речь, представляет собой лишь первую часть издания и включает источники по остракизму, относящиеся к классической эпохе. Это — самая важная и содержательная часть материала (поскольку хронологически она лежит всего ближе ко времени реального функционирования остракизма), но, кстати, в количественном отношении даже не самая объемная. Если сравнить в приложении IV к нашей работе приблизительное число классических и послеклассических (эллин