истических, римских и византийских) свидетельств, то окажется, что последних в три-четыре раза больше. Среди них тоже есть в высшей степени ценные (таковы некоторые пассажи Плутарха, схолиастов и др.), но пока эти данные остались за пределами рассмотрения авторов книги. Очевидно, в дальнейшем следует ожидать выхода еще одного или даже нескольких томов свода источников по остракизму.
Рассматриваемая монография делится на четыре части. Первая из них имеет вводный характер и написана самим П. Зивертом[315]. В ней мы находим краткий историографический очерк, в котором обрисован общий ход исследования проблем истории остракизма в антиковедении Нового времени. Отметим, что нам остались не вполне понятными принципы, по которым построен этот очерк. С одной стороны, в нем говорится о совсем старинных работах XVI–XVIII вв., которые ныне представляют разве что антикварный интерес[316]. А с другой стороны, ни словом не упомянуто об одной из крупнейших в XIX в. работе Ж. Валетона «Об остракизме». Аналогичным образом обстоит дело при обзоре исследований по данной проблематике в XX в. Конечно, вполне понятно, что автор подробно останавливается на вкладе А. Раубичека и Ю. Вандерпула в изучение остракизма, воздавая должное заслугам своих непосредственных предшественников. Отмечаются также выходившие на протяжении столетия монографии, посвященные различным сторонам рассматриваемого института (Ж. Каркопино, А. Кальдерини, Р. Томсен, М. Лэнг). Однако, наверное, следовало бы сказать несколько слов и о наиболее важных статьях по теме, принадлежащих таким ученым, как Э. Хэнде, Д. Кэген, Р. Девелин, К. Моссе, Л. Холл, Г. Маттингли, М. Крайст, Д. Мерхади и др. (см. об этих статьях выше, в предшествующей части нашего историографического раздела) К сожалению, этого автор не делает, что несколько снижает значимость очерка. Интересующимся историографией остракизма рекомендуем по-прежнему обращаться к сводке А. Мартена[317], где имеющаяся литература приведена значительно полнее и систематичнее.
Далее П. Зиверт обосновывает структуру и принципы издания свидетельств, принятые в книге, порядок расположения текстов, а также хронологические рамки работы (487–322 гг. до н. э.). Относительно этих последних у нас тоже возникают сомнения. Если 487 г. взят за «точку отсчета» вполне резонно (именно в этом году в Афинах имела место первая остракофория), то того же нельзя сказать о 322 г. Указанную дату авторы монографии считают концом классической эпохи (что, кстати, само по себе небесспорно). Но даже если мы согласимся с ними в этом, все-таки остается впечатление, что принятый критерий имеет чисто внешний, формальный характер и что изложение в томе обрывается в некоторой степени искусственно и механически. Так, в издание вошли пассажи об остракизме, принадлежащие Аристотелю, но за ее пределами остались свидетельства, сохраненные Феофрастом, учеником и преемником Стагирита в руководстве перипатетической школой. А между тем этих двух авторов вряд ли стоило отрывать друг от друга, поскольку Феофраст, как мы видели выше, был прямым продолжателем Аристотеля. Второго схоларха Ликея следует рассматривать как завершителя классической традиции, а не как раннего представителя эллинистической; его данные были бы более уместны в конце рецензируемого тома, нежели в начале следующего.
Другой пример. В том вошли свидетельства из «Аттиды» Андротиона. Очень органично смотрелись бы в нем также сведения об остракизме, приводимые другим (причем самым крупным) аттидографом — Филохором. Это позволило бы проследить эволюцию взглядов представителей аттидографического жанра на протяжении определенного хронологического отрезка. Но Филохор работал в конце IV — первой половине III в. до н. э. и, соответственно, тоже не включен в издание. На наш взгляд, наиболее логичным и оправданным было бы завершить подборку авторов в первом томе «Свидетельств об остракизме» именно Филохором, тем более что как раз после него в нарративной традиции о рассматриваемом институте обнаруживается значительная хронологическая лакуна — вплоть до середины I в. до н. э. (см. выше, в источниковедческом разделе).
Вторая часть книги[318] целиком посвящена такому типу источников, как острака. Автор данной части — уже знакомый нам Ш. Бренне, который на сегодняшний день является, бесспорно, лучшим в мире знатоком этих памятников. Он в большей степени, чем кто-либо иной, владеет материалом, который содержат черепки-«бюллетени», и знакомит читателей с этим материалом, так сказать, из первых рук.
После вводных замечаний о значении находок острака на Керамике автор приводит алфавитный каталог всех имен, встречающихся на острака. По сравнению с аналогичным каталогом, опубликованным Ш. Бренне в разбиравшейся нами чуть выше монографии, этот новый вариант несколько скорректирован с учетом новейших находок, но в то же время просопографический комментарий, естественно, значительно сокращен. Далее следует перечень тех острака, которые соприкасаются своими сторонами друг с другом и, таким образом, были использованы на одной и той же остракофории (а знание таких деталей всегда немаловажно. Еще более ценны те случаи (тоже перечисленные Ш. Бренне), когда надписи на нескольких острака сделаны одной рукой. Наиболее известный из комплексов подобного рода (190 острака против Фемистокла с северного склона Акрополя) уже упоминался нами; имеются и другие, хотя они, разумеется, несравненно меньше по количеству входящих в них памятников (от 2 до 7). Особое внимание привлекают те ситуации, в которых одним почерком оказываются надписаны острака против разных политиков: Мегакла, сына Гиппократа, и Калликрата, сына Лампрокла, или того же Мегакла и Аристида, сына Ксенофила.
Пожалуй, наиболее интересна среди материала, приводимого Ш. Бренне, подборка приписок (в основном экспрессивного или инвективного характера) и рисунков-карикатур, которые делались некоторыми афинянами на острака против тех или иных «кандидатов» на изгнание. Эти приписки и рисунки в значительной своей части уже публиковались ранее, в том числе и самим Бренне (см. выше, в п. 2 источниковедческого раздела), но теперь мы получили наиболее полную, практически исчерпывающую их сводку, что снимает необходимость обращения ко всем предыдущим.
В третьей части коллективного труда «Свидетельства об остракизме», намного превосходящей остальные по объему[319] (с. 167–478), рассматриваются остальные свидетельства об остракизме, датируемые классической эпохой. Почти все эти свидетельства представляют собой пассажи различной протяженности и значения из произведений древнегреческих авторов[320]. В работе над данной частью принимало участие наибольшее количество авторов: кроме упоминавшихся выше П. Зиверта и Ш. Бренне, также Г. Хефтнер, В. Шайдель, Ф. Стефанек, К. Книббе, Б. Пальме, Б. Эдер, П. Гриманис, В. Хаметер, Н. Лойдоль, X. Майер, Г. Тейбер, X. Папастамати. Однако, как видно из имеющихся результатов, столь обширной группе антиковедов удалось (и в этом, бесспорно, заслуга руководителя коллектива и ответственного редактора издания) очень хорошо скоординировать свои подходы к источникам — как на концептуальном, так и на структурном уровне. Практически все они придерживаются одинаковых взглядов по основным вопросам, связанным с историей остракизма. Редкостное единообразие наблюдается и в построении каждой из главок, посвященных анализируемым свидетельствам.
Построение это таково. Вначале приводится аннотированный список важнейшей литературы по тому свидетельству, которое фигурирует в главке. Затем дается его греческий текст с переводом на немецкий язык и рассматривается контекст свидетельства. Далее следует комментарий (по большей части весьма детальный), обосновывается датировка процитированного пассажа, указываются параллельные места у других писателей и разбирается вопрос о месте данного свидетельства в формировании нарративной традиции об остракизме. Наконец, в заключительной части главки кратко подводятся итоги всего сказанного в ней.
Многие из свидетельств, вошедших в том, принадлежат к числу весьма известных и неоднократно становились предметом анализа в историографии. Таковы, например, сообщения Геродота (VIII. 79) и Фукидида (I. 135. 3; VIII. 73. 3) об изгнании остракизмом некоторых афинян (Аристида, Фемистокла, Гипербола), речь IV из корпуса оратора Андокида, почти целиком посвященная остракизму, в высшей степени ценные размышления об этом институте, принадлежащие Аристотелю (как в «Афинской политии», так и в «Политике»). Другие свидетельства (некоторые фрагменты из недошедших произведений комедиографов, историков IV в. до н. э. и др.), напротив, малоизвестны и никогда или почти никогда специально не изучались. Авторы подошли к данным традиции в высшей степени скрупулезно. Достаточно сказать, что они отыскивают и комментируют не только реально существующие свидетельства, но даже и упоминания о таких свидетельствах, которые утрачены.
Несколько примеров. Сообщается (Plut. Them. 21), что родосский поэт Тимокреонт, личный враг Фемистокла, написал стихотворную инвективу против этого политика после того, как он был изгнан из Афин. Строго говоря, мы вообще не знаем, сообщалось ли в этом стихотворении хоть что-нибудь об остракизме. Тем не менее оно попало в число прокомментированных свидетельств. Так же произошло и с речью софиста Поликрата «Против Сократа» (начало IV в. до н. э.), которая не дошла до нас, но в которой, судя по аллюзии у позднеантичного ритора Либания (Decl. I. 157), говорилось что-то об изгнании Дамона, музыкального теоретика и советника Перикла.
В целом у нас создалось впечатление, что ученые, занимавшиеся сбором свидетельств об остракизме, подошли к своей задаче, так сказать, «максималистски». Опасаясь упустить хоть какое-нибудь упоминание об этом институте, они не избежали другой крайности — включили в сводку такие тексты, которые вряд ли вообще имеют отношение к остракизму (Aristoph. Equ. 819; fr. 593 Edmonds