[393]. Еще несколько десятилетий назад А. Вудхед, реконструировав один афинский декрет (IG. P. 85), принятый по инициативе Гипербола, сумел убедительно датировать его летом 417 г. до н. э. (десятой пританией) и, таким образом, продемонстрировать, что в это время демагог еще находился в Афинах[394]. С другой стороны, исследование проблемы дает повод говорить о том, что между оставшимися двумя датировками — 416 или 415 г. до н. э. — нельзя сделать однозначного и безоговорочного выбора на основании свидетельств нарративной традиции. В пользу и той, и другой даты имеются аргументы, в том числе весьма весомые, но нет ни одного решающего. Так, сторонники 416 г. опираются на довод, согласно которому в 415 г. полным ходом шла подготовка к Сицилийской экспедиции, и об этой подготовке подробно рассказывает такой авторитетный историк, как Фукидид. Было бы странным, если бы он не упомянул в данной связи о таком значительном событии, как остракизм, тем более что в это событие оказались вовлечены Никий и Алкивиад, которые буквально не сходят с фукидидовских страниц, посвященных рассматриваемому хронологическому отрезку. Таким образом, коль скоро Фукидид ни о чем подобном не упоминает, стало быть, остракизма весной 415 г. до н. э. быть не могло[395].
У аргументации такого рода, при всех ее плюсах, есть слабое место: Фукидид не упоминает о последнем остракизме также и в контексте 416 г. до н. э., да и вообще говорит о нем много позже, очень бегло и в совсем другом контексте, рассказывая об убийстве Гипербола (Thuc. VIII. 73.3)[396]. К тому же следует всегда помнить о том, что Фукидид — говорим об этом не в ущерб его многочисленным и огромным достоинствам — нередко был склонен прибегать к фигуре умолчания. Фактов он, насколько можно судить, никогда не искажал, но вполне мог в силу различных причин не упомянуть о том или ином событии. Реформа Эфиальта, Каллиев мир с Персией, основание Фурий, понтийская экспедиция Перикла — вот лишь несколько взятых наугад важнейших событий афинской истории, которые совсем не появляются в тех местах повествования Фукидида, где им надлежало бы появиться. Уже отмечалось, что молчание этого великого историка никогда не должно становиться для нас аргументом против историчности какого-либо факта[397].
Приверженцы наиболее поздней датировки остракизма Гипербола (415 г. до н. э.) тоже имеют в своем активе довольно весомое свидетельство — IV речь Андокидова корпуса. Об этом в высшей степени интересном тексте мы будем специально говорить в приложении I, а пока необходимо отметить следующее. Речь была произнесена якобы именно на интересующей нас остракофории, а произносившим ее (опять же якобы) лицом был Феак — один из политиков «второго эшелона» в тогдашних Афинах. При этом в речи упоминаются события лета 416 г. до н. э.: взятие афинянами Мелоса и олимпийская победа Алкивиада[398]. Таким образом, в случае признания речи подлинной не остается ничего иного, как отнести последний остракизм к 415 г. до н. э. Но как раз подлинности данной речи практически никто, за редкими исключениями, не признает, да это, по сути, и невозможно: обстоятельства ее произнесения совершенно немыслимы. Никаких речей в день остракизма не произносилось, а детали этой процедуры известны достаточно хорошо (см. ниже, гл. III, п. 1). Не говорим уже о том, что в речи встречаются vaticinia post eventa, аллюзии на события, которые в 415 г. еще никак не могли никому быть известны.
Однако, с другой стороны, почти все исследователи сходятся на том, что поздней фальсификацией речь также не является. Она, как мы говорили в источниковедческом разделе, была составлена в первые годы IV в. до н. э. (при этом мы не видим ничего невозможного в том, что ее автором действительно был Андокид, хотя это обычно и отрицается) и являлась, скорее всего, не риторическим упражнением, ни к чему не обязывавшим автора, а политическим памфлетом, имевшим своей целью дискредитацию Алкивиада Младшего — сына знаменитого Алкивиада. Иными словами, аудиторией речи были люди, у которых еще оставались в памяти события Пелопоннесской войны, и грубых искажений фактов оратор не должен был допускать, поскольку это ослабило бы эффективность его выступления. Впрочем, в целом можно признать, что аргументация, связанная с IV речью Андокида, тоже ни в коей мере не может быть решающей для определения даты рассматриваемого нами события афинской истории.
Перед нами, в сущности, встает вопрос контекста. Какому контексту лучше удовлетворяет последний остракизм — контексту 416 или 415 г. до н. э.? Нам практически ничего неизвестно о событиях весны 416 г., но следующая весна, весна подготовки к Сицилийской экспедиции, и ее многочисленные и противоречивые перипетии известны даже с немалой степенью детализации. Можно ли среди этих перипетий найти момент, подходящий для остракофории? Попробуем сделать это в качестве рабочей гипотезы.
Но предварительно вкратце остановимся на одной немаловажной проблеме. Как же понимать вышеупомянутый таинственный «сговор» Никия и Алкивиада перед остракизмом? Обычно над этим даже не задумываются. Очевидно, предполагается, что Алкивиад проинструктировал в нужном направлении своих сторонников, Никий — своих, они проголосовали, как от них требовалось, и Гипербол набрал необходимое число голосов для изгнания. Подобного рода допущения являются издержками модернизаторских подходов к античности и в пределе приводят попросту к абсурдным выводам о том, что и Никий, и Алкивиад стояли во главе громадных по полисным масштабам политических группировок, каждая из которых насчитывала по несколько тысяч человек, да еще и с абсолютной дисциплинированностью членов. Иными словами, речь идет о политических партиях. Но это решительно противоречит всему, что мы знаем о политической борьбе в Афинах вообще и в период Пелопоннесской войны в частности[399]. Партий в нашем понимании, то есть группировок с массовым членством рядовых граждан, в афинском полисе не было никогда: группировки охватывали сравнительно немногочисленную среду политической элиты. Обычным типом политической группировки в конце V в. до н. э. была гетерия[400] — объединение нескольких десятков граждан во главе с «харизматическим лидером». Гетерии, конечно, могли временно объединяться для достижения тех или иных конкретных целей. Так, в 415 г. до н. э., в разгар следствия по делу о гермокопидах, в Совет Пятисот поступил донос свидетеля, видевшего ночное объединенное собрание группы гетерий, на котором присутствовало до 300 человек (Andoc. 1.37 sqq.), и это буквально повергло городские власти в шок. Кстати, позже выяснилось, что донос был ложным, сделанным в корыстных целях (Andoc. 1.65). Следовательно, кулуарное собрание нескольких тысяч человек с целью согласовать голосование на остракизме представить a fortiori невозможно: даже если бы воедино сошлись не только гетерии Алкивиада и Никия, а все афинские гетерии, такого количества людей никак бы не набралось.
Оригинальное решение проблемы предложил недавно С. Г. Карпюк[401]. Он отметил, что, чем больше было «кандидатов» на остракизм — а в данном случае их было как минимум полдюжины, а скорее намного больше, — тем меньше голосов требовалось, чтобы отправить кого-либо из них в изгнание, иными словами, что против Гипербола, возможно, голосовало не столь уж и много афинян. При всей привлекательности этой точки зрения нельзя не указать, что она исходит из посылки, согласно которой для проведения остракизма требовался кворум в 6000 голосовавших, а в случае его наличия изгонялся политик, набравший больше всех голосов, независимо от их конкретного количества (версия Плутарха). Однако саму эту посылку никак нельзя считать безоговорочно доказанной. Ведь есть и другое мнение, по которому 6000 голосов — это именно тот минимум, который должен был набрать изгоняемый, иначе остракофория считалась недействительной (версия Филохора). Как мы видели, оба мнения имеют опору в источниках и сторонников в исследовательской литературе. Не углубляясь здесь в вопрос о том, какое из них ближе к истине (об этом речь пойдет в гл. III, п. 2), заметим только, что гипотеза, основанная на посылке, которая сама спорна и нуждается в доказательстве, значительно теряет в убедительности.
Сделав эту оговорку, следует по возможности детально рассмотреть события весны 415 г. до н. э., ознаменовавшейся, как уже говорилось, подготовкой к Сицилийской экспедиции, и попытаться определить, не мог ли какой-то этап этого периода быть удобным контекстом для остракофории. Зимой 416/415 г. до н. э. (Thuc. VI. 1.1.) в Афины прибыли послы из сицилийского города Эгеста[402] с целью подвигнуть афинян на поход на Сицилию (Thuc. VI. 6). Афиняне, в принципе позитивно восприняв предложение, сочли необходимым направить ответное посольство в Эгесту, дабы прозондировать ситуацию на месте. С наступлением весны (άμα ήρι, Thuc. VI. 8.1)[403] посольство возвратилось в Афины с благоприятным для эгестян мнением о возможности осуществления задуманного предприятия. По мнению Д. Кэгена, наиболее подробно разобравшего события этого времени в третьем томе своей истории Пелопонесской войны, возвращение послов имело место в марте[404], но с тем же успехом оно могло прийтись и на февраль. Вскоре состоялось собрание экклесии. Фукидид (VI. 8.2) говорит о нем буквально в двух словах, и, судя по всему, ничего экстраординарного на нем не произошло. Было принято постановление об отправке эскадры и избраны три командующих в ранге стратегов — автократоров: Алкивиад (душа всего предприятия), Никий и Ламах. Иными словами, на упомянутом собрании состоялась архересия — выборы до