Во всяком случае, Менон как афинский политик, вне сомнения, принадлежал к группировке Филаидов; он должен был, как минимум, со времени дела при Эйоне поддерживать тесные ксенические связи с главой этого рода Кимоном (последний вообще благоволил к фессалийской знати и, в частности, назвал одного из своих сыновей Фессалом, Plut. Cim. 16) и, вполне возможно, даже породнился с ним (ср. Schol. Aristoph. Ach. 703[427]). Поэтому, наверное, не случайно, что, когда в конце 460-х гг. до н. э. противники Кимона одержали над ним победу и добились изгнания его остракизмом, угроза применения аналогичной меры нависла и над виднейшими приверженцами Филаидов. Одной из жертв этой борьбы, по всей видимости, и стал Менон, которому, помимо прочего, инкриминировались какие-то, ближе нам неизвестные, изменнические действия (на одном остраконе, как мы видели выше, он назван «предателем»). Сказанное позволяет понять причину нередко встречающихся ошибок в указаниях на его патронимик и демотик: Менон жил в Афинах относительно недавно, корней в городе не имел, и многим наверняка было просто неизвестно его полное официальное имя.
Давать вслед за Раубичеком точную датировку остракизма Менона (457 г. до н. э.)[428] мы бы при нынешнем состоянии изученности вопроса поостереглись; более взвешенным будет сказать, что это событие, если оно действительно имело место, произошло на рубеже 460-х — 450-х годов[429]. Острака подтверждают эту дату. Будучи изгнан из Афин, Менон, очевидно, отправился в родной Фарсал. Больше о его судьбе ничего не известно; вряд ли он когда-либо возвратился в Афины[430]. Прав афинского гражданства остракизм, как известно, не лишал, и не случайно, что потомки Менона продолжали поддерживать с афинянами дружественные отношения. Одним из этих потомков (скорее всего, внуком) был Менон, сын Алексидема, из Фарсала[431], которого мы застаем в Афинах в самом конце V в. до н. э. беседующим с Сократом (этой беседе посвящен диалог Платона «Менон»), а затем встречаем в греческом войске Кира Младшего. Об этом Меноне подробно говорит Ксенофонт в «Анабасисе», рисуя его образ довольно черными красками. В конце концов он был казнен в Персии по приказу Артаксеркса II.
Таким образом, остракизму в Афинах могли подвергаться не только исконные граждане этого полиса, но и натурализовавшиеся уроженцы других городов, если они оказывались в числе влиятельных политиков или по какой-нибудь другой причине вызывали неприязнь у демоса.
К числу спорных относится также остракизм Каллия, сына Дидимия. Упомянутый Каллий (происходивший, скорее всего, из рода Кериков[432]) являлся одним из знаменитейших не только в Афинах, но, пожалуй, и во всей Элладе атлетов. Он выступал в панкратии и добился выдающихся успехов. Его «послужной список», известный по эпиграфическим данным, включал олимпийскую победу (472 г. до н. э.), две пифийских (478 и 474 гг.), пять истмийских (484, 482, 480, 476 и 474 гг.) и четыре немейских (483, 481, 479 и 477 гг.)[433]. Иными словами, Каллий был периодоником-атлетом, ставшим победителем во всех четырех крупнейших панэллинских состязаниях[434].
Скептицизм, иногда проявляемый исследователями в отношении достоверности информации об остракизме Каллия, сына Дидимия, основывается на двух обстоятельствах. Во-первых, IV речь корпуса Андокида, где содержится эта информация, зачастую не признается аутентичным источником (как бы убеждены, без особых к тому оснований). Во-вторых, о Каллии как о крупном политическом деятеле ничего не известно, и, соответственно, непонятно, за что бы его могли подвергнуть остракизму. На наш взгляд, однако, историчность данной остракофории не более, но и не менее вероятна, чем историчность рассматривавшихся выше остракизмов Алкивиада Старшего и Менона. Либо нужно огульно отрицать их все (как мы видели, некоторые так и делают), либо внимательно подходить к традиции о каждом из них. Упомянем и о том, что имя Каллия, сына Дидимия, фигурирует на острака (14 остраконов — немного, но больше, чем у некоторых заведомых жертв остракизма, таких, как Гиппарх, сын Харма, или Гипербол). Что же касается причин изгнания Каллия, то не следует, думается, упускать из виду фактора его многочисленных спортивных побед, которые сами по себе должны были создавать этому афинянину совершенно особое положение в полисе. Великий атлет становился естественным претендентом не только на разного рода почести, но и на исключительное влияние и силу в общественной жизни; его, вне всякого сомнения, могли даже рассматривать как потенциального тирана[435]. А значит, он вполне (и даже преимущественно) принадлежал к категории лиц, против которых было направлено мощное оружие остракизма.
В датировке изгнания Каллия, сына Дидимия, практически все писавшие о нем исследователи идут вслед за А. Раубичеком (и в этом вопросе, как и во множестве других, выступившим в роли «пионера»)[436] и относят это событие к 440-м[437] или даже 430-м[438] гг. до н. э. Нам, однако, представляется по меньшей мере не менее вероятной другая возможность — рубеж 460-х — 450-х гг., время острой внутриполитической борьбы в Афинах, которое, как и 480-е гг., ознаменовалось учащением применения остракизма. Иными словами, не был ли Каллий изгнан приблизительно тогда же, когда Кимон, Алкивиад Старший, Менон? В 440-е гг. не был ли он слишком стар для активной политической деятельности (а такая деятельность была, естественно, одним из главных и необходимых условий для того, чтобы гражданин подвергся остракизму), если учесть, что первые его победы были одержаны еще до нашествия Ксеркса? Да и не успела ли бы слава этих побед померкнуть за несколько десятилетий? Вопрос об однозначном выборе между двумя датировками остракизма Каллия, сына Дидимия, приходится пока оставить открытым. То же следует сказать и о конкретных обстоятельствах данной остракофории, о причинах, по которым Каллий был изгнан. В вышеупомянутых работах зачастую проводится мысль, что он был политическим противником Перикла и пострадал из-за этого. Очень может быть, но перед нами, подчеркнем, чистая гипотеза, не основанная на материале источников, а, следовательно, не более и не менее вероятная, нежели любая другая. Ее невозможно ни опровергнуть, ни аргументированно доказать.
Следующий остракизм, о котором идет речь, представляет собой особенную сложность: ведь даже имя политика, ставшего его жертвой, различные античные авторы передают неодинаково: Дамонид или Дамон. Следует поэтому привести относящиеся к рассматриваемому вопросу свидетельства источников, тем более, что их очень немного. Аристотель в «Афинской политии» (27.4), говоря о популистской политике Перикла, пишет: συμβουλεύσαντος αύτω Δαμωνίδου του Οϊηθεν (δς έδόκει των πολλών εισηγητής είναι τω Περικλεν διό καί ώστράκισαν αυτόν ύστερον)… Таким образом, по мнению Стагирита, советника Перикла, подвергнутого остракизму, звали Дамонидом из Эи. Ему противоречит Плутарх — второй писатель, сообщающий об этом событии, причем неоднократно (Pericl. 4; Aristid. 1; Nie. 6): он повсюду называет изгнанного остракизмом советника Перикла не Дамонидом, а Дамоном, и, таким образом, отождествляет его со знаменитым афинским музыкантом и музыкальным теоретиком V в. до н. э., о котором известно и из других источников[439].
Не вызывает никакого сомнения, что и Аристотель, и Плутарх говорят об одном и том же остракизме; о нем же упоминает (правда, не употребляя самого слова «остракизм») и позднеантичный ритор Либаний (Declam. 1.157), называющий изгнанного Дамоном[440]. Вероятность того, что афиняне в разное время подвергли этой мере и некоего Дамонида, и некоего Дамона, практически равна нулю. Но как же все-таки звали изгнанника? Кто из двух авторитетов прав: схоларх Ликея или херонейский биограф? И следует ли вслед за последним отождествлять интересующее нас лицо с музыкантом? Ответ на эти вопросы — и ответ недвусмысленный — дали опять-таки острака. На них фигурирует имя «Дамон, сын Дамонида». Пусть таких остраконов всего лишь четыре — этого вполне достаточно, чтобы устранить все неясности. Теперь вполне очевидно, что остракизмом был изгнан музыкант. Демотик Дамона, к сожалению, не присутствует ни на одном направленном против него остраконе, но он оказался донесенным до нас Стефаном Византийским (s.v. 'Oα): Δάμων Δαμωνίδου 'Οαθεν, Дамон, сын Дамонида, из Ои (а не из Эи, как в «Афинской политии») — таково было полное гражданское имя этого афинянина.
Таким образом, более точными оказались свидетельства Плутарха. Однако почему же ошибся Аристотель, и в чем, собственно, состояла его ошибка? Мы имеем в виду, естественно, ошибку в имени. Попытку дать ответ на эти вопросы представляет собой весьма интересная гипотеза А. Раубичека[441], согласно которой Стагирит смешал в своем изложении двух афинских политиков — Дамонида и Дамона, отца и сына. Первый из них являлся советником Перикла в конце 460-х гг., в период борьбы последнего с Кимоном; второй же, известный музыкант, действовал поколением позже и также был близок к Периклу. Именно он-то и подвергся остракизму, а автор «Афинской политии», введенный в заблуждение сходством имен, приписал это изгнание Дамониду.
Выкладки Раубичека представляются нам во многих отношениях заслуживающими внимания. Впрочем, позволим себе предложить и альтернативное объяснение появления рассматриваемого противоречия в нарративной традиции. Очень может быть, что видного политика по имени Дамонид вообще никогда не существовало, Аристотель совсем не ошибался, а перед нами — плод искажения текста при переписывании. Согласно данной интерпретации, в соответствующем месте трактата о государственном устройстве афинян изначально стояло συμβουλεύσαντος αύτω Δάμωνος του Δαμωνίδο