[453]. Нам это предположение также весьма импонирует; если его и нельзя считать безоговорочно доказанным, то, во всяком случае, лучшей, чем Каллий, идентификации «неизвестного», кажется, не найти. Тем более, что по хронологическим рамкам его острака прекрасно вписываются в контекст периода между Марафоном и Саламином. Конечно, если относить нижний слой комплекса острака с Керамика к 470-м гг., то отождествление Каллия, сына Кратия, с афинянином, изгнанным в ходе третьего остракизма, отпадает. Однако выше мы уже неоднократно писали, что поздняя датировка этих памятников весьма маловероятна. Конкретные причины изгнания Каллия пока трудно установить. Напомним, что на нескольких остраконах он назван «мидянином», то есть, очевидно, поддерживал какие-то контакты с Персией (или подозревался в таковых). Несомненно и то, что он принадлежал к высшему кругу афинской аристократии, происходил либо из рода Кериков, либо из рода Алкмеонидов, а скорее всего — был связан родственными узами с обоими этими родами[454].
Все же остальные остракизмы (кроме остракизма Каллия, сына Кратия), постулируемые исследователями без опоры на античную традицию, а лишь исходя из количества острака, не представляются нам историчными. Так, иногда в литературе можно встретить утверждения (то высказываемые в форме предположения, то более категоричные), что в 483 г. до н. э. остракизму подвергся Калликсен, сын Аристонима, из Ксипеты, представитель рода Алкмеонидов[455]. Об этом Калликсене из письменных источников ничего неизвестно, но существуют 279 остраконов с его именем (почти все с Агоры). Когда-то, до грандиозных находок острака на Керамике, такая цифра, конечно, впечатляла. Теперь, однако, ситуация изменилась, и следует проявлять большую осторожность. Трех без малого сотен черепков — «бюллетеней» против одного лица самих по себе еще явно недостаточно, чтобы объявить это лицо жертвой остракофории. В 483 г. до н. э. остракизм, скорее всего, не проводился вообще, иначе о нем, наверное, все-таки упомянул бы Аристотель в 22-й главе «Афинской политии», рассказывая о событиях этого десятилетия. Сказанное в еще большей степени относится к предполагавшейся когда-то остракофории Гиппократа, сына Анаксилея. А. Кальдерини относил ее к 483 г. до н. э.[456], Ю. Вандерпул — к 485 г. до н. э.[457] (впрочем, оба со знаком вопроса). На упомянутого Гиппократа не набирается и полусотни остраконов; вероятность изгнания его остракизмом практически равна нулю, тем более, что на остракофорию 485 г. позже обнаружился несравненно более подходящий кандидат (Каллий, сын Кратия), а остракофории 483 г., как говорилось выше, скорее всего, просто не было. Перед нами — не очень продуманная гипотеза, естественно, не получившая поддержки и развития в историографии.
Суммируем итоги сказанного в главе.
1. Главным результатом наших хронологических изысканий стало установление датировок известных из источников остракофорий. Одни из этих датировок удалось зафиксировать с достаточно большой точностью, другие же имеют несколько более приблизительный и/или дискуссионный характер. Создан, таким образом, некий фактологический скелет дальнейшего исследования. Полученный материал лег в основу хронологической таблицы (приложение VI) и, надеемся, поможет при рассмотрении и решении проблем общего плана, таких, например, как установление основных этапов истории института остракизма (гл. IV, п. 2).
2. Один из побочных результатов проведенного исследования оказался, откровенно говоря, неожиданным для самого автора этих строк. Номинально срок изгнания, предусматривавшийся законом об остракизме, равнялся десяти годам. Однако, как ни парадоксально, оказалось, что в действительности для большинства афинян, подвергшихся данной мере, этот срок не был выдержан. Действительно, если брать жертв бесспорно имевших место остракофорий, о последующей судьбе которых что-то известно, вырисовывается следующая картина. Гиппарх[458], Мегакл, «неизвестный» (Каллий?), Ксантипп, Аристид, а позже Кимон были возвращены из изгнания досрочно; Аристид, например, пробыл в положении изгнанника лишь чуть больше двух лет. Для Фемистокла срок остракизма закончился после вынесения ему заочного смертного приговора (лишившего его всех прав и поставившего вне закона), то есть тоже досрочно. Гипербол был убит задолго до истечения десяти лет со времени его остракизма. Насколько можно судить, лишь Фукидид, сын Мелесия, полностью отбыл положенный срок изгнания и по его истечении возвратился в Афины[459]. Впрочем, строго говоря, и в этом полной уверенности нет; не исключено, что Фукидид так и умер на чужбине, никогда не увидев родного города[460]. Таким образом, уже в самом начале исследования открываются определенные парадоксы в использовании афинским демосом института остракизма.
Глава II.Происхождение остракизма
1. О времени принятия закона об остракизме в Афинах
Проблема, которая будет рассматриваться в данном пункте, на сегодняшний день может считаться в большинстве отношений решенной. Вопрос о времени принятия закона об остракизме является, пожалуй, наиболее детально изученным аспектом истории этого института. Ему посвящена обширная исследовательская литература; по нему в свое время развертывались довольно оживленные дискуссии, в ходе которых спорящими сторонами были выдвинуты едва ли не все возможные аргументы, и ныне, кажется, основные точки над i уже расставлены. Соответственно, нам вряд ли удастся сказать по этому вопросу что-то действительно и новое и оригинальное, и остается ограничиться констатацией существующего положения вещей, суммированием тех результатов, которые были достигнуты до нас. Поэтому мы предполагаем сделать изложение проблемы достаточно кратким, без излишнего углубления в мелкие детали, а читателей, желающих ознакомиться с ней подробнее, отошлем к предшествующим работам[461].
Прежде всего перечислим свидетельства источников, позволяющие говорить о датировке введения остракизма. Важнейшее из этих свидетельств содержится в 22-й главе «Афинской политии» Аристотеля. Говоря о реформах Клисфена, о принятых по его инициативе законах, философ отмечает, что в числе этих законов έτέθη και ό περί του όστρακισμοϋ νόμος (Arist. Ath. pol. 22.1). Чуть позже (22.3–4), рассказывая о событиях 487 г. до н. э., Аристотель упоминает, что τότε πρώτον έχρήσαντο τω νόμφ τω περί τόν όστρακισμόν, δς έτέθη διά την υποψίαν των έν ταις δυνάμεσιν, ότι Πεισίστρατος δημαγωγός και στρατηγός ών τύραννος κατέστη, και πρώτος ώστρακίσθη τών έκείνου συγγενών "Ιππαρχος Χάρμου Κολλυτεύς, δΓ ον και μάλιστα τόν νόμον εθηκεν ό Κλεισθένης, έξελάσαι βουλόμενος αύτόν. Из процитированных слов следует, что автор «Афинской политии» считал инициатором принятия закона об остракизме «отца афинской демократии» Клисфена. Институт остракизма был учрежден в ходе его реформ (имевших место, как известно, в последнее десятилетие VI в. до н. э.), направлен был в первую очередь против Гиппарха, сына Харма, лидера группировки оставшихся в Афинах сторонников свергнутых тиранов, но воспользовались им впервые лишь через два года после Марафонского сражения[462].
Именно с Клисфеном связывает введение остракизма и ряд других авторов (Philochor. FGrHist. 328. F30; Aelian. Var. Hist. XIII.24; Vatic. Graec. 1144. fol. 222rv). Особенно важно свидетельство аттидографа Филохора, который, как уже отмечалось выше, имеет заслуженную репутацию объективного и скрупулезного автора. Филохор пишет, что остракизм был введен νομοθετήσαντος Κλεισθένους, ότε τούς τυράννους κατέλυσεν, όπως συνεκβάλοι και τούς φίλους αύτών. Таким образом, его данные совпадают с данными Аристотеля, за исключением того, что он не упоминает имени Гиппарха, сына Харма, а говорит о неких абстрактных «друзьях тиранов». В тот же контекст ставит закон об остракизме и Диодор (XI. 55.1), хотя он и не упоминает имени Клисфена. Сицилийский историк утверждает, что остракизм ένομοθετήθη μεν έν ταΐς Άθήναις μετά την κατάλυσιν των τυράννων των περί Πεισίστρατον.
Всем перечисленным свидетельствам противоречит один из фрагментов аттидографа Андротиона (FGrHist. 324. F6), сохраненный позднеантичным лексикографом Гарпократионом (s.ν."Ιππαρχος). Во фрагменте, в том его виде, как он дошел до нас, значится буквально следующее: άλλος δέ έστιν "Ιππαρχος ό Χάρμου… περί δέ τούτου Άνδροτίων έν τη β φησίν ότι συγγενής μέν ήν Πεισιστράτου τού τυράννου και πρώτος έξωστρακίσθη τού περί τον όστρακισμόν νόμου τότε πρώτον τεθέντος διά την ύποψίαν τών περί Πεισίστρατον, ότι δημαγωγός ών καί στρατηγός έτυράννησεν. Таким образом, из данного сообщения следует, что закон об остракизме был принят тогда же, когда этой мере подвергся Гиппарх, сын Харма, а это случилось, как мы видели в предыдущей главе, в 487 г. до н. э. Иными словами, если у Аристотеля между введением остракизма и его первым применением оказывается временной промежуток примерно в два десятилетия, то у Андротиона эти два события непосредственно следуют одно за другим.
Итак, перед нами две взаимоисключающие традиции: основная, превалирующая в источниках начиная с Аристотеля и далее, и вторая, альтернативная, представленная единственным свидетельством Андротиона в передаче Гарпократиона. На этих традициях основываются две основные точки зрения в современной историографии по рассматриваемому вопросу, две основные датировки принятия закона об остракизме. Ясно, что прав может быть только кто-то один: или Аристотель, или Андротион. Очевидно, критериями при выборе между двумя традициями могут быть обстоятельства двоякого рода. Во-первых, сравнительная оценка их достоверности и авторитетности. Элиминация какой из них поведет к возникновению наименьшего количества проблем, внутренних и внешних противоречий? Во-вторых, соображения общего характера о соответствии или несоответствии той и другой традиции с тем, что мы знаем о политической жизни Афин на рубеже эпох архаики и классики.