[531]. Что же касается «развлечений бездельников», то такое, с позволения сказать, объяснение вряд ли даже нуждается в опровержении. Высказывалось также предположение (А. Раубичек), что черепки использовались для выборов каких-то должностных лиц, например, архонтов. Однако этому нет никаких подтверждений, никаких известных прецедентов не только в Афинах, но и во всем греческом мире архаической и классической эпох[532]. Надписанные черепки (или листья) всегда служили в это время для голосования по поводу не выборов, а удаления лиц. Таким образом, предлагавшиеся интерпретации не выдерживают критики. А с другой стороны, при сопоставлении рассматриваемых памятников с бесспорными афинскими остраконами V в. до н. э., а также с остраконами аналогичного применения из других полисов (Мегары, Кирена, Херсонес) всё встает на свои места: типологическое сходство налицо[533]. Уж не дошли ли до нас те самые глиняные «бюллетени», которые в доклисфеновское время использовали еще не все афинские граждане, а только булевты (этим, возможно, обусловлено их относительно небольшое количество), голосуя за изгнание того или иного аристократического политика?
Имена, встречающиеся на архаических острака, как и следовало ожидать, в большинстве своем принадлежат к сфере аристократической ономастики. Вот некоторые из них: Гегестрат, Архедик, Горгий, Евтимен, Каллон, Лисий, Аристион, Аристид (это лицо не следует путать с Аристидом «Справедливым», поскольку остракон датируется серединой VI в. до н. э.), Павсий, Дамей, Неокл (может быть, кто-нибудь из предков Фемистокла?) и др. Весьма интересно стоящее на одном из этих остраконов имя Фринон. Не следует ли отождествить этого афинянина, с Фриноном, атлетом-панкратиастом, олимпийским победителем 636 г. до н. э.? Как олимпионик, он должен был иметь определенные политические амбиции, к тому же источники прямо сообщают, что так оно и было. В конце VII в. до н. э., будучи уже немолодым человеком, Фринон, видимо, не ужившись-таки в Афинах, покинул родину и возглавил колонизационную экспедицию в Сигей (в Троаде), намереваясь стать ойкистом основываемого там поселения, но натолкнулся на сопротивление лесбосцев и в конечном счете пал в единоборстве с Питтаком, будущим правителем Митилены (Strab. XIIL 599–600; Diog. Laert. L74)[534]. Резонно поставить вопрос: было ли удаление Фринона из Афин совершенно добровольным? Может быть, ввиду его нежелательной влиятельности городские власти решили под благовидным предлогом удалить бывшего атлета, прибегнув при этом к голосованию черепками, то есть к ранней форме остракизма или «протоостракизма»?
На некоторых из архаических остраконов, как и на их классических «собратьях», мы находим, помимо имен, приписки инвективного характера. Чаще других встречается грубое бранное слово καταπύγων (в V в. до н. э. этот эпитет употреблен на остраконе против Фемистокла; встречается он также на одном из остраконов Херсонеса Таврического[535]). В высшей степени знаменательна такая надпись: Τιτάς[536] Όλυ<μ>πιόνα[ι]καος καταπύγον. Олимпионик с таким именем вроде бы неизвестен (хотя, разумеется, дошедшие до нас списки олимпийских победителей архаической эпохи отнюдь нельзя считать полными). Резоннее предположить, что писавший хотел одновременно выразить насмешку, сопоставив в одной надписи весьма почетный и крайне обсценный эпитеты, и, может быть, в метафорической форме указать на опасность данного лица для полиса.
Наиболее важным и интересным из группы архаических острака является найденный на афинской Агоре черепок сосуда геометрического стиля VIII в. до н. э. с надписью, сделанной ретроградным письмом: Πισίσ<τ>ρατο[ς]. Допущение существования процедуры, аналогичной остракизму, в Афинах доклисфеновского времени позволяет осмысленно интерпретировать этот памятник. Предлагавшиеся в исследовательской литературе датировки черепка со знаменитым в афинской истории именем Писистрата очень сильно колеблются, лишний раз напоминая нам о крайней нечеткости палеографических критериев датирования остраконов. Некоторые исследователи (Ф. Харви, Л. Джеффери, М. Лэнг) относят данный памятник к середине VII в. до н. э., связывая его с Писистратом, эпонимным архонтом 669/668 г. до н. э. (Paus. II. 24.7)[537]. Есть, однако, и точка зрения, согласно которой рассматриваемый остракон вообще не принадлежит к архаической эпохе, а должен датироваться началом V в. до н. э., временем первых остракофорий, упомянутый же на нем Писистрат — не кто иной, как Писистрат Младший, сын тирана Гиппия. Этот тезис впервые, в сжатой форме и без особенной аргументации, выдвинул еще в довоенный период Б. Меритт, а совсем недавно он был весьма подробно развит М. Арнашем, попытавшимся реконструировать карьеру Писистрата Младшего и предложившим следующее построение. Сын Гиппия, в 510 г. до н. э. бежавший из Афин вместе с отцом, вскоре после этого возвратился на родину и примкнул к политической группировке Гиппарха, сына Харма. В 480-х гг. он рассматривался как один из «кандидатов» на остракизм и вскоре после этого окончательно покинул город, удалившись к родственникам в Персию.
Данная реконструкция биографии Писистрата Младшего представляется нам совершенно фантастичной. Если сын тирана в эпоху уже наступившей демократии вернулся в Афины, то почему о столь экстраординарном событии не сообщил ни один античный автор? Далее, интересно знать, каким образом и зачем могли бы позволить афиняне ему это сделать? И, наконец, если в полисе находился сам сын Гиппия, почему группировку «друзей тиранов» возглавлял не он, а куда менее титулованный и известный Гиппарх, сын Харма? И почему именно этот Гиппарх, а не Писистрат Младший (что было бы куда более естественным) стал первой жертвой остракизма? Не выражая не малейшей доли солидарности с гипотезой Меритта — Арнаша, просто констатируем, что сторонники наиболее поздней даты граффито с именем Писистрата признают его идентификацию как остракона для остракизма (в его классической, «клисфеновской» форме)[538], в то время как наиболее ранняя дата (VII в. до н. э.) заставляет принимающих ее антиковедов полностью исключать какую-либо связь с остракизмом.
Нам представляется наиболее резонной промежуточная датировка этого памятника серединой VI в. до н. э.[539] В таком случае он безусловно будет относиться к единственному афинянину, носившему в это время достаточно редкое имя Писистрат, а именно к прославленному афинскому тирану. Последний, как известно, дважды изгонялся своими противниками из Афин. О способе или процедуре его первого изгнания можно только гадать (известно только, что тиран, удалившись из Афин, продолжал оставаться в Аттике, судя по всему, на своих родовых землях в Диакрии, в районе Браврона), а вот второе его изгнание (556–546 гг. до н. э.)[540] очень похоже на остракизм. На этот раз Писистрат покинул не только город, но и всю территорию афинского полиса (άπαλλάσσετο έκ τής χώρης το παράπαν, Herod. I. 61.3). Ровно десять лет (!) он странным образом бездействовал, участвуя в колонизации северного побережья Эгейского моря[541], на одиннадцатом же году (Herod.I. 62.1; Arist. Ath. pol. 15.2), совершил высадку в Аттике, закончившуюся для него новым захватом власти.
Если Писистрат действительно стал жертвой остракизма (естественно, еще не в народном собрании, а в каком-то более узком органе, скорее всего, в Совете, а, может быть, в каком-нибудь специальном судилище, составленном из аристократов), то спустя десять лет он требовал своего возвращения, с нетерпением ожидавшегося его сторонниками в Аттике, на вполне законном основании: ведь срок изгнания истек. Следовательно, и использование им, чтобы добиться соблюдения законности, вспомогательных союзных сил не противоречило в глазах современников принятым правовым нормам. Характерна та удивительная легкость, с которой тиран одержал победу над афинским ополчением при Паллениде (Herod. I. 63): очевидно, даже его противники, проявившие необъяснимую иначе пассивность при организации обороны города, понимали, что справедливость в данном случае не на их стороне.
А теперь, с учетом данных об архаическом афинском остракизме, можно вернуться к упоминавшемуся выше сообщению Элиана (Var. hist. XIII. 24), согласно которому остракизму подвергся реформатор Клисфен. Что, если это свидетельство содержит определенное зерно истины? Вот только относить его следует не к периоду после клисфеновских реформ, а к более раннему времени, когда Алкмеониды то ссорились, то примирялись с Писистратидами и, соответственно, то изгонялись из Афин, то вновь возвращались на родину. Впервые этот род ушел в изгнание в 546 г. до н. э., после окончательного утверждения Писистрата у власти; тогда во главе Алкмеонидов стоял еще отец Клисфена Мегакл[542], но будущий «отец афинской демократии», несомненно, покинул Аттику вместе со всеми своими сородичами. Судя по всему, уже после смерти первого афинского тирана, около 527 г. до н. э., его сын Гиппий решил примириться с изгнанными аристократами и позволил им вернуться[543]. Алкмеониды, конечно, воспользовались столь любезным приглашением; их в то время возглавлял уже Клисфен, которого Гиппий в ознаменование своей дружественности вскоре и назначил архонтом-эпонимом на 525/524 г. до н. э. Однако спустя какое-то время Алкмеониды в очередной раз оказались в изгнании. Точное время, когда это произошло, неизвестно. Обычно считается, что они приняли какое-то участие в заговоре Гармодия и Аристогитона (514 г. до н. э.), и разгневанный Гиппий вновь отправил «мятежный род» за пределы полиса. Но это лишь одна из возможных гипотез, к тому же в источниках нет никаких следов упоминаний о причастности Алкмеонидов к заговору Гармодия и Аристогитона (впоследствии Алкмеониды были склонны скорее преуменьшать роль этих последних в освобождении Афин от тирании). Не с меньшей вероятностью можно предположить и другой более ранний срок для их изгнания, например, около 520 г. до н. э.