В IV речи корпуса Андокида имеется также несколько упоминаний о конкретных остракофориях. В частности, сообщение об изгнании остракизмом знаменитого афинского атлета-панкратиаста, периодоника (победителя во всех четырех панэллинских играх) Каллия, сына Дидимия (IV. 32), является единственным; этот остракизм не фигурирует больше ни в одном нарративном памятнике. Соответственно, факт, о котором идет речь, ранее обычно считался в историографии недостоверным[30]. Однако находка остраконов с именем Каллия, сына Дидимия, придала указанию Андокида несравненно больший вес[31].
Данные других ораторов IV в. до н. э. об остракизме не столь обильны. Лисий в крайне тенденциозном пассаже, направленном против Алкивиада Младшего, сына знаменитого Алкивиада (XIV. 39), говорит, что двух его прадедов — Мегакла, сына Гиппократа, и Алкивиада Старшего — афиняне «дважды обоих» (δις άμφοτέρους) подвергали остракизму[32]. Это, на наш взгляд, весьма сомнительное, к тому же изолированное сообщение в последние годы стало использоваться рядом исследователей как почва для весьма ответственных выводов, и нам еще неоднократно придется на нем останавливаться. Демосфен мимоходом упоминает об изгнании остракизмом Фемистокла (XXIII. 205)[33], Аристида (XXVI. 6)[34]. Небезынтересно одно место из оратора Ликурга (Leocr. 117–118). Строго говоря, об остракизме в нем речи не идет. Однако уже высказывалось небезосновательное мнение, согласно которому упоминаемый там список «оскверненных и предателей» (τούς αλιτήριους και τούς προδότας) представляет собой не что иное, как перечень афинян, изгнанных остракизмом, начиная с его первой жертвы — Гиппарха, сына Харма[35]. Старший современник названных ораторов — философ Платон — только один раз касается остракизма (Gorg. 516d), говоря о том, что ему были подвергнуты Кимон и Фемистокл[36].
Как известно, труды большинства крупных греческих историков IV в. до н. э. утрачены и дошли до наших дней лишь в виде разрозненных фрагментов. Однако и в этих фрагментах мы находим определенную информацию об остракизме, порой весьма важную. Так, Феопомп в десятой книге своей «Истории Филиппа» совершил экскурс в историю афинских политических деятелей («демагогов») V в. до н. э. Насколько можно судить, именно в рамках данного экскурса находились его свидетельства об остракизме Кимона и его досрочном возвращении (Theopomp. FGrHist. 115. F88)[37], об изгнании Гипербола и его последующей судьбе (F96)[38]. Затрагивает Феопомп также судьбу Фукидида, сына Мелесия, — еще одной жертвы остракизма[39]. Совершенно необходимо остановиться и на таком авторе, как Андротион, видный представитель жанра аттидографии (локального афинского историописания). Достойно всяческого сожаления, что сочинения аттидографов (Гелланика, Клидема, Фанодема и др.) не сохранились; есть все основания полагать, что в них содержались подробные рассказы об остракизме, его происхождении, функционировании, процедуре, выходе из употребления; эти историки, судя по всему, внесли весьма серьезный вклад в формирование античной традиции об интересующем нас политическом институте, хотя оценить полный объем этого вклада теперь, конечно, не представляется возможным[40]. Из «Аттиды» Андротиона до нас все-таки дошло кое-что об остракизме (Androt. FGrHist. 324. F6, F37, F43). Особенно важен фрагмент F6, в котором говорится о времени и обстоятельствах введения закона об остракизме. Этот фрагмент, сохраненный лексикографом II в. н. э. Гарпократионом (s. ν. "Ιππαρχος), вызвал к жизни весьма обширную исследовательскую литературу[41]. Причина столь пристального внимания к нему обусловлена тем, что этот фрагмент (во всяком случае, в том его виде, как он дошел до нас) учреждение остракизма приурочено к 480-м гг. до н. э., а это вступает в прямое противоречие с Аристотелем, который (в «Афинской политии», о которой речь пойдет чуть ниже) относит эту акцию к циклу мероприятий реформатора Клисфена, имевших место в конце VI в. до н. э. Вопрос об этой несогласованности между двумя авторитетными и эрудированными авторами (известно, кстати, что Аристотель имел в своем распоряжении «Аттиду» Андротиона и активно пользовался ей) представляется весьма важным и будет подробно рассмотрен нами в разделе об историко-хронологическом контексте введения остракизма (гл. II, п. 1).
Завершают и обобщают традицию об остракизме, сформировавшуюся в классическую эпоху, два выдающихся ученых — Аристотель и его ученик Феофраст. Информацию об остракизме, содержащуюся у Аристотеля, можно вообще без преувеличения назвать самой ценной из того, что мы имеем об этом институте[42]. Одним из главных дел жизни Стагирита стала предпринятая в рамках перипатетической школы под его руководством грандиозная работа по составлению «Политий» — историй и систематических описаний государственного устройства различных греческих полисов. В ходе этой многолетней работы был собран колоссальный фактологический материал, и значительная его часть вошла, подвергшись обобщению, в итоговый труд школы по данной теме — аристотелеву «Политику». Сведения об остракизме мы обнаруживаем в двух трактатах Аристотеля: в упомянутой «Политике», а также в «Афинской политии» — единственной из 158 (или 171) составленных в Ликее «Политий», находящейся ныне в распоряжении ученых[43]. При этом если в «Афинской политик» содержится целое обилие интереснейших фактов из истории остракизма (причем, что немаловажно, факты эти зачастую приводятся с датировками по эпонимным архонтам), то «Политика» становится полем для теоретических рассуждений об остракизме, отличающихся очень высоким уровнем; до такой высоты и глубины обобщений не поднимался ни до Аристотеля, ни после него ни один античный автор, чье внимание привлекал этот институт[44].
Что касается «Афинской политик», особенно важна для нас ее 22-я глава[45]. В ней Стагирит говорит о введении остракизма Клисфеном διά την υποψίαν των έν ταΐς δυνάμεσιν, из опасений восстановления тирании, и об изначальной направленности этой меры против Гиппарха, сына Харма, главы политической группировки сторонников Писистратидов, остававшихся в Афинах. Затем идет очень подробный рассказ, уснащенный датировками и именами изгнанных, о применении процедуры остракизма в течение 480-х гг. до н. э., о последующем досрочном возвращении его жертв ввиду нашествия Ксеркса на Грецию и о внесении в закон об остракизме изменения, касавшегося местопребывания лиц, подвергнутых этой мере. К сожалению, в дальнейшем автор «Афинской политик» практически не останавливается на последующей истории остракизма; он не говорит ничего даже о выходе этой процедуры из употребления в конце V в. до н. э. И еще одно очень интересное свидетельство встречаем мы в трактате о государственном устройстве афинян (Ath. pol. 43.5). Оказывается, еще во времена Аристотеля афинское народное собрание регулярно раз в год рассматривало вопрос о проведении остракофории; таким образом, формально институт остракизма продолжал существовать[46].
В трактате «Политика» также есть несколько пассажей, посвященных остракизму (1284а4 sqq.; 1288а15 sqq.; 1302М5 sqq.). Здесь остракизм рассмотрен в рамках общих вопросов, крайне принципиальных для политической жизни древнегреческого полисного мира: о монархии и о междоусобной распре (стасисе). В целом Аристотель не одобряет обычай остракизма, однако считает, что при некоторых обстоятельствах «мысль об остракизме находит некое справедливое оправдание» (εχει τι δίκαιον πολιτικόν ό λόγος ό περί τον όστρακισμόν). В частности, он убежден, что в так называемых «отклоняющихся» формах государственного устройства (а таковыми в классификации, предлагаемой философом, являются три из шести существующих — тирания, олигархия и демократия) остракизм выгоден и полезен (ιδία συμφέρει καί δίκαιόν έστι). Цель остракизма, по мнению Аристотеля, заключается в том, чтобы κολούειν τούς υπερέχοντας καί φυγαδεύειν. Именно понятия ύπερέχειν (превосходить), υπεροχή (превосходство) имеют ключевое значение в рассуждениях Стагирита об остракизме. Будучи человеком классического полисного менталитета, он проникнут идеей меры, соразмерности, и уверен, что любое отступление от этой соразмерности несовместимо с нормальной жизнью полиса. Если кто-либо из граждан чем-то выделяется среди остальных (хотя бы своими достоинствами), возможно лишь два способа поведения по отношению к нему: либо избавиться от такого лица (например, посредством остракизма), либо добровольно подчиниться ему, поставить его выше всех законов и, таким образом предоставить ему полную единоличную власть. Или остракизм, или монархия — фактически такая альтернатива выдвигается Аристотелем. Для «наилучшей» формы государственного устройства, существующей лишь в теории, он предпочитает монархию, но в исторически существующих формах реальность оказывается иной. Впрочем, ученый сам отмечает, что остракизмом часто пользовались вразрез с его теорией — не в общегосударственных интересах, a στασιαστικός, т. е. как средством в борьбе политических группировок[47].
Размышления Аристотеля об остракизме обладают, повторим, исключительной ценностью; это — самая глубокая в античности попытка осмыслить цели и функции остракизма как в чем-то даже неизбежного элемента полисного типа политической жизни. Кроме этих теоретических выкладок, есть в «Политике» и одно важное фактологическое свидетельство — сообщение о применении остракизма не только в Афинах, но и в Аргосе. Здесь мы видим самое раннее указание на то, что остракизм не был чисто афинским феноменом (характерно, кстати, что в перечислении Аристотеля Аргос стоит на первом месте, а Афины — на втором)