остракофория[636]. Коль скоро это так, то время этого мероприятия можно определить с достаточно большой, хотя и не абсолютной точностью. В принципе допустимо, что в отдельных случаях остракизм мог иметь место в конце шестой притании, после народного собрания, на котором осуществлялось предварительное голосование. Однако наиболее вероятным представляется, что, как правило, остракофория падала на седьмую пританию, поскольку она именно она расположена между шестой (предварительное голосование) и восьмой (t.a.q., указанный Филохором).
Интересно, что примерно на то же время приходилось еще одно важное событие афинской политической жизни — выборы стратегов и других военных магистратов. По сообщению Аристотеля (Ath. pol. 44.4), эти выборы проводили «пританы, исполняющие обязанности после шестой притании, — те, в чье дежурство будет благоприятное знамение». Вряд ли такого знамения приходилось ждать уж слишком долго (интересы государства страдали бы от чрезмерных задержек, а добиваться получения благоприятных знамений «не мытьем, так катаньем» греки умели очень хорошо). Таким образом, нормальным сроком для проведения выборов стратегов являлась седьмая притания, то есть та самая, которая была нормальным сроком и для остракизма. На это совпадение обратил внимание А. Раубичек и предположил, что оно не случайно. В ряде работ этот исследователь пытался доказать, что остракофория была специально задумана как мероприятие, предшествующее выборам (или даже проходящее в один день с ними) и «отсеивающее» наиболее нежелательного кандидата на высшую должность в полисе[637]. Однако эта его догадка была сделана в связи с совершенно неприемлемой гипотезой о введении остракизма Клисфеном после Марафонской битвы — гипотезой, о которой нам уже приходилось говорить (гл. II, п. 1) и которая подвергалась совершенно обоснованной критике. С построениями Раубичека довольно-таки сложно солидаризироваться, тем более что они практически недоказуемы. С тем же успехом можно предложить любую другую альтернативу, например, что остракофория проводилась уже после выборов стратегов — именно как последняя возможность воспрепятствовать чрезмерному возвышению политика, уже избранного на эту должность. А скорее всего, никакого прямого соотношения между остракизмом и выборами вообще не было, тем более что ни о чем подобном не упоминает ни один античный автор.
В исследовательской литературе предпринимались попытки определить время проведения остракофорий в переводе с гражданского календаря на лунный (то есть с пританий на месяцы), а в конечном счете — на наш современный календарь. Так, С. И. Гинзбург считал, что предварительное голосование проходило в аттическом месяце гамелионе (январь — февраль), а сама остракофория — в месяце элафеболионе (март — апрель)[638]. Иного мнения придерживался Ш. Бренне: предварительное голосование осуществлялось на κυρία έκκλησία посидеона (месяца, соответствовавшего декабрю — январю), а сама остракофория должна была состояться до анфестериона (февраль — март)[639]. По этому поводу необходимо сказать следующее. Во-первых, выражения типа «κυρία έκκλησία посидеона» представляются нам совершенно неприемлемыми и только вводящими в заблуждение: народные собрания в классических Афинах строго приурочивались к пританиям, а отнюдь не к месяцам лунного календаря. К этим последним они вообще не имели отношения. Могла быть κυρία έκκλησία шестой притании, но в принципе не могло быть никакой «κυρία έκκλησία посидеона». Во-вторых, на наш взгляд, вообще являются бесперспективными попытки привести в прямое соотношение афинский гражданский календарь, основанный на притании, с лунным, или архонтским, календарем, основанном на месяце. Гражданский календарь всегда оставался стабильным, регулярным, не подверженным каким-либо изменениям или манипуляциям. В V в. до н. э. первые четыре притании этого календаря насчитывали по 37 дней каждая, а последующие шесть — по 36 дней каждая. Совсем иначе обстоит дело с архонтским календарем, который применялся, в частности, для определения дат религиозных празднеств. Не говорим уже о периодической интеркаляции, то есть добавлении вставного тринадцатого месяца с целью привести лунный календарь в соответствие с астрономическим солнечным годом. Подобная интеркаляция, естественно, должна была полностью ломать соотношение двух календарей (лунного и гражданского) в том году, в котором она осуществлялась, а осуществлялась она в течение классической эпохи крайне нерегулярно. Кстати, обычно добавлялся второй посидеон, то есть происходила интеркаляция как раз на том отрезке года, который интересует нас в связи с остракизмом. Кроме того, архонты и по другим поводам могли вносить произвольные изменения в лунный календарь (добавлять дни в связи, например, с каким-либо праздником и т. п.), так что он иногда существенно отклонялся от действительных фаз луны. Э. Сэмюэл, из ценной книги которого мы почерпнули все эти сведения[640], убежден, что невозможно найти точные юлианские эквиваленты для дат афинского календаря.
В связи с вышесказанным нам представляется наиболее взвешенным осторожный подход О. Рейнмута, относящего остракофорию ко времени между началом января и концом марта[641]. Впрочем, январь, на который приходилась в основном шестая притания, мы все-таки скорее исключили бы из этого хронологического отрезка. Февраль — март — вот каким был наиболее вероятный период проведения остракофорий. Л. Холл, очевидно, неправа, когда она предполагает, что остракизм мог быть приурочен к Великим Дионисиям[642]. Такая гипотеза кажется, конечно, заманчивой, поскольку она позволяет подчеркнуть сакральные элементы института; к тому же на главный городской праздник в честь Диониса в Афины, несомненно, сходилось большое количество граждан из сельской местности, что должно было облегчать проведение остракофории и обеспечение необходимого числа голосующих. И тем не менее привязка, предлагаемая упомянутой исследовательницей, вряд ли возможна по хронологическим соображениям. Великие Дионисии праздновались, в переводе на наш календарь, в апреле, и остракизм к моменту их начала должен был уже состояться. Приведем еще одно мнение — скорее в порядке курьеза. Э. Стейвли, автор книги о практиках голосования в античном мире, почему-то утверждает, что остракофории проходили осенью, когда аттические крестьяне, собрав урожай, являлись в город для его продажи[643]. Этот тезис ровным счетом ни на чем не основан, более того, прямо противоречит свидетельствам источников. Ни шестая, ни седьмая, ни восьмая притания никогда не приходились на осень. Не знаем, что привело Стейвли к столь странному заблуждению.
Как бы то ни было, между принятием предварительного решения об остракизме и самой остракофорией имел место определенный временной отрезок, который в разные годы мог продолжаться от двух до шести недель[644]. Это время использовалось не только для подготовки процедуры с технической стороны, но, безусловно, также и для дискуссий по поводу тех или иных потенциальных «кандидатов» на изгнание (хотя, напомним, официально такие «кандидаты» не назначались), а, кроме того, для разного рода пропагандистских мероприятий, проводимых членами политических группировок. О пропаганде в связи с остракизмом у нас подробнее пойдет речь ниже (гл. IV, п. 4).
Остракизм в процедурном плане может быть определен как одна из разновидностей народного собрания[645], но при этом разновидность экстраординарная и обладавшая рядом специфических особенностей, более не встречающихся в афинской практике. Ближе всего остракофория может быть сопоставлена с теми народными собраниями, на которых по некоторым важным вопросам производилось тайное голосование псефами. Об этих народных собраниях в связи с остракизмом мы будем говорить ниже, в следующем пункте данной главы, в контексте вопроса о числе 6000.
Остракофория действительно имела некоторые совершенно уникальные черты. Следует отметить, прежде всего, полное отсутствие на ней каких-либо дебатов, являвшихся, казалось бы, совершенно неотъемлемым элементом функционирования афинской демократии. Демос просто собирался и голосовал; это в чем-то даже больше напоминает спартанскую апеллу, чем афинскую экклесию с ее постоянными бурными дискуссиями. Не имеем ли мы дело с пережитком архаического, до-демократического происхождения процедуры? Во всяком случае факт остается фактом, и практически все исследователи согласны в том, что дебатов остракизм не предусматривал и, соответственно, никаких речей во время его проведения не произносилось[646]. Этому, казалось бы, противоречит IV речь Андокида, которая строится именно как речь, произнесенная на остракофории одним из «кандидатов» на изгнание (судя по всему, Феаком). Однако мы уже говорили выше (и будем подробнее говорить ниже, в приложении I), что данная речь, собственно, является не речью в прямом смысле слова, а тенденциозным политическим памфлетом. Она никогда нигде не произносилась, и все обстоятельства ее произнесения представляют собой риторический антураж. Этот литературный памятник, таким образом, никак не может служить сколько-нибудь весомым свидетельством в пользу практики дебатов в день остракизма.
Еще одной важной особенностью остракофории является проведение ее на Агоре[647]. Изначально эта главная городская площадь была, без сомнения, местом, где проходили вообще все народные собрания. Ситуация изменилась около 460 г. до н. э. и, судя по всему, в связи с комплексом демократических реформ, связываемых с именами Эфиальта и Перикла