[648]. В этот период происходит значительная активизация деятельности афинской экклесии, и ставшие значительно более частыми и регулярными, чем раньше, ее заседания начинают создавать серьезные неудобства для других видов деятельности на Агоре (в том числе, конечно, и для торговли). Возникла необходимость переноса собраний в какое-то специально оборудованное место. Отнюдь не случайно, что именно к этому времени относится, по археологическим данным, сооружение экклесиастерия на Пниксе[649]. Именно эта постройка стала теперь главным центром политической активности демоса; на Агоре же народные собрания больше не проводились. Иного мнения, правда, придерживается И. Зиверт; он считает, что «посадочных мест» на Пниксе хватало в течение V в. до н. э. не более чем на 5000 афинян, а, следовательно, собрания, которые предусматривали участие большего числа граждан (к их числу относился не только остракизм, но и некоторые виды собрания с тайным голосованием при кворуме 6000 человек), должны были по-прежнему проходить на Агоре[650]. Это предположение, однако, имеет ряд уязвимых мест. Во-первых, источники не сообщают ни о чем подобном. Во-вторых, 5000 — слишком заниженная оценка вместимости раннего Пникса; по подсчетам М. Хансена, который, кстати, тоже отнюдь не склонен к преувеличенным цифрам, речь скорее следует вести не о пяти, а о шести тысячах. Более того, на наш взгляд, и эта последняя оценка может быть слишком низкой[651]. Иными словами, можно с достаточной долей уверенности говорить, что после оборудования экклесиастерия на Пниксе никакие народные собрания, кроме остракофории, уже не имели своим местом Агору.
В связи с проведением остракизма именно в этом городском центре необходимо упомянуть о двух обстоятельствах. Во-первых, проблема обширного пространства, которое вместило бы всех желающих проголосовать, несомненно, должна была вставать. Остракофория была отнюдь не ординарным событием афинской политической жизни. Судя по всему, в ней принимали участие не только городские жители — завсегдатаи обычных народных собраний. Сходились в Афины в этот день и крестьяне из отдаленных аттических деревень, в принципе чуждые политической жизни. Попадались даже неграмотные (об этом см. подробнее ниже, в п. 5 данной главы). Д. Филлипс утверждает, что остракофорию вряд ли посещало более 10 тысяч человек[652]; мы скорее сказали бы, что число присутствовавших на ней редко бывало меньше этой цифры.
Но не только соображениями вместимости, как нам кажется, было обусловлено использование Агоры для проведения остракизма. В конце концов, в Афинах существовали общественные постройки, вместимость которых была больше, чем у Пникса (например, тот же театр Диониса). Можно было выбрать и какой-нибудь пункт на окраине города (типа римского Марсова поля, где собирались комиции). Подходящим местом мог бы быть, например, Ардетт, на котором афинские граждане раз в год приносили судейскую присягу (Isocr. XV. 21; Harpocr. s.v. Άρδηττός) и который по этому самому должен был быть весьма вместителен. Тем не менее остракофории проходили на Агоре, несмотря на то, что это, безусловно, мешало нормальному функционированию этой площади. Дело, как нам представляется, еще и вот в чем. Агора считалась сакральным пространством; не случайно ее территория была маркирована специальными пограничными камнями (όροι)[653]. Лицам, совершившим религиозное преступление и считавшимся ритуально «нечистыми», вход на Агору был запрещен законодательно. Не является ли осуществление процедуры остракизма на священном месте опять-таки рудиментом религиозного происхождения этого института? А может быть, имела место вторичная сакрализация остракизма в демократических Афинах V в. до н. э.: в предшествующую эпоху, как мы видели, голосование черепками проходило в булевтерии, а эта постройка, хотя тоже, безусловно, обладала некоторым оттенком сакральности (как и любое общественное здание в рамках полисного типа государственности), но все же не в такой степени, как Агора.
Следует отметить, что для остракизма задействовалось не все пространство Агоры, а лишь определенная ее часть (τι τής αγοράς μέρος, Poll. VIII. 20), какое-то место на Агоре (ενα τόπον τής αγοράς, Plut. Aristid. 7). Правда, аттидограф Филохор (FGrHist. 328. F30) говорит в данной связи обо всей Агоре, но здесь перед нами, кажется, как раз тот случай, когда более ранний и в целом более авторитетный автор ошибается, а более поздние поправляют его[654]. В современной историографии обычно считается, что местом проведения остракофории была юго-западная часть Агоры[655], и мы считаем эту точку зрения вполне соответствующей действительности. Кстати, наибольшее количество находок острака происходит именно с этой части Агоры, и это, наверное, не случайно. Можно предположить (как это и делает М. Лэнг), что до того, как заседания экклесии были переведены на Пникс, именно этот регион Агоры был местом их проведения, соответственно, позже он остался местом проведения остракофорий.
В день остракизма пространство, предназначенное для его проведения, огораживалось. Какой характер носило это ограждение? Многие авторы пишут в данной связи просто о «загородке» (πήγμα), без дальнейшей конкретизации (Tim. Lex. s.v. έξοστρακισμός; Etym. Magn. s.v. έξοστρακισμός; [Zonar.] Lex. s.v. έξοστρακισμός). Есть, однако, и более точные указания. Так, Филохор (FGrHist. 328. F30) говорит об ограждении σανίσιν (досками); ему вторит схолиаст к Аристофану (Equ. 855). Несколько иначе, но в том же смысле, выражается Плутарх (Aristid. 7): περιπεφραγμένον έν κύκλω δρυφάκτοις. Традиции, сообщающей, таким образом, об ограждениях, изготовленных из дерева, противоречит Полидевк (VIII. 20), утверждающий, что зона, предназначенная для остракофории, обтягивалась по периметру канатами (περισχοινίσαντας δέ τι τής αγοράς μέρος). Однако версия этого лексикографа выглядит значительно менее заслуживающей доверия[656]. Полидевк, скорее всего, просто перепутал остракизм с каким-нибудь другим политическим мероприятием. Дело в том, что канаты в принципе использовались в некоторых ситуациях, характерных для общественной жизни Афин. Так, когда Совет Ареопага заседал не в своем обычном месте на холме Ареса, а в так называемой Царской стое на Агоре, место его заседания огораживалось канатом (Demosth. XXV. 23). Очень интересное, но в то же время сложное для интерпретации место, связанное с использованием каната, встречаем мы у Аристофана (Ach. 22). На этом свидетельстве мы еще остановимся в другом контексте, а пока для нас достаточно того, что к остракизму оно никакого отношения не имеет. Полидевк не может быть прав еще и потому, что канаты были бы слишком эфемерным ограждением ввиду той огромной массы людей, которая должна была собираться на Агоре в день остракофории; необходимы были какие-то более прочные загородки.
В ограждении из деревянных досок оставлялось десять входов, по числу клисфеновских фил (Philochor. FGrHist. 328. F30; Schol. Aristoph. Equ. 855)[657]. Это означает, что и голосование осуществлялось по филам. В согласии с этим находится и информация о должностных лицах, руководивших проведением остракофории. По сообщению тех же Филохора и схолиаста к Аристофану, это были девять архонтов и βουλή, то есть Совет Пятисот[658]. Этот последний орган, как известно, комплектовался именно по филам и делился соответственно их числу на десять пританий. Что же касается архонтов, то, хотя их коллегия официально называлась по традиции οί έννέα άρχοντες, в действительности она состояла из десяти человек: эпонима, басилея, полемарха, шести фесмофетов и секретаря[659]. И здесь, таким образом, мы находим соответствие количеству фил. Скорее всего, каждый из членов коллегии архонтов выдвигался от какой-либо из фил, так что все они получали равное представительство. Наверняка и при остракофории дело обстояло таким образом, что за голосованием каждой филы наблюдали избранные от нее пританы и являющийся ее членом архонт. Процедура, таким образом, была построена весьма рационально; всё было сделано для того, чтобы облегчить подсчет черепков после их подачи.
Каждый из афинских граждан, входивший в ограждение в положенном ему месте, нес с собой надписанный остракон и на входе отдавал его должностным лицам или, скорее, складывал под их присмотром в общую кучу. После этого проголосовавшие граждане вплоть до конца остракофории, несомненно, должны были оставаться внутри огороженного участка[660]. Только таким образом можно было предотвратить недобросовестное поведение голосующих, а именно попытки отдельных граждан проголосовать вторично. Именно для этой цели, собственно, и было необходимо само ограждение. Кстати, можно привести в связи со сказанным лишний аргумент в пользу того, что оно представляло собой деревянную изгородь, а не натянутые канаты. Канаты никак не могли бы помешать «просачиванию» граждан вовне огороженного участка: через них можно было элементарно перепрыгнуть, под ними можно было пролезть, согнувшись, и уж, конечно, вряд ли кто-то смог бы схватить за руку обманщика в вышеупомянутых условиях огромного скопления голосующих. Разве что пришлось бы плотно оцепить огороженный участок цепью охранников, что, конечно, вряд ли предпринималось.
Где и когда надписывались остраконы? Похоже, каких-то обязательных правил на этот счет не существовало. Многие граждане, несомненно, наносили надпись на черепке на месте остракофории, на Агоре. Признаком этого являются остраконы, соприкасающиеся друг с другом краями. Очевидно, несколько человек брали большой черепок, разламывали его на части, и каждый писал на доставшемся ему куске имя «кандидата». Однако с тем же успехом можно было и заранее приготовить остракон дома