[661], тем более что это имело ряд плюсов. Процарапывание букв на глине, да еще так, чтобы получилось относительно ясно и четко, — довольно тонкая и трудоемкая операция, требующая, не скажем — мастерства, но, во всяком случае, определенного умения. К тому же дома можно было без спешки подобрать наиболее подходящий кусок керамики. Так, для одного из остраконов против Мегакла, сына Гиппократа, был взят фрагмент краснофигурного сосуда с изображением падающего воина[662]. Семантика намека предельно прозрачна. Другой остракон против того же Мегакла[663] взят тоже от краснофигурного сосуда, на котором ранее вазописцем была сделана надпись Μεγακλες καλός. Такие надписи на керамических изделиях были весьма распространены в эпоху поздней архаики и ранней классики, но в данном конкретном случае ирония (безусловно, сознательная), заключается в том, что сосуд, когда-то служивший прославлению красоты Мегакла, теперь оказался использованным для его изгнания. Подобные черепки, конечно, были взяты голосовавшими не случайно, а специально и тщательно подобраны, что можно было сделать только заранее. Остраконы, надпись на которых не процарапана, а нанесена краской, несомненно, тоже следует отнести к категории заготовленных заблаговременно[664]. Наконец, бывало и так, что афинянин вообще ничего не писал на остраконе, а получал готовый «бюллетень» от другого лица; такая «помощь», судя по всему, тоже не возбранялась. Подробнее этот круг вопросов будет рассмотрен ниже (п. 5 данной главы).
Анализ тех же острака показывает, что не было и каких-то общепринятых норм в «заполнении» своего «бюллетеня»[665], чем, кстати, остракизм достаточно резко отличается от современных процедур голосования, где такие нормы весьма жестки, а малейшее отклонение от них ведет к признанию бюллетеня недействительным. Имена афинских граждан фигурируют на остраконах в самом разнообразном виде. Наряду с наиболее полной комбинацией «личное имя + патронимик + демотик» встречаются комбинации «личное имя + демотик» и «личное имя + патронимик» (именно эта последняя комбинация, пожалуй, распространеннее, чем остальные, несмотря на то, что, если верить Аристотелю, Ath. pol. 21.4, Клисфен вывел патронимик из состава официального гражданского имени). Высказывалось мнение, что демотик чаще использовался с именами лиц сравнительно малоизвестных, не принадлежащих к высшей знати[666]. Приводился, в частности, пример с Фемистоклом, судя по всему до определенного момента являвшегося действительно чем-то вроде homo novus в афинской политике[667]: отмечалось, что с его именем демотик встречается на остраконах чаще всего. Характерно, однако, что даже и в его группе острака процент надписей с патронимиком все равно выше. Нам больше импонирует точка зрения, согласно которой словоупотребление на остраконах больше говорит не о тех людях, чьи имена на них стоят, а о тех, кто их надписывал[668]. Иными словами, аристократы, особенно городские, по старой привычке называли своих сограждан «по имени-отчеству», а рядовым гражданам, выходцам из сельских демов, было легче перейти на новую систему именования. Как бы то ни было, интересно, что, например, Каллий, сын Гиппоника, из рода Кериков, один из знатнейших и влиятельнейших афинян[669], назван на острака только с патронимиком, дем же его на них вообще ни разу не фигурирует. И действительно, «Каллий из Алопеки» звучало бы совершенно безлико.
Более того, существует группа острака (правда, не столь уж многочисленная), на которых проставлено одно лишь личное имя «кандидата», без каких-либо дальнейших идентификаций. В основном такие острака направлены против людей весьма известных в полисе, таких, как Фемистокл, Аристид, Ксантипп и т. п., так что в большинстве случаев путаница была исключена. Однако что прикажете делать с такими черепками, на которых стоит просто «Мегакл», «Гиппократ» или «Каллий»? Совершенно непонятно, к кому из носителей этих распространенных в Афинах имен эти «бюллетени» относить. Не сомневаемся, что точно такие же затруднения испытывали и должностные лица, производившие подсчет острака и разбор их по персоналиям. Скорее всего, они делали выбор в пользу (точнее, строго говоря, не в пользу) априорно наиболее вероятного «кандидата». Так, все остраконы, на которых было написано только имя Мегакла, наверняка пошли «в копилку» Мегакла, сына Гиппократа. В Афинах того времени были и другие Мегаклы, тоже упоминающиеся на единичных острака (см. в Приложении V), но ни один из них, кроме Мегакла, сына Гиппократа, не числился в крупных политиках и, соответственно, не был лицом, которому всерьез угрожал остракизм.
Нет единообразия и в форме, в которой наносилось имя, в частности, в падеже. Соответствующие подсчеты были проделаны Ш. Бренне[670] и дали следующие результаты. Безусловно, на подавляющем большинстве острака (87,4 %) имя стоит, как и следует ожидать, в номинативе. Однако имеются (хотя и не столь многочисленны) и иные варианты. 9,8 % острака дают имя в дативе (подразумевается, видимо, «несу черепок такому-то»), 2,7 % — в аккузативе («изгоняю такого-то»), и, как ни странно, 0,1 % — даже в генитиве, как на владельческих надписях («черепок такого-то»).
Некоторые из опубликованных остраконов производят впечатление прямо-таки безнадежно испорченных. На одних имена написаны с настолько грубыми ошибками, что зачастую почти невозможно понять, кто имеется в виду. На других к аналогичным результатам приводит крайняя неразборчивость почерка. На третьих неправильно указан патронимик или демотик «кандидата». На четвертых имя не дописано до конца. Пятые испещрены «фальстартами»: малограмотный человек неуклюжей рукой снова и снова пытался вычертить на глиняной поверхности что-то отдаленно похожее на буквы. На шестых, как мы уже знаем, присутствуют приписки инвективного характера, порой грубые до полного неприличия, а то и рисунки (попробовали бы мы вытворить что-нибудь подобное на бюллетене для голосования!). Д. Филлипс удивленно восклицает: неужели все эти черепки принимались магистратами как действительные и учитывались при подсчете голосов?[671] И тем не менее, судя по всему, именно так и обстояло дело. Остраконы, представляющиеся нам «недействительными» и «испорченными», найдены в единых комплексах с совершенно нормальными, надписанными четко и без ошибок. А если бы их не засчитывали, то, надо полагать, отсеивали бы при подсчете, откладывая во избежание путаницы в другое место.
Филохор и следующий ему схолиаст к Аристофану специально отмечают, что при подаче черепка его нужно было повернуть вниз надписью, иными словами надпись должна была быть скрыта от окружающих (Philochor. FGrHist. 328. F30: στρέφοντες την έπιγραφήν; Schol. Aristoph. Equ. 855: έντιθέντες την έπιγραφήν). Таким образом, остракизм предусматривал тайное голосование (ср. Andoc. IV. 3: διαψηφισαμένων κρύβδην)[672], однако уже отмечалось — и вполне справедливо — что тайный характер волеизъявления был в данном случае если и не фиктивным, то, по меньшей мере, в известной степени формальным[673]. Во всяком случае, здесь мы не находим ничего похожего на те изощренные приспособления, которые применялись в афинских дикастериях для того, чтобы гарантировать тайну голосования: плетеные сосуды без дна (κημοί), прикрывавшие горлышки урн для подачи голосов, псефы с просверленными и цельными трубочками и т. п.[674] На остракофории же тайну практически невозможно было по-настоящему обеспечить. Действительно, одни граждане несли черепки с собой из дома; надо полагать, что они (особенно если учесть горячий южный темперамент греков) активно делились своим выбором со знакомыми, показывая им свой остракон. Другие надписывали «бюллетени» прямо на площади, тоже вряд ли особенно от кого-то прячась. Третьи, не умея или не желая сделать надпись самостоятельно, обращались за помощью к согражданам[675]. В конце концов, попадаются и такие остраконы, у которых надпись начинается на одной стороне, а потом переходит на другую; такие черепки было просто невозможно повернуть «вниз надписью».
После того, как голосование оканчивалось и афинян выпускали из огороженного места, должностные лица начинали подсчет голосов. Скорее всего, этот подсчет производился по филам и сопровождался раскладыванием остраконов по конкретным именам. Очень возможно, что до наших дней дошло художественное изображение подсчета черепков после остракофории[676]. Оно находится на хранящемся в Оксфорде краснофигурном авторском килике, принадлежит так называемому «мастеру Пана» и датируется периодом около 470 г. до н. э. На сосуде изображен человек, держащий в руках стиль и табличку для письма. Он стоит у низкого столика; на этом последнем — кратер, в котором видны маленькие предметы неправильной формы и красного цвета. Такие же предметы разложены и на самом столе. К столу подходит мальчик с сосудом в руках, а в сосуде опять же лежат эти красные предметы. Те же предметы держит в руке еще один человек, стоящий слева от стола. Более убедительной интерпретации этих «предметов», чем отождествление их с остраконами, кажется, отыскать не удастся.
Плутарх — единственный из всех античных авторов — говорит (Aristid. 7), не указывая при этом источника своей информации, что острака пересчитывались два раза. Первый подсчет должен был установить, набирается ли по итогам всего голосования 6000 черепков. Если их было меньше, остракизм объявлялся несостоявшимся; и лишь в том случае, если общее число остраконов превышало эту цифру, приступали ко второму голосованию, теперь уже раскладывая «бюллетени» по именам «кандидатов». Данное сообщение Плутарха противоречит сведениям, сохранившимся у некоторых других авторов (в частности, у Филохора) и будет подробнее разобрано в следующем пункте данной главы, когда речь пойдет о числе 6000 и о том, что оно собой представляет. Пока же достаточно отметить, что в предположении об остракофориях, которые признавались несостоявшимися, поскольку не набиралось необходимого количества голосов, в принципе нет ничего невероятного