Эти соображения, бесспорно, представляются весомыми. Если попросту не отмахиваться от них[686], то нужно им что-то противопоставлять. А. Гомм, например, полагает, что конфликта между индивидами и разброса голосов между отдельными «кандидатурами» на остракофории не должно было быть, поскольку лицо, против которого направлялся остракизм, якобы предрешалось на предварительном голосовании в шестую пританию[687]. Таким образом, голосование на остракофории было одновременно голосованием против конкретного лица, и понятия кворума и минимума фактически совпадают. Однако мнение исследователя очевидным образом неверно, о чем мы уже говорили выше: никаких предварительных «кандидатур» для остракизма не намечалось. Впрочем, ошибка Гомма вполне извинительна: в то время, когда он это писал, было известно еще довольно мало остраконов. Но теперь-то мы знаем, какое разнообразие имен встречается на этих памятниках.
Если, доверяя Плутарху, мы согласимся с тем, что кворум для остракизма все-таки существовал, то придется признать, что этот кворум должен был выражаться в какой-то другой цифре, значительно большей, чем 6000. Гражданское население Афин уже в самом начале V в. до н. э. насчитывало 30 тысяч человек (Herod. V. 97), и в целом на протяжении этого столетия (а именно оно для нас важно в связи с остракизмом) количество взрослых граждан мужского пола, имевших право участвовать в государственных мероприятиях, находилось на уровне никак не меньшем, чем 30–40 тысяч; во второй половине V в. оно могло доходить до 60 тысяч[688]. Не наивным ли будет предполагать, что при такой численности гражданского коллектива для признания остракизма состоявшимся оказывалось достаточным общего кворума в 6000 голосующих? Тогда придется констатировать слишком уж низкую политическую активность демоса[689].
Иногда именно так и делается; при этом ссылаются на одно место из Фукидида (VIII. 72.1), где депутаты, посланные в 411 г. до н. э. от только что пришедшего к власти олигархического правительства Четырехсот к афинскому флоту на Самосе, говорят в своей речи: «Прежде никогда афиняне, занятые войной и торговыми делами, не собирались в народное собрание для решения самого важного дела в числе 5000 человек»[690]. Однако может ли этот аргумент служить в пользу низкой политической активности? Крайне сомнительно. Во-первых, в интересах олигархов, речь которых имела пропагандистский характер, было, конечно, занизить реальное число участвующих в собраниях. Во-вторых, речь в цитированном отрывке из Фукидида идет о ситуации во вторую половину Пелопоннесской войны, когда в результате последствий эпидемии 20-х гг. V в. до н. э., сицилийской катастрофы и других людских потерь в ходе сражений, а также из-за отсутствия граждан-моряков, находившихся на Самосе, количество членов гражданского коллектива, остававшихся на территории самого афинского полиса, было в несколько раз меньше, чем в обычное мирное время. А ведь остракофории и проводились в мирное время.
М. Хансен (как в только что указанной работе, так и в ряде других) вообще склонен, на наш взгляд, неоправданно занижать политическую активность афинского демоса в V в. до н. э. Он, в частности, убежден, что введение в начале следующего столетия платы за посещение народного собрания и последующее повышение этой платы были обусловлены именно плохой посещаемостью экклесии и желанием ее стимулировать. Однако датскому антиковеду аргументированно возражает Дж. Обер[691]: скорее эта реформа была мотивирована стремлением демократии обеспечить присутствие в экклесии в первую очередь представителей низших слоев гражданства (ведь как раз они, а не кто-либо другой, нуждались в оплате). Цель введения платы за посещение заключалась в том, чтобы воспрепятствовать доминированию в народных собраниях богатых и знатных граждан, которые могли представлять потенциальную опасность демократическому правлению.
В подтверждение своего тезиса о низкой политической активности Хансен указывает на начало аристофановских «Ахарнян». Это действительно очень интересное свидетельство, но работает ли оно в пользу Хансена? Попытаемся это выяснить, рассмотрев данный текст (Aristoph. Ach. 17 sqq.). Пришедший в город крестьянин Дикеополь, сидя ранним утром на Пниксе в день κυρία έκκλησία, сетует на то, что место заседания пустынно (έρημος ή Πνύξ). Афиняне же толпятся на Агоре, разговаривают, стараются избежать покрашенного в красный цвет каната (το σχοινίον φεύγουσι το μεμιλτωμένον)[692]. Но Дикеополь прекрасно знает, что, стоит появиться председательствующим — пританам, все тут же, отталкивая друг друга, ринутся занимать первые места (ώστιούνται πώς δοκείς έλθόντες άλλήλοισι περί πρώτου ξύλου, άθρόοι καταρρέοντες). Наконец с опозданием, в полдень, являются пританы, и предсказание главного героя комедии сбывается: граждане устремляются на передние скамьи (εις την προεδρίαν πας άνήρ ώστίζεται).
Таким образом, речь в разобранном отрывке вовсе не идет о слабой посещаемости народного собрания. Напротив, как видим, афиняне рвутся на Пникс с энтузиазмом. Перед нами совсем другая проблема, не имеющая ничего общего с посещаемостью, — проблема опозданий, свойственная отнюдь не только нашему времени. Граждане в «Ахарнянах» прекрасно понимают, что до прибытия пританов собрание не начнется, и вполне резонно не торопятся раньше времени идти на жаркий Пникс, предпочитая выжидать на Агоре с ее тенистыми портиками. Хансен, чисто формально подойдя к свидетельству, к сожалению, совершенно не уловил соли аристофановского юмора, которая заключается вовсе не в том, что экклесия плохо посещается, а совсем в другом: скромный селянин честно является на собрание задолго до его начала и сидит в одиночестве, а снобы-горожане тянут до последней минуты.
Следует подчеркнуть, что в день остракофории политическая активность гражданского коллектива должна была быть еще значительно выше, чем на обычных народных собраниях, что обусловливалось важностью, неординарностью и редкостью самого мероприятия. Повторим то, что уже говорили в предыдущем пункте данной главы: на остракофорию, проходившую, напомним, лишь раз в году, собирались отнюдь не только завсегдатаи собраний, городские жители. Сходились в Афины в эти дни даже полуграмотные и в целом совершенно чуждые политической жизни крестьяне из дальних демов[693]. Об этом свидетельствует известный анекдот об Аристиде и крестьянине, передаваемый целым рядом авторов, наиболее подробно — Плутархом (Aristid. 7) и, вполне возможно, имеющий под собой историческую основу. В пользу того же говорят и тексты на самих острака, написанные зачастую совершенно неумелой рукой, в иных случаях — профессиональными писцами, промышлявшими этим занятием на Агоре (о них см. в п. 5 данной главы). В подобных условиях вопрос о 6000 голосов как о кворуме даже не мог возникать: эта цифра должна была превосходиться автоматически. Если проведение остракофории хронологически совпадало (или было близким) с каким-нибудь из аттических праздников, то посещаемость должна была быть еще выше, чем обычно. Так, известно, что в афинском театре Диониса размещалось 17 тысяч зрителей[694], стало быть, не меньшее их количество собиралось, чтобы посмотреть сценические постановки.
Впрочем, неясно, существовало ли вообще в Афинах начала V в. до н. э. представление о кворуме для народного собрания, во всяком случае, если брать этот кворум в нашем современном понимании. Согласно весьма убедительным соображениям, высказанным недавно одним из крупнейших современных специалистов по древнегреческой истории О. Мерреем[695], главной целью политики в полисном мире было единство, а не компромисс; политическая жизнь была основана не на балансе противоборствующих сил и интересов, как в наши дни, а на формировании единой, целостной воли к действию и выражении этой общей воли в упорядоченном ритуале. В современных государствах политическая борьба, политическое противостояние партий и группировок является нормальным, естественным состоянием, а в греческом полисе такая борьба (стасис) всегда признавалась чем-то весьма опасным, угрожающим стабильности государства, да и самому его существованию. Собственно, остракизм в V в. до н. э. и был направлен, как мы увидим в следующей главе, именно на предотвращение раскола гражданского коллектива. Продолжая и развивая мысль Меррея, подчеркнем, что в описанной ситуации ключевым понятием, несомненно, должен был стать не кворум, а именно степень единства, единомыслия (ομόνοια), что, видимо, и выражалось в требовании минимума в 6000 голосов, направленных против одного лица.
Иногда для обоснования мнения о 6000 как о кворуме приводится в той или иной комбинации сопоставление нескольких, на первый взгляд, способных убедить цифр. Так, согласно свидетельствам некоторых ораторов (Андокида, Демосфена), в афинской экклесии вроде бы существовал кворум для решения тайным голосованием некоторых особо важных дел, и кворум этот равнялся именно 6 тысячам. Далее, традиционно считается, что афинский суд присяжных — гелиея — состоял из 6 тысяч граждан, избираемых ежегодно с помощью жребия. Наконец, общая вместимость посадочных мест экклесиастерия на Пниксе в течение V в. до н. э. составляла, по подсчетам исследователей, тоже 6 тысяч человек[696]. Стало быть, и в случае с остракофорией 6000 — тоже общий кворум. Совокупность этих выкладок, вместе взятых, на первый взгляд действительно производит впечатление. Однако не будем поддаваться магии круглых чисел и попытаемся разобраться с каждой из вышеприведенных цифр по отдельности.