. Она принадлежала к самому верхнему слою аристократической элиты, возводя свое происхождение по отцовской линии к герою Аяксу, а по материнской — к фракийским царям; не следует забывать и о том, что она была замужем (правда, к моменту, о котором идет речь, этот брак, возможно, уже был расторгнут) за богатейшим из афинян — Каллием из рода Кериков, дадухом элевсинских мистерий и знаменитым дипломатом. К голосу женщины столь высокого социального статуса не мог не прислушаться даже Перикл, тем более когда это сочеталось с обстоятельствами иного характера.
Итак, лица, изгнанные остракизмом, могли быть досрочно возвращены в полис и восстановлены в политических правах решением народного собрания. У нас нет никаких сведений о том, каким образом это решение принималось. Решался ли вопрос по ординарной процедуре, простым большинством голосов? Или же принимался νόμος επ άνδρί, при котором требовался то ли кворум в 6000 голосующих, то ли как минимум 6000 граждан, проголосовавших за это решение (см. в п. 2 данной главы). Последнее представляется нам более вероятным. Действительно, коль скоро за изгнание политика высказалось 6000 граждан, резонным будет предположить, что и для возвращения нужно было не меньшее их число.
В традиции существуют смутные упоминания об имевшем месте на каком-то этапе уменьшении срока изгнания с десяти до пяти лет. Этот вопрос нуждается в специальном рассмотрении, поскольку сама историчность соответствующей поправки является предметом дискуссий. Основным источником по данному сюжету служит, как и во многих других случаях, опять-таки аттидограф Филохор. В достаточно обширном фрагменте об остракизме, который неоднократно уже цитировался нами (FGrHist. 328. F30), он, помимо прочего, говорит еще, что афиняне, подвергшиеся этой мере, должны были «покинуть город на десять лет (позже же был установлен пятилетний срок)» — μεταστήναι τής πόλεως ετη δέκα (ύστερον δέ έγένοντο πέντε).
Из этого свидетельства недвусмысленно следует, что в какой-то момент в закон об остракизме была внесено изменение, сокращавшее вдвое срок пребывания в изгнании. В том же смысле, судя по всему, следует трактовать и слова Диодора Сицилийского (XI. 55.2): жертвам остракизма «предписывалось уходить в изгнание с родины на пятилетний срок» (φεύγειν έκ τής πατρίδος έτέτακτο πενταετή χρόνον). Диодор в этом месте, по авторитетному мнению Ф. Якоби[748], следовал изложению Эфора — одного из крупнейших представителей греческой историографии IV в. до н. э. Еще один знаменитый историк того же столетия — Феопомп (FGrHist. 115. F88), — рассказывая об остракизме Кимона, пишет, что его досрочно возвратили из изгнания, «хотя не прошло пяти лет» (ούδέπω δέ πέντε έτών παρεληλυθότων). Такой речевой оборот должен, кажется, предполагать, что в указанное время (450-е гг. до н. э.) срок изгнания остракизмом действительно составлял уже не десять, а пять лет.
Поправку, о которой здесь идет речь, исследователи, пишущие об остракизме, предпочитают даже не упоминать в своих работах и тем более не вдаваться в обсуждение вопроса об историчности этой поправки и возможном времени ее принятия. В тех же случаях, когда все-таки приходится высказаться по этому сюжету, ход аргументации обычно бывает примерно таков: сокращения срока изгнания никогда не происходило, это — продукт ошибки античных историков. Диодор (Эфор) либо сделал неверный вывод о таком сокращении из факта действительно имевшего место досрочного возвращения Кимона, либо же перепутал Афины с Сиракузами, в которых существовала процедура петализма, предусматривавшая изгнание именно на пять лет (об этом см. ниже). Филохор либо тоже ошибся, либо вообще не писал ничего подобного, а его подлинные слова исказили позднейшие лексикографы, донесшие до нас фрагменты труда этого автора[749]. Все доводы подобного рода не представляются нам (да и вряд ли представятся кому-либо) особенно убедительными: слишком много в них натяжек и недоказуемых допущений.
В гораздо более редких случаях историчность поправки, о которой идет речь, признается. Ее, например, считает действительно имевшей место отечественный автор С. И. Гинзбург, при этом полагая, что принята поправка была после остракизма Фукидида, сына Мелесия, в 440-х гг. до н. э.[750] С последним утверждением согласиться трудно, поскольку, как мы видели, если доверять Феопомпу, срок изгнания был сокращен уже к моменту досрочного возвращения Кимона, то есть случилось это не позже первой половины 450-х гг.
Переходя к непосредственному рассмотрению вопроса, считаем необходимым предварительно оговорить несколько принципиальных моментов. Перед нами действительно сложный случай: прямых свидетельств источников — скудных и разрозненных — явно недостаточно для того, чтобы вынести категоричное и безоговорочное суждение. Придется примириться с тем, что выводы, к которым мы придем, неизбежно будут гипотетичными и всегда могут быть оспорены. Выяснить с абсолютной точностью, имела ли место вышеупомянутая поправка к закону об остракизме и когда это произошло, вряд ли удастся; в любом случае останется возможность для альтернативных точек зрения. Метод же работы, к которому мы прибегнем, будет тот же, что и в предыдущем пункте данной главы, при анализе поправки о месте пребывания изгнанников: эмпирический анализ сообщений античных авторов о судьбе конкретных афинян, подвергнутых остракизму. Только теперь эти сообщения будут взяты в ином аспекте (так сказать, не пространственном, а временном), к тому же удобнее будет пойти не с начала, а с конца, с последнего остракизма, имевшего место в 416 или, скорее, 415 г. до н. э. (но ни в коем случае не в 417 г., как ранее предполагали многие исследователи[751]).
Ставший жертвой этой остракофории демагог Гипербол, как мы видели выше, удалился на Самос, но возвратиться на родину ему так никогда и не пришлось: в 411 г. до н. э. он был убит местными олигархами, которые стремились сделать приятное своим единомышленникам из Аттики, находившимся в составе афинского флота, стоявшего в тот момент в самосской гавани (Thuc. VIII. 73.3)[752]. Зачем потребовалось убивать Гипербола, почему смерть этого демагога могла доставить удовольствие его врагам в Афинах? Ведь если изгнание остракизмом должно было продолжаться десять лет, то до возвращения опального политика на родину оставался еще длительный хронологический промежуток, в ходе которого он не мог представлять ни для кого никакой опасности. Всё станет на свои места, если признать, что к тому времени срок изгнания уже был сокращен до пяти лет: в таком случае Гипербол уже должен был готовиться к отплытию в Афины, где его прибытие в корне изменило бы расклад политических сил. Этот популярный демагог мог даже стать естественным вождем демократической группировки, тем более что серьезных соперников на пути к достижению этой цели у него практически не было: прежний кумир демоса Алкивиад находился в изгнании, к тому же был весьма сомнительным демократом[753], другой видный демократический лидер — Андрокл — был только что убит заговорщиками (Thuc. VIII. 65.2), Клеофонт, которому в будущем предстояло стать простатом демоса, еще не набрал достаточного политического «веса», а еще несколько политиков демократической ориентации (таких, как Писандр) перешли на сторону олигархов. В этих условиях появление Гипербола в Афинах было бы крайне невыгодным для противников народовластия; судя по всему, потому-то его и решили ликвидировать.
Фукидид, правда, ничего не пишет о подобном контексте, ограничиваясь кратким сообщением об убийстве демагога. Однако уже неоднократно отмечалось, что молчание этого великого историка по тому или иному поводу никогда не может быть использовано как весомый аргумент. Как мы уже видели выше, Фукидид вообще весьма склонен прибегать к «фигуре умолчания» и совершенно не упоминает о целом ряде важнейших событий афинской и общегреческой истории. Кстати, и об остракизме Гипербола он ровным счетом ничего не говорит в том месте своего труда, где это следовало бы сделать, упоминает же о нем совсем в другом контексте и буквально мимоходом.
Другой известный историк — Феопомп — говорит в одном из дошедших фрагментов (FGrHist. 115. F96): έξωστράκισαν τον Ύπέρβολον εξ ετη. Вряд ли следует переводить этот пассаж «Гипербола изгнали остракизмом на шесть лет»[754]. Шестилетнего срока изгнания закон об остракизме вроде бы все-таки никогда не предусматривал, да и странным было бы назначение такой «некруглой» цифры. Нам представляется более вероятным другое: Феопомп в данном месте хотел сказать, что Гипербол находился в остракизме в общей сложности шесть лет. Значит, все-таки шесть, а не пять, и, следовательно, все наши предыдущие рассуждения неверны? Однако не будем забывать о том, что древнегреческая хронология знала два способа счета лет: без включения того года, с которого начинался подсчитываемый период (это привычнее для нас), или с его включением. Второй из этих способов был даже более распространенным[755]. Приведем лишь один пример, который сделает нашу аргументацию понятной. Каков был временной промежуток между двумя проведениями крупнейших греческих празднеств (Олимпийских игр, Великих Панафиней и т. п.)? В нашем понимании, бесспорно, четыре года. Однако античные авторы устойчиво называют этот промежуток «пятилетием» (πενταετηρίς)[756]. Иными словами, рассматриваемый период составлял для них не четыре, а пять лет, то есть включал и свой первый, и последний год. Аналогичным образом, безусловно, дело обстоит и в случае с Гипербол ом, о котором идет речь: указанный Феопомпом шестилетний срок соответствует нашему пятилетнему