[911]. Однако высказывались и возражения против данной точки зрения, в том числе таким авторитетным специалистом, как П. Родс[912], который, в частности, указывает на один интересный пассаж из Аристофана (Equ. 855), свидетельствующий о том, что остракизм еще в 420-х гг. рассматривался как реальная возможность в рамках политической борьбы[913]. Мы солидаризируемся именно с этим последним мнением, полагая, что если остракизм с 450-х и вплоть до 410-х гг. до н. э. использовался действительно крайне редко, то дело здесь не в «умирании» института, а в очерченных выше совершенно конкретных перипетиях политической борьбы, которые препятствовали проведению остракофорий. Иначе пришлось бы считать, что остракизм был «реликтом» уже в 470-е — 460-е гг., когда он тоже почти не применялся. Или в 490-е гг., когда он не применялся совсем. Но это будет уж явным абсурдом: что же, остракизм только что появился как институт политической системы демократических Афин, и тут же начал «умирать»? Дело, думается, совсем в другом: остракизм (за исключением двух кратких периодов его интенсивного применения в 480-х гг. и на рубеже 460-х — 450-х гг.) вообще пускался в действие крайне редко[914]. Он был по самой своей сути институтом экстраординарным, предназначенным отнюдь не для «повседневного употребления». Нормой следует считать не ситуацию, скажем, 480-х гг., когда за шесть лет состоялось пять остракофорий, а, напротив, ситуацию более спокойную, характерную для большей части V в. до н. э., когда остракизм проводился раз в десять-двадцать лет или реже.
Позволим себе привести для лучшего уяснения нашей мысли параллель с одной реалией из современной политической практики. Мы уже упоминали (в гл. II, п. 3), что иногда в исследовательской литературе афинский остракизм сравнивают с референдумом в демократиях Нового времени. При всей уязвимости этого сравнения скажем несколько слов о референдуме. Этот институт имеет немаловажное значение в любой системе представительной демократии, поскольку является одной из немногих возможностей дать голос непосредственно самому народу, а не политическим элитам. И при этом — часто ли применяется референдум? В истории многих демократических государств можно обнаружить периоды весьма частого, едва ли не ежегодного использования этого института. Как правило, это периоды политических кризисов, нестабильности, тех или иных экстраординарных условий. А с другой стороны, бывает, что к референдуму не обращаются в течение целых десятилетий. Это свойственно, как правило, периодам стабильной политической ситуации. Однако никому не приходит в голову говорить, что в эти периоды концепция референдума «умирает» или становится «реликтом». Всегда может наступить время, когда референдумы опять начнут проводиться один за другим. Такова уж особенность экстраординарных институтов — их крайне нерегулярное использование. Сказанное в полной мере можно отнести к остракизму. Он не применялся в течение нескольких десятилетий вовсе не потому, что приобрел реликтовый характер (это произошло лишь позднее), а просто потому, что в данных конкретных условиях политической жизни в нем не видели нужды.
Переходим, далее, к последнему остракизму (изгнание Гипербола), который мы датируем 415 г. до н. э. и о политическом контексте которого подробно говорилось выше (гл. I). Эту остракофорию мы выделили бы в отдельный этап истории института остракизма. Такое членение может показаться странным, но в его оправдание мы должны упомянуть о двух обстоятельствах. Во-первых, перед нами, несомненно, переломное событие (после изгнания Гипербола остракизм стал чисто номинальным элементом политической системы), и уже этим самым крайне важное, что нельзя не маркировать. Во-вторых, уж очень непохожа остракофория 415 г. на все предыдущие; в ней явно сказались «веяния нового времени». Мы не хотим сказать, что последний остракизм не имел вообще ничего общего с остальными. Нет, такие общие черты, подтверждающие те закономерности истории остракизма, которые мы пытались выявить на протяжении этого пункта, несомненно имеются. Прежде всего, для контекста рассматриваемой остракофории характерно резкое обострение дебатов по внешнеполитическим вопросам внутри гражданского коллектива. В данном случае речь идет, конечно, о дискуссии по поводу морской экспедиции на Сицилию. Далее, при рассмотрении этой проблемы как граждане, так и представители политической элиты раскололись на две коалиционные группировки (сторонники и противники экспедиции), то есть борьба обрела ярко выраженный биполярный характер, символизировавшийся именами Никия и Алкивиада.
Но, с другой стороны, остракофория, о которой идет речь, обладает и весьма существенной спецификой. Все предшествовавшие остракофории, насколько нам о них известно, проходили в обстановке прямой и открытой борьбы. Эта борьба велась зачастую жесткими и даже грубыми методами, сопровождалась дискредитирующей клеветнической пропагандой и т. п. Тем не менее, во всяком случае, политик, добивавшийся изгнания своего противника, одновременно сам шел на риск такого же изгнания и прекрасно сознавал это. А в 415 г. до н. э. события приобрели характер крайне нечистоплотных политических игр, циничного обмана демоса и закулисного сговора двух основных оппонентов — Никия и Алкивиада. Совершенно невозможно представить, чтобы какая-нибудь пара противостоящих политических лидеров предшествующих десятилетий, — скажем, Аристид и Фемистокл или Перикл и Фукидид, сын Мелесия, — пошли бы на аналогичный сговор и симулировали бы перед остракофорией свое примирение, дабы отправить в изгнание третье лицо. А в данном случае именно так и получилось: результат остракизма оказался вполне неожиданным, поскольку его жертвой оказался не Никий либо Алкивиад, как ожидалось, а не имевший прямого отношения к их борьбе инициатор акции демагог Гипербол. Остракофория, таким образом, не помогла разрядить напряженность, возникшую в связи с дебатами по внешнеполитическим вопросам, то есть не выполнила одну из главных возлагавшихся на нее задач[915]. Нам еще предстоит рассмотреть вопрос о том, как это повлияло на сам факт выхода института остракизма из употребления (см. ниже, гл. V, п. 1).
Наконец, после 415 г. до н. э. можно говорить о новом, и уже последнем, этапе эволюции остракизма, когда эта процедура оставалась уже чисто номинальным элементом политической системы афинской демократии. Строго говоря, этот этап имеет уже скорее косвенное отношение к истории остракизма как активно действующего института. На ситуации, сложившейся в связи с остракизмом после изгнания Гипербола, мы подробнее остановимся ниже (гл. V, п. 2.).
Подведем итоги данного пункта.
1. В ходе исследования фактов удалось установить некую периодизацию истории остракизма в связи с эволюцией характера политической борьбы в Афинах V в. до н. э. С наибольшим основанием можно выделить следующие периоды или этапы функционирования остракизма:
а) 507–488 гг. до н. э.: остракизм существует лишь номинально, в реальной политической жизни не применяется;
б) 487–480 гг. до н. э.: резкая интенсификация применения остракизма (5 остракофорий на протяжении 6 лет);
в) 479–462 гг. до н. э.: период «затишья» (лишь 1 остракофория на хронологическом отрезке почти в два десятилетия);
г) 461–457 гг. до н. э.: новая резкая интенсификация (3 или 4 остракофории за 5 лет);
д) 456–416 гг. до н. э.: новый период «затишья» (1 или 2 остракофории на сорокалетием промежутке);
е) 415 г. до н. э.: последняя остракофория;
ж) после 415 г. до н. э.: остракизм существует лишь номинально, в реальной политической жизни не применяется.
В известной мере цикличная картина! Кажется, всё «возвратилось на круги своя».
2. Следует отметить важные закономерности, характерные для истории остракизма в V в. до н. э.: интенсификация применения данного института происходила, как правило, тогда, когда, во-первых, расклад политических сил временно приобретал «биполярный» характер, и, во-вторых, важную роль в политической жизни начинали играть спорные вопросы межгосударственных отношений.
3. Функции института остракизма в политической системе афинской демократии и их эволюция
Выше (гл. II, п. 3) мы подробно останавливались на целях введения остракизма, на тех функциях, которые этот институт первоначально нес. Вкратце напомним основные выводы, к которым мы пришли. Идея остракизма как «профилактического» изгнания влиятельных индивидов зародилась уже в архаическую эпоху, на стыке двух тенденций политической жизни времен формирования полиса — индивидуалистической и коллективистской. Ранние формы остракизма (условно назовем их «протоостракизмом») являлись средством взаимного контроля членов аристократической правящей элиты друг над другом, во избежание перерастания власти кого-либо из представителей этой элиты в тиранию. После принятия в конце VI в. до н. э. закона Клисфена об остракизме данная процедура стала прерогативой народного собрания, то есть перешла из рук аристократии в руки всего гражданского коллектива. Демос, переняв аристократический по происхождению институт остракизма, становился отныне гарантом против возрождения тирании, против острых вспышек стасиса, а также осуществлял с помощью остракизма общий контроль над деятельностью знатной элиты, что соответствовало его новой роли в государстве.
Однако такого рода ситуация сохранялась далеко не всегда. Если демос в целом в течение какого-то времени продолжал воспринимать остракизм как меру, направленную против «чрезмерно» влиятельных политиков, контролирующую и держащую в необходимых рамках их положение в полисе, то сами члены властной элиты, аристократические лидеры, конкурировавшие друг с другом за влиятельное положение в государстве, по справедливому замечанию ряда антиковедов