[916], уже очень скоро стали пользоваться остракизмом как инструментом политической борьбы. Судя по всему, именно это изменение функций остракизма, отклонение его от первоначального предназначения имеет в виду Аристотель (Роl. 1284b20), когда говорит: ού γάρ εβλεπον προς το τής πολιτείας τής οικείας συμφέρον, αλλά στασιαστικός (курсив наш. — И.С.) έχρώντο τοις όστρακισμοις. Стагирит в некоторых случаях вообще оказывался прямо-таки фантастически проницательным. Повторим мысль, представляющуюся нам принципиальной: остракизм, задумывавшийся как средство предотвращения стасиса, стал одним из способов ведения стасиса, во всяком случае, в глазах политиков. Остракофория превратилась в поле, на котором развертывалась деятельность конкурирующих гетерий[917]. Насколько можно судить, начало этому положил Фемистокл, на продолжении 480-х гг. до н. э. чрезвычайно активно прибегавший к остракизму именно для дискредитации и удаления своих политических конкурентов; впоследствии, впрочем, аналогичный удар был нанесен и по нему самому.
Впрочем, и демос со временем тоже воспринял новое положение вещей. Причем случилось это достаточно скоро, что можно проиллюстрировать несколькими примерами. Остракизм Фемистокла, имевший место в конце 470-х гг. до н. э., уже явно нельзя расценивать как меру борьбы против слишком могущественного лидера, имеющего амбиции захватить единоличную власть. К указанному хронологическому рубежу пик влияния Фемистокла был уже далеко в прошлом. Если когда-либо от него и могла исходить угроза тирании, то это было в 480-х гг., но ведь как раз тогда-то его остракизму и не подвергли. Еще более показательна в данном отношении остракофория 444 г. до н. э. На ней граждане должны были сделать выбор между Периклом и Фукидидом, сыном Мелесия. Если исходить из идеи о первоначальном назначении остракизма как «профилактического» средства против тирании, то изгнанным должен был быть, безусловно, Перикл: ведь он, а не кто-либо другой, мог в то время считаться наиболее влиятельным политиком (и действительно, после остракофории он едва ли не монополизировал властные рычаги в полисе и был ближе, чем кто-либо до него в истории демократических Афин, к статусу тирана), а Фукидид был фигурой значительно меньшего масштаба. Тем не менее остракизму подвергся именно этот последний, хотя вряд ли кому-нибудь могло даже в голову прийти, что он когда-либо захочет или сможет захватить тираническую власть.
Итак, в условиях эволюции демократического афинского полиса V в. до н. э. функции остракизма изменились. Представители аристократической элиты стали рассматривать его как орудие в борьбе за власть, средство избавиться от наиболее серьезных конкурентов, удаляя их из полиса[918]. Соответственно, и демос, гражданский коллектив стал видеть в остракизме не только профилактику тирании (не столь уж и велика была опасность тирании в Афинах V в. до н. э., во всяком случае, меньше, чем когда-либо в их истории[919]) и даже не только способ контроля над аристократами, а едва ли не в первую очередь процедуру, с помощью которой можно было сделать выбор между конкурирующими политическими лидерами и соответственно между политическими линиями, которые они выражали. Эта мысль уже высказывалась в историографии[920], и нам лишь хотелось бы дополнить ее двумя нюансами, закономерно вытекающими из тех наблюдений, которые были сделаны в предшествующем пункте. Во-первых, речь идет преимущественно о выборе между линиями в области внешней политики, понимаемыми в личностном ключе. Как мы говорили выше, этот фактор был одним из наиболее важных в борьбе группировок, протекавшей в классических Афинах. Во-вторых, чаще всего на остракофории афиняне оказывались в ситуации выбора между двумя политическими лидерами. Это не было как-то закреплено официально. Никаких формальных «кандидатов» на остракизм, как мы знаем, заранее не выдвигалось, и надписи на острака показывают в целом достаточно значительный разброс голосов. Тем не менее, если отбросить некоторый (в количественном отношении не столь уж значительный) процент проголосовавших по случайным причинам, в целом типичная остракофория де-факто оказывается, как правило, все-таки противостоянием двух лиц. Это представляется отнюдь не удивительным в свете закономерностей, выявленных выше: интенсификация применения остракизма обычно происходила тогда, когда расклад политических сил временно приобретал «биполярный» характер, а также важную роль в политической жизни начинали играть спорные вопросы межгосударственных отношений.
Проиллюстрируем вышесказанное, обобщив данные о зафиксированных в источниках остракофориях в виде таблицы. Сразу отметим, что в таблице остракофории будут выглядеть в известной мере «усредненно», без характерных для большинства из них красочных деталей и нюансов. В результате картина может показаться читателю упрощенной; очевидно, это неизбежно.
Подчеркнем, что остракизм, как правило, был для гражданского коллектива последним, крайним средством выбора между двумя лидерами и двумя политическими линиями. Потому-то к этому средству по большей части и обращались весьма редко. Нет сомнений, что в целом разногласия между соперничающими группировками и видными политиками — по поводам важным и не слишком важным — возникали часто, если не постоянно, но отнюдь не в каждом случае эти разногласия приводили к остракофории. «Суд черепков» вступал в свои права тогда, когда демос уже не видел другого способа разрешить назревшее противоречие, кроме временного удаления одного из конкурентов.
На материале тех остракофорий, обстоятельства которых известны более или менее детально, можно судить о том, что в принципе остракизм мог приводить к следующим результатам: а) сталкивались два примерно равных по силе политика, в итоге один из них изгонялся, а другой побеждал и получал возможность беспрепятственно проводить свою линию (случай Аристида и Фемистокла, 482 г. до н. э.); б) лидер, ранее пользовавшийся безусловным авторитетом, подвергался остракизму, на смену ему приходил другой (или другие), и, соответственно, политическая линия государства менялась, порой весьма существенно (случай Кимона, 461 г. до н. э.)[921]; в) прежнему лидеру удавалось отстоять свое первенство, а в изгнание отправлялся конкурент, рискнувший бросить ему вызов и попытаться занять его место (остракофория 444 г. до н. э., когда Перикл не только сохранил имевшееся у него влияние, но, более того, еще и упрочил собственное положение); г) изгнанным оказывалось третье лицо, а оба основных соперника и после остракофории оставались в полисе, соответственно, существовавшая напряженность не снималась. Впрочем, следует сказать, что этот последний вариант развития событий имел место лишь однажды — на последней остракофории. Он был явно нетипичен, а, кроме того, прямо противоречил одной из основных функций остракизма и тем самым подрывал этот институт.
Хотелось бы указать еще на одну функцию остракизма, которая, может быть, не столь бросается в глаза, но представляется, тем не менее, немаловажной и небезынтересной. В жизни многих обществ, особенно традиционных, докапиталистических, весьма значительное место занимал феномен карнавала, представлявший собой периодическое (обычно ежегодное) временное снятие бинарных оппозиций во всех аспектах бытия, «переворачивание» или, если так можно выразиться, «выворачивание наизнанку» всей системы повседневных отношений[922]. Не является исключением и античная Греция, в частности, классические Афины[923]. «Карнавальность» в них пронизывала собой многие сферы культуры. Карнавальным началом, в частности, был всецело проникнут жанр древней аттической комедии. Показательно, кстати, что существует определенная связь между комедией и остракизмом, и об этой связи нам еще предстоит поговорить в следующем пункте данной главы.
Кажется, есть основания отнести остракизм к институтам карнавального характера. Поясним свою мысль. Остракизм, как мы знаем, проводился раз в год — не чаще и не реже. Выше (гл. II, п. 2) мы соотносили эту периодичность с его возможным происхождением из ритуала «козла отпущения», который как бы уносил из общины «грехи», накопившиеся в ней за годичный период[924]. Однако, по сути дела, данный ритуал сам по себе может рассматриваться как одна из карнавальных форм культуры. Далее, остракизм, как мы видели при анализе эмпирического материала, выполнял ярко выраженную медиативную роль при снятии бинарных оппозиций в политической жизни. Собственно, в случае назревания таких оппозиций этот механизм и запускался.
Для остракофории в Афинах V в. до н. э. было характерно «переворачивание» обычных политических отношений, причем проявлялось это в различных аспектах. С одной стороны, демос в этот день властно распоряжался судьбами политических лидеров (ср. образы афинских политиков — Никия, Клеона и др. — как слуг старика Демоса в карнавальном жанре комедии, во «Всадниках» Аристофана). С другой стороны, применение остракизма часто приводило к реальному «переворачиванию» всей политики, когда один лидер сменял другого (подобно тому, как в карнавальных фольклорных действах новый царь приходит на смену старому[925]).
У остракизма, как и подобает на карнавале, была своя смеховая сторона. Мы сейчас имеем о ней достаточно смутное представление, поскольку источники, как правило, не концентрируют свое внимание на этом нюансе, однако о том, что она присутствовала, недвусмысленно дают понять инвективные надписи на остраконах, отличающиеся фольклорным, юмористическим, подчас обсценным характером. В ходе