[935]) и использовался не только для подготовки остракизма с технической стороны, но и, так сказать, для подготовки афинских политиков к остракизму, для проведения ими своеобразных «избирательных кампаний» (конечно, со знаком «минус»). Иными словами, политический деятель, которому угрожала опасность подвергнуться изгнанию, должен был всячески доказывать, что он не заслужил этой меры, а подлежит ей, напротив, кто-либо из его конкурентов. Таким образом, главным в «избирательной кампании» перед остракизмом была активная пропаганда, направленная как на собственную апологию, так и, в первую очередь, на дискредитацию соперников, выливавшаяся в выдвижение громких обвинений. Речь фактически идет о соответствующем формировании общественного мнения[936].
Следует сказать, что общественное мнение в классической Греции было фактором исключительно значимым, вряд ли менее важным, чем в наши дни[937] (а, пожалуй, даже и более важным, если учесть прямой характер античных демократий). В частности, в Афинах его роль все более возрастала по мере демократизации полиса, когда на смену старым аристократическим механизмам власти приходила прямая апелляция к демосу. Разумеется, в эпоху античности, в условиях во многом еще устной культуры и традиции, многочисленных, пока не изжитых элементов архаического менталитета, феномен общественного сознания отличался большой специфичностью, что оказывало влияние и на практиковавшиеся методы пропагандистской борьбы. Так, не существовал столь мощный рычаг воздействия на сознание и на подсознание, как современные средства массовой информации. Их место занимали совсем другие феномены. Следует упомянуть в данной связи, безусловно, прежде всего, о прямых дискуссиях в экклесии, дикастериях и других органах власти, в ходе которых соперничающие стороны опирались на лучшие достижения тогдашнего ораторского искусства. Далее, пропагандистским целям могли служить и театральные постановки. Актуальной политической проблематикой, аллюзиями на конкретные события общественной жизни, претворенными в мифологические образы, была насыщена трагедия V в. до н. э. (произведения Эсхила, Софокла, Еврипида), о чем нам уже приходилось писать ранее[938]. В еще большей степени это можно сказать о древней аттической комедии, о чем речь еще пойдет ниже. Применялись и другие методы пропаганды, в том числе и невербальные (можно упомянуть в данной связи скульптурное убранство храмов, роспись Пестрой стой на Агоре и др.). Это так называемая монументальная пропаганда.
Пропаганда систематически и зачастую весьма успешно использовалась в политической жизни Афин на протяжении всей классической эпохи. Приемы этой пропаганды были уже развитыми и хорошо отработанными; они, насколько можно судить, не зависели от конкретных группировок и лиц, а являлись, так сказать, общей принадлежностью политического арсенала эпохи. Так, обвинение в близости к тиранам выдвигалось как Алкмеонидами против их противников (например, Клисфеном против Исагора), так и их противниками против них самих. Враги Перикла в конце его политической карьеры применяли против него те же или схожие пропагандистские средства, какие сам он, выступив на политическую арену, применял против Кимона и ареопагитов[939]. Кто бы ни прибегал к подобным механизмам формирования общественного мнения, он мог с достаточным основанием рассчитывать на успех.
Можно говорить как о действительно значительном размахе и значении пропагандистских мероприятий в древнегреческих полисах, так и о необычности, нестандартности их для нашего рационалистического восприятия. Пропаганда была тесным образом связана с религией, мифологией и — шире — традицией в целом. Пожалуй, преобладание ориентации на традицию, а не на инновацию являлась одной из ее определяющих черт. Для выдвижения и распространения пропагандируемых идей, служивших интересам тех или иных групп, пользовались преимущественно традиционными средствами. Так, мифы (которые, не будем забывать, рассматривались как повествования вполне историчные) привлекались для обоснования или оправдания вполне современных притязаний. Тем же целям служила направленная политика в области культа, ритуалов, строительства, искусства. Немаловажную роль играли разного рода оракулы и предсказания, пропагандировавшиеся в наиболее благоприятные для этого моменты[940].
Вот один из характерных примеров использования мифа и ритуала в пропаганде, кстати, относящийся как раз к V в. до н. э. и имеющий некоторое отношение к остракизму. В 470-х — 460-х гг. до н. э. Кимон, тогдашний лидер афинского полиса, активнейшим образом эксплуатировал мифологию Тесея, постепенно становившегося «национальным» героем Афин, аттическим аналогом Геракла[941]. В частности, около этого времени (скорее всего, в 476/475 г. до н. э.[942]) он с большой помпой организовал перенесение «останков Тесея» в Афины с острова Скироса[943], где, по традиции, произошла его кончина (Plut. Thés. 36; Cim. 8). Как известно, мифы повествовали об изгнании Тесея из Афин, причем, согласно одной из ветвей традиции (которую мы разбирали выше, в гл. II, п. 2, там же и приведя ссылки на источники), это изгнание имело форму остракизма. Данный вариант предания впервые встречается в IV в. до н. э. у Феофраста, но нет оснований полагать, что этот последний выдумал его. Возвращение «останков Тесея» было, бесспорно, мероприятием многоплановым по своим импликациям; Кимон как бы в определенной степени отождествлял себя с древним героем, подчеркивал черты сходства между собою и им[944]. Для нас же наиболее интересен тот аспект проблемы, который относительно недавно был подчеркнут У. Р. Коннором[945]. «Возвращение Тесея» должно было восприниматься афинянами как возвращение его из остракизма (добавим, такое восприятие тем более вероятно, что буквально за несколько лет до этой акции имело место, как мы знаем, досрочное возвращение жертв первых остракофорий, которое должно было еще помниться). Привозя на родину останки героя, который в свое время несправедливо пострадал от сограждан, Кимон как бы имплицитно предостерегал на будущее против чрезмерно сурового обращения демоса со своими политическими лидерами. Для него, кстати, подобный намек был более чем актуален: его отец Мильтиад был осужден экклесией, да и сам он имел основания опасаться остракизма (и, как показали дальнейшие события, не напрасно). Эпизод с «останками Тесея» — типичный образчик пропагандистской акции, выросшей из недр мифо-ритуального комплекса.
Следует еще отметить, что пропаганда в полисных условиях имела (как и практически все аспекты политической жизни) значительно более личностный характер, чем то предполагают привычные нам современные реалии. Как в целом в политике происходила борьба не между абстрактными идеями, а между конкретными лидерами (см. п. 1 данной главы), так и на пропагандистском уровне острие атак было направлено против личности. Главной задачей было скомпрометировать противника; допускалось в том числе опорочение его личной жизни, особенностей характера и т. п. Строго говоря, и в наши дни это не исключено (достаточно вспомнить громкое «дело Левински» в США), но в демократических Афинах нападки такого рода предпринимались несравненно чаще, оказывались гораздо более эффективными и воспринимались не как сенсация, отклонение от нормы, а как нечто вполне естественное и правомерное. Выпады против личности противника, против его предков, родственников, друзей, были в, частности, повседневным делом в судебных процессах[946].
Уже в эпоху архаики пропаганда активно использовалась в борьбе за власть. Особенно часто, насколько можно судить, к методам пропагандистского воздействия на сограждан прибегали представители Старшей тирании (будь то Кипсел, Клисфен Сикионский, Писистрат, Поликрат, сиракузские Дейномениды и др.). По словам такого авторитетного специалиста, как Дж. Бордман, «Greek rulers (он имеет в виду именно архаических тиранов. — И.С.) were great propagandists, they used myth and religion to serve political ends, and they were served by poets and artists»[947]. О пропагандистских методах тиранов можно было бы долго говорить, но это увело бы нас слишком далеко в сторону от основной нити изложения, к которой мы и возвращаемся.
В V в. до н. э., наиболее интересном для нас в связи с историей остракизма, соперничающие политические группировки не менее активно пользовались политической пропагандой для привлечения демоса на свою сторону. Упомянем — пока в общих чертах — о некоторых пропагандистских средствах этой эпохи. Как известно, одна из главнейших задач любой пропаганды — создание «образа врага». Афинские политики раннеклассической эпохи преуспели в этом: на протяжении V в. до н. э. было создано даже несколько таких парадигматичных образов (можно сказать, шаблонов, в принципе приложимых едва ли не к кому угодно), использование которых оказывало серьезное влияние на политическую борьбу.
Среди них — образ «предателя» (προδότης), особенно интенсивно формировавшийся в эпоху Греко-персидских войн; тесно связанный с ним (о чем мы говорили выше) образ «друга тиранов» (φίλος των τυράννων), впервые, насколько можно судить, сформированный Алкмеонидами применительно к Исагору (ср. Arist. Ath. pol. 20.1), но позже против них же и обращенный; образ «оскверненного» (αλιτήριος, έναγής), встречающийся чаще всего в связи с родовым проклятием тех же Алкмеонидов; ближе к концу V в. до н. э. — образ «нечестивца» или «безбожника» (ασεβής, άθεος), породивший, между прочим, несколько волн настоящей религиозной истерии. Обвинения такого рода, предъявлявшиеся конкурирующими политиками своим соперникам или их окружению, отразились как в нарративной традиции (причем подчас в сочетании друг с другом, ср. Lycurg. Leocr. 117: τούς άλιτηρίους και τούς προδότας), так и в инвективных надписях на острака, о чем мы преимущественно и будем говорить в дальнейшем.