Обвинения религиозного характера на остраконах Зиверт сводит в подгруппу (д). Здесь мы никак не можем согласиться с ним. Получается нестыковка: внутри группы «политические обвинения» — подгруппа «религиозные обвинения». Политика и религия, как бы тесно они ни были связаны в полисных условиях, все-таки оставались разными сферами общественной жизни. На наш взгляд, гораздо резоннее было бы отнести инвективы религиозного плана в отдельную группу, отделив их от политических, тем более что в количественном отношении этих религиозных инвектив не так уж и мало. Последнее, кстати, понятно в свете того, что говорилось в гл. II о ритуальных корнях института остракизма, которые в V в. до н. э. могли уже не осознаваться, но подспудно оказывать влияние на поведение голосующих. Л. Холл называет приписки такого рода «сакральными defixiones»[955].
Чаще всего из обвинений, имеющих отношение к сфере религии, встречается обвинение в оскверненности. «Оскверненным», как мы только что видели, назван Ксантипп в эпиграмме на одном из остраконов. То же слово (άλειτηρός), как стало недавно известно[956], употреблено сразу на двух остраконах, направленных против Мегакла, сына Гиппократа, из рода Алкмеонидов. Еще на одном остраконе Мегакл назван Κυλώνειος. Теперь вряд ли может возникнуть хоть какое-то сомнение в том, что все эти надписи имеют в виду «Килонову скверну» — родовое проклятие Алкмеонидов[957]. Менее понятно, почему на одном из черепков «скверной» (άγος) именуется Фемистокл. Этот политик, как известно, происходил из рода Ликомидов, а не Алкмеонидов. Впрочем, отнюдь не исключено и даже весьма вероятно, что сам он или его предки находились в каких-то родственных связях с Алкмеонидами, что давало возможность распространить и на него то же самое родовое проклятие (передававшееся, в понимании афинян, не только по прямой мужской, но и по любой женской линии). Фемистокл родился в деме Фреарры (Plut. Them. 1), где располагались родовые поместья Алкмеонидов[958]. Его жена Архиппа была приписана к дему Ал опека (Plut. Them. 32), а именно в этом деме находилась главная резиденция Алкмеонидов. Судя по всему, и свою политическую карьеру в начале 490-х гг. до н. э. Фемистокл начал в рядах группировки, возглавлявшейся Алкмеонидами, и лишь несколько позже, отколовшись от нее, стал лидером собственного политического объединения.
Религиозный характер явно имеет и обвинение, брошенное на одном из остраконов Аристиду. Согласно надписи на этом памятнике, Аристид «прогнал молящих о защите». К сожалению, эпизод, который имеет в виду автор надписи, нам неизвестен[959].
Вторую группу инвектив на острака, согласно типологии Зиверта, составляют надписи, в которых указывается на чрезмерно влиятельное положение тех или иных политических деятелей. Эту группу исследователь также делит на несколько подгрупп. В подгруппу (а) — обвинения в честолюбии, тщеславии — он включает один остракон против Фемистокла, которого писавший требует изгнать «почета ради» (τιμής ενεκα). Интерпретация этой надписи является спорной.
Подгруппа (б), по Зиверту, объединяет обвинения «кандидатов» на изгнание в богатстве. В частности, Мегакл на одном из «бюллетеней» назван «содержащим коней» (ίπποτρόφος), а гиппотрофия, несомненно, была привилегией лишь богатейших граждан. На другом остраконе Мегакла изображен всадник, что, скорее всего, тоже является намеком на его гиппотрофию. Опять же позволим себе усомниться в том, что в данном случае вообще следует вести речь об обвинениях, инвективах. Более вероятно, что голосующие озабочивались целью точнее идентифицировать человека, чье имя они писали. В Афинах начала V в. до н. э. было несколько граждан по имени Мегакл. Все они были аристократами (Алкмеонидами), то есть потенциально подпадали под закон об остракизме. Более того, даже надписание полного гражданского имени (Мегакл, сын Гиппократа, из Алопеки) не вполне помогало. Имелся еще один Мегакл, сын Гиппократа (на тех немногих острака, которые направлены против него, он обычно обозначается как «Мегакл, сын Гиппократа, сына Алкмеонида»), и он тоже, судя по всему, был из Алопеки. Чтобы отличить Мегакла — жертву остракофории 486 г. до н. э. — от его тезок, и был упомянут предмет его особенной гордости — упряжка лошадей, с которой он, кстати, чуть позже победил на Пифийских играх.
К подгруппе (в) данной группы Зиверт относит те остраконы, приписки на которых указывают на принадлежность «кандидата» на изгнание к высшему социальному слою, то есть к тому кругу лиц, против которых, собственно, и была направлена процедура остракизма. Но какие надписи, по мнению исследователя, должны считаться принадлежащими к данной подгруппе? Здесь его логика нас просто-таки озадачивает. Он приводит черепок с надписью Λιμός Ευπατρίδης. Действительно, вроде бы налицо аллюзия на принадлежность данного лица к верхушке аристократии, к сословию евпатридов. Но ведь все дело в том, что такого лица — Λιμός — вообще не существовало! Это — слово «голод», и абсолютно невероятно, чтобы кто-либо из афинян носил подобное имя. Оно не зафиксировано и в афинской просопографии, что вполне естественно. Надпись, о которой идет речь, несомненно, представляет собой шутку: некий остроумец советует применить остракизм к… голоду, таким образом изгнав его из страны. Другое дело, что голод почему-то назван евпатридом. Тут есть о чем подумать, можно попытаться выдвигать разного рода гипотезы (например, предположить, что, в понимании рядовых граждан, аристократы по какой-либо причине выступали в качестве источника голода, почему он и был причислен к ним). Но в любом случае перед нами — не инвектива против конкретного лица, и потому данная надпись не может быть включена в типологию таких инвектив.
К той же подгруппе Зиверт относит тот остракон, на котором Агасий назван «ослом» (όνος), что нам совсем уже непонятно (о наиболее близком к истине понимании данной надписи см. выше, в п. 2 источниковедческого раздела). В целом нам представляется, что вся вторая группа типологии австрийского исследователя является мнимой, надуманной.
Этого отнюдь нельзя сказать о третьей и последней группе, включающей обвинения этического плана. Такие обвинения — безусловная реальность. Эту группу Зиверт не делит на подгруппы, просто отмечая, что на остраконах, принадлежащих к ней, те или иные граждане обвиняются, в частности, в таких негативных качествах, как злокозненность (Леагр — «клеветник»), распутство (Мегакл — «прелюбодей»), инцест (абсолютно правильная интерпретация надписи «Пусть Кимон, сын Мильтиада, уходит, взяв Эльпинику»), пассивный гомосексуализм, который для взрослого мужчины считался предосудительным[960]. Примером инвективы последнего рода для исследователя служит известный остракон, на котором Фемистокл назван καταπύγων. На наш взгляд, не исключено, что это просто грязное ругательство[961].
Итак, попробуем дать уточненную типологию инвектив на острака, взяв за основу ту, которую разработал Зиверт, но модифицировав ее (и, пожалуй, несколько упростив) согласно сделанным выше замечаниям. Инвективы можно распределить по следующим группам: (1) обвинения политического характера, среди них — (а) обвинения в измене, в первую очередь персидской, (б) обвинения в злоупотреблении должностным положением; (2) обвинения религиозного характера, преимущественно обвинения в «оскверненности»; (3) обвинения этического характера, чаще всего связанные с сексуальной сферой. Мы выделили бы, кроме того, не фигурирующую у Зиверта группу (4) — обвинения чисто личного характера, связанные с конкретными взаимоотношениями конкретных лиц, нюансы которых нам ближе неизвестны. К таковым несомненно можно причислить ту надпись, автор которой рекомендует изгнать Мегакла δρυμού ενεκα. О каком лесе идет речь, что за конфликт, связанный с этим лесом, был между Мегаклом и тем его согражданином, который надписывал данный черепок, — всего этого мы не знаем. Более или менее ясно лишь, что речь идет об инциденте частного, а не государственного характера[962]. Возможно, следы чего-то подобного обнаруживаются на тех остраконах против Мегакла, на которых появляется женское имя Кесиры. Кем бы ни была эта Кесира, женой или матерью Мегакла, судя по всему, писавший испытывал к ней антипатию, коль скоро для него упоминание этого имени выступало как дополнительный аргумент за изгнание одного из лидеров Алкмеонидов.
Инвективы, использовавшиеся в пропагандистской борьбе перед остракофориями, могли затем отражаться на острака не только в вербальном плане. Нам представляется весьма убедительной интерпретация П. Бикнеллом серии рисунков на одном из остраконов против Калликсена из рода Алкмеонидов[963]. Изображенную на черепке ветвь этот исследователь понимает как гикетерию, видя в ней указание на родовое проклятие Алкмеонидов («Килонову скверну»), а изображение рыбы-триглы трактует как намек на «всеядность», беспринципность данного «кандидата» на изгнание. Таким образом, словесные «карикатуры» претворялись в сознании афинян в карикатуры самые настоящие, изобразительные, и это вполне характерно для образного мышления греков.
Насколько встречающиеся на остраконах обвинения соответствовали действительности, иными словами, намеревался ли Калликсен предать Афины персам или был ли Фемистокл на самом деле καταπύγων — судить невозможно, да дело и не в этом. Важнее другое: все или практически все инвективы-приписки на черепках-«бюллетенях» являют собой непосредственно дошедшие до нас живые современные свидетельства, следы дискредитирующей пропаганды личностного плана, активно ведшейся в Афинах на стадии подготовки к остракофориям.