Выше говорилось о том, что в пропагандистской борьбе политических группировок немаловажную роль играли представления комедий, падавшие на хронологический отрезок между предварительным решением об остракофории и самим голосованием. В данной связи представляется небезынтересным поискать параллелей для инвектив, встречающихся на острака, в памятниках комедийного жанра классической эпохи[964]. Этим тем более стоит заняться, что, насколько нам известно, подобное сопоставление интересующих нас памятников малой эпиграфики с такими характерными нарративными текстами, какими были произведения комедиографов, никем еще не проводилось. Мы привлекаем как сравнительный материал корпус комедий Аристофана, а также дошедшие фрагменты других поэтов древней аттической комедии — Кратина, Евполида, Платона Комика, Гермиппа и др.
Мы отмечали, что на нескольких остраконах времен первых остракофорий (в том числе на том, который содержит эпиграмму против Ксантиппа) фигурирует термин άλειτηρός. У авторов второй половины V в. до н. э. и более позднего времени это слово значительно чаще встречается в форме αλιτήριος. Оно имеет прямое отношение к религиозной сфере и достаточно сложно для перевода. Мы обычно передаем его смысл как «оскверненный», «проклятый», но следует учитывать и такие важные оттенки, как «преступный», «пагубный», «приносящий беду» (иногда даваемый в словарях перевод «грешный» кажется нам неуместным, поскольку для древнегреческой религии классической эпохи весьма проблематично наличие этической категории греха). В наиболее общей формулировке άλειτηρός (αλιτήριος) — это лицо, которое в силу неких причин религиозного характера становится опасным для окружающих и для полиса в целом. Рассматриваемый термин имеет ряд родственных лексем среди различных частей речи: άλιταίνειν, άλιτήμων, άλιτρία, άλιτρός и др.; не исключаем, что к той же группе может относиться и άλάστωρ (со значениями как «злой дух», так и опять же «проклятый», «нечестивец»).
В памятниках древней комедии мы встречаем слова данной группы (в том числе: Aristoph. Ach. 907 — άλιτρία; Eupol.fr. 146b Kock — αλιτήριος). Особенно интересны два контекста. Во «Всадниках» Аристофана (445–446) Клеон и его соперник Агоракрит (персонаж, судя по всему, вымышленный), вступив в перепалку, обмениваются ругательствами, которые представляют собой типичнейшие пропагандистские инвективы. В частности, Клеон заявляет оппоненту: Έκ των αλιτήριων σέ φημι γεγονέναι των τής θεού («я говорю, что ты происходишь из проклятых богиней»). Нет ни малейшего сомнения, что это аллюзия на «Килонову скверну», на родовое проклятие Алкмеонидов. Следовательно, можно говорить не только о лексическом, но и контекстуальном совпадении инвектив на острака Ксантиппа и Мегакла, принадлежавших к «проклятому» роду, и в памятнике комедийного жанра. Еще более разительно совпадение с одним из фрагментов Евполида (fr. 96 Коек). В нем некий афинянин назван о Βουζύγης άριστος αλιτήριος[965], причем это не кто иной, как Перикл[966], который действительно принадлежал по мужской линии к роду Бузигов и в то же время мог быть причислен к αλιτήριοι, поскольку по женской линии принадлежал к Алкмеонидам. Сопоставление данного фрагмента с эпиграммой на остраконе Ксантиппа дает возможность обнаружить уникальный факт: одна и та же инвектива с промежутком в несколько десятилетий оказывается примененной к отцу и сыну (соответственно на остраконе и в комедии, то есть в текстах весьма далекого друг от друга характера). Вот блестящий пример того, насколько живучими, передававшимися из поколения в поколение, были штампы политической (точнее, религиозно-политической) пропаганды.
В той же эпиграмме на остраконе Ксантиппа, наряду с прилагательным άλειτηρός встречаются глагол άδικειν («поступать несправедливо, наносить обиду, совершать преступление») и упоминание каких-то пританов (πρυτάνειων). Искать соответствий в памятниках комедии в равной мере на άδικειν и на πρύτανις, в общем, бесполезно. Упомянутый глагол принадлежит к числу наиболее употребительных в греческом языке, весьма часто встречается и в комедии (вот перечень хотя бы из одного Аристофана, да и то, полагаем, далеко не полный: Equ. 730; Nub. 35, 1175, 1467; Vesp. 589, 591, 896, 1017, 1162; Pax 473; Av. 138, 1035–1036, 1221, 1585; Lys. 1147–1148; Thesm. 367, 379; Ran. 617; Plut. 457, 459–460, 1026). Пританы разного рода также нередко появляются на страницах произведений комедиографов. Мы, однако, хотели бы привлечь внимание лишь к одному месту из Аристофана (Ach. 56), где в рамках одной строки, причем в тесной связи друг с другом, оказываются лексемы άδικεΐν и πρύτανις. Крестьянин Дикеополь, обращаясь к пританам, ведущим народное собрание и не желающим давать слово гражданину, который ратует за мир со Спартой, говорит: ώνδρες πρύτανεις, αδικείτε την έκκλησίαν — «о мужи пританы, вы обижаете экклесию». Таким образом, как в эпиграмме на остраконе, так и в сочинении комического поэта появляются некие пританы, которые кого-то обижают, поступают несправедливо. Нам пока сложно говорить что-либо в деталях об импликациях этого совпадения, судить о том, является ли оно случайным или перед нами нечто большее. Вопрос этот требует дальнейшего размышления.
Еще на одной достаточно обширной надписи на остраконе (против Мегакла) А. Раубичек[967] реконструирует слово [άπο]λι, представляющее собой вокатив от άπολις. Данное прилагательное, означающее, собственно, «лишенный города, изгнанник», могло употребляться и как синоним άτιμος, «лишенный гражданской чести». И действительно, άπολις представляется в высшей степени подходящим эпитетом для лица, изгоняемого из полиса. Правда, как известно, афиняне, подвергнутые остракизму, не лишались на время своего изгнания гражданских прав, но достаточно сильный эпитет можно отнести на счет горячего темперамента неизвестного нам автора надписи. В пользу реконструкции Раубичека (а существуют и другие варианты заполнения данной лакуны) можно привести как раз и то соображение, что существуют параллели в произведениях комического жанра. Так, во фрагменте одного из анонимных комедиографов (fr. 127 Коек) некто назван άπολις, άοικος, πατρίδος έστερημένος. Одна из комедий Филемона, автора рубежа IV–III вв. до н. э., носит название "Απολις.
Кстати, само слово άτιμος тоже выступает в качестве эпитета «кандидата» на одном из острака (кто конкретно так назван, неизвестно, иногда считается, что Калликсен[968]). Здесь набор параллелей более богат, большинство из них — у Аристофана (Ach. 518; Αν. 766; Ran. 692), но есть также у более позднего комика Алексида (fr. 262 Коек).
Очень обильно представлена в памятниках афинской комедии семантика, связанная с понятием προδότης, неоднократно, как мы знаем, фигурирующим на остраконах. Это, конечно, не случайно: в полисном мире классической эпохи, обвинение в предательстве, измене было весьма актуальным, начиная со времени Греко-персидских войн оно стало настоящим жупелом. Особенно часто политическим противникам инкриминировали, естественно, измену в пользу персов и вообще варваров (под которыми, насколько можно судить, как правило, тоже имеются в виду персы). Понятно, что такая измена считалась наиболее предосудительной, а обвинение в ней наиболее действенным. На остраконах «предатель» и «мидянин» могут выступать как взаимозаменяемые синонимы. В комическом жанре подобное словоупотребление тоже вполне возможно, что мы позволим себе проиллюстрировать рядом примеров.
В «Мире» Аристофана крестьянин Тригей хочет подать в суд на самого Зевса, обвинив верховного бога в том, что он предает Элладу мидянам (Рах 108: Μήδοισιν αυτόν προδιδόναι την Ελλάδα). Судебный процесс против божества выглядит, конечно, комически-абсурдным, но соль юмора в том, что поэт явно пародирует вполне реальные обвинения, нередко звучавшие с бемы афинских дикастериев. Очень похожий пассаж — в другом месте той же комедии (Рах 408). Тригей инкриминирует изменнические намерения теперь уже Гелиосу и Селене, которые, по его словам, хотят предать Элладу варварам (τοίς βαρβάροισι προδίδοτον την Ελλάδα). Заметим почти полный параллелизм лексики в обоих случаях. Различие заключается только в том, что в первой цитате говорится о мидянах (т. е. персах), а во второй — о варварах, но имеется в виду, несомненно, одно и то же. Таким образом, перед нами подтверждение того, что под изменой понималась по преимуществу персидская измена и что категории «измены» и «мидизма» выступали как взаимозаменяемые.
Еще несколько примеров. Во «Всадниках» Аристофана Клеон обвиняет своего соперника Агоракрита и афинских всадников в том, что они вступают в сговор с «мидянами и царем» (Equ. 478: πάνθ' ά Μήδοις και βασιλεΐ ξυνόμνυτε). В «Фесмофориазусах» того же автора речь вновь заходит о лицах, которые вступают в сношения с мидянами (Thesm. 336–337: ή πικηρυκεύεται… Μήδοις) и приводят их в Грецию (Thesm. 365: ή Μήδους έπάγουσι). Такие люди безоговорочно осуждаются, проклинаются, объявляются врагами государства; при этом комедиограф, подчеркнем, пародирует молитву официального характера. По такому «кривому зеркалу», как пародии в комедиях Аристофана, можно, отбрасывая гротескные черты, получить достаточно отчетливое представление о многих государственных актах, которые не могли сохраниться непосредственно. В данном случае аристофановские реминисценции не позволяют усомниться в том, что в молитвах, которые возносили от имени полиса афинские жрецы и магистраты, действительно фигурировали такого рода проклятия по адресу предателей. В нескольких последних цитатах сами слова «предавать», «предатель» не используются, заменяясь синонимами, но вполне недвусмысленно подразумеваются. Создается впечатление, что в общественной жизни афинского полиса V в. до н. э., на любом ее уровне — в речах тяжущихся сторон в дикастериях, в дебатах, развертывавшихся на заседаниях экклесии, в религиозных церемониях, да и просто в повсе