3. Насколько можно судить, особенно важную роль в пропагандистских кампаниях перед остракофориями играли представления комедий, осуществлявшиеся на празднествах дионисийского цикла. Эта мысль высказывалась и ранее, но лишь как догадка, мы же попытались обосновать ее, произведя сопоставление между инвективами на остраконах и инвективами в памятниках комического жанра. Сопоставление оказалось плодотворным и выявило целый ряд более или менее близких соответствий, параллелей, которые в большинстве случаев вряд ли могут быть простым совпадением. Одни и те же пропагандистские штампы, шаблоны, клише, циркулировавшие в общественном мнении, отразились и на черепках-«бюллетенях», и в произведениях комедиографов. Это вполне закономерно, поскольку аттическая комедия V в. до н. э. имела ярко выраженный политический характер.
Глава V.О прекращении применения остракизма
1. Последняя остракофория и причины выхода остракизма из употребления
По ходу работы нам уже неоднократно приходилось в той или иной связи затрагивать вопросы, связанные с последней афинской остракофорией (изгнание Гипербола), с ее датировкой, историческим контекстом, с ее местом в истории института остракизма. Теперь же предстоит подробно остановиться, пожалуй, на самой важной проблеме, порождаемой данным событием: почему именно эта остракофория стала последней, каковы причины того, что после 415 г. до н. э. к остракизму перестали обращаться в ходе политической борьбы внутри афинского полиса? Следует сразу сказать, что здесь мы выходим на один из наиболее дискуссионных аспектов всей тематики остракизма, на такой проблеме, которая вызвала к жизни обширную исследовательскую литературу, по которой существуют различные, сильно разнящиеся друг от друга точки зрения. Поэтому целесообразно предварить определение и обоснование нашей собственной позиции перечислением основных мнений, которые существовали по вопросу о причинах выхода остракизма из употребления как в античности, так и в современной историографии.
Самые ранние авторы, сообщающие об остракизме Гипербола и сами являвшиеся современниками этого события (Plato Com.fr. 187 Kock; Thuc. VIII. 73.3), еще ничего не пишут о том, что интересующая нас остракофория была последней. Судя по всему, они попросту об этом не догадывались. Ведь афиняне прекратили применять остракизм не в силу какого-то официального постановления; к такому результату привела, насколько можно судить, стихийно сложившаяся фактическая ситуация. Непосредственно после остракизма 415 г. до н. э. вполне могла еще сохраняться возможность, что через какое-то количество лет к голосованию черепками вновь начнут обращаться. Ведь перерывы в одно, а то и в два десятилетия между остракофориями случались и ранее, однако же это не приводило к отказу от самого института.
Тем не менее, в какой-то момент, уже в IV в. до н. э., стало окончательно ясно, что остракизм — дело прошлого, что ему больше не возродиться. Соответственно, нарративная традиция начала относиться к нему как к историческому феномену, требующему всестороннего изучения. Естественно, не мог не заставлять задумываться и тот вопрос, который мы в данный момент разбираем. Появляются первые попытки найти причины выхода остракизма из употребления. Правда, например, видный историк Феопомп (FGrHist. 115. F96), сообщая об изгнании Гипербола, тоже еще не вдается в обсуждение того, почему именно этот демагог стал последней жертвой остракизма. Впрочем, точно знать мы этого не можем, поскольку труд Феопомпа дошел лишь во фрагментах. То же можно сказать и о свидетельстве аттидографа Андротиона (FGrHist. 324. F43).
А вот уже Феофраст, также повествовавший об остракофории, которой подвергся Гипербол (fr. 139 Wimmer), первым из известных нам античных авторов специально отмечает (в трактате «Законы», ар. schol. Lucian. Tim. 30), что именно на нем прекратился обычай остракизма (έπί τούτου δέ και το έθος τού όστρακισμού κατελύθη). Следует полагать, что этот ученый тут же и объяснял, почему, по его мнению, это произошло, но, увы, в нашем распоряжении уже нет этого объяснения, которое было бы тем более ценным, что Феофраст, как мы уже говорили, занимался остракизмом так тщательно и скрупулезно, как, пожалуй, никто другой в античности. Касается последней остракофории в своей «Аттиде» и Филохор (FGrHist. 328. F30), говоря при этом: μόνος δέ Ύπέρβολος έκ των άδοξων έξωστρακίσθη διά μοχθηρίαν τρόπων, ού δι ύποψίαν τυραννίδος· μετά τούτον δέ κατελύθη τό έθος. Из этого отрывка можно понять, что аттидограф ставит в некую связь между собой два факта — применение остракизма к незнатному демагогу Гиперболу, «несвойственное» этому институту, и выход его из употребления. Вероятно, для него второе было обусловлено первым.
Из авторов более позднего времени Плутарх особенно интересовался проблемой прекращения применения остракизма; он обращается к данной теме в целом ряде своих биографий. При этом у херонейского биографа была вполне определенная, по-своему логичная точка зрения. Он неоднократно говорит об остракизме Гипербола (Plut. Ale. 13; Aristid. 7; Nie. 11), все время подчеркивая, что этот политик первым из людей «ничтожных и порочных» подпал под эту меру. Вот важнейшие суждения Плутарха по интересующему нас вопросу: ότε δ5 ήρξαντό τινες ανθρώπους άγεννεις και πονηρούς ύποβάλλειν τω πράγματι (sc. όστρακισμω), τελευταίον άπάντων Ύπέρβολον έξοστρακίσαντες έπαύσαντο (Plut. Aristid. 7);…δυσχεράνας ό δήμος ώς καθυβρισμένον τό πράγμα και προπεπηλακισμένον άφήκε παντελώς και κατέλυσεν (ibid.); και παραυτίκα μέν (после изгнания Гипербола. — И.С.) ηδονήν τούτο και γέλωτα τω δήμω παρέσχεν, ύστερον δ ήγανάκτουν, ώς καθυβρισμένον τό πράγμα τούτο προς άνθρωπον άνάξιον γεγονέναι νομίζοντες· είναι γάρ τι και κολάσεως άξίωμα, μάλλον δέ κόλουσιν τον έξοστρακισμόν ήγούμενοι Θουκυδίδη και Αριστείδη καί τοις όμοίοις, Ύπερβόλω δέ τιμήν καί προσποίησιν άλαζονείας, εί διά μοχθηρίαν επαθε ταύτά τοις άρίστοις (далее следует цитата из Платона Комика о недостоинстве Гипербола)… καί τό πέρας ούδείς ετι τό παράπαν έξωστρακίσθη μεθ' Ύπέρβολον, άλλ' έσχατος έκεινος (Plut. Nie. 11). Итак, ход мыслей Плутарха представляется следующим: процедура остракизма была скомпрометирована применением ее к «недостойному» человеку, и потому вышла из употребления.
Иная версия прекращения функционирования остракизма предлагается схолиастом к Аристофану (Equ. 855), который говорит: μέχρι δέ Ύπερβόλου о όστρακισμός προελθών επ αύτού κατελύθη, μή ύπακούσαντος τω νόμω διά τήν άσθένειαν τήν γεγενημένην τοις Αθηναίων πράγμασιν ύστερον. Таким образом, этот автор считает, что остракизм перестал использоваться после Гипербола постольку, поскольку в делах афинян после этого наступило ухудшение. Имеются в виду последние годы Пелопоннесской войны, когда положение Афин, действительно, настолько ухудшилось, что было совершенно не до остракизма. Остальные античные (и византийские) авторы не привносят ничего нового в понимание проблемы.
Следовательно, можно сказать, что в нарративной традиции (во всяком случае, в ее сохранившейся до нашего времени части) зафиксированы две основные точки зрения на выход остракизма из употребления. Одна в наиболее развернутом виде представлена у Плутарха, другая отразилась в схолиях к Аристофану, а этот памятник, возможно, следует Феофрасту[980]; в одной акцент делается на дискредитацию остракизма применением его к демагогу Гиперболу, во второй же — на обстоятельства внешнего характера, которые воспрепятствовали дальнейшему функционированию института. Иными словами, перед нами вновь противостояние двух версий традиции. С подобной ситуацией мы не раз сталкивались и ранее (противоречие между Андротионом и Аристотелем по вопросу о времени принятия закона об остракизме; расхождение между Филохором и Плутархом в трактовке числа 6000). Но если в предыдущих случаях нам приходилось выбирать между двумя свидетельствами, скрупулезно взвешивая все pro и contra, то при рассмотрении проблемы, которая стоит перед нами в данный момент, положение, насколько можно судить, несколько иное. Два объяснения прекращения применения остракизма, как нам кажется, не столько исключают, сколько, наоборот, дополняют друг друга. Вообще, приходится, видимо, исходить из того, что методологически неверным было бы искать какую-то одну-единственную причину выхода остракизма из употребления. Перед нами — сложное, комплексное явление, и, скорее всего, следует допускать сочетание нескольких факторов различного характера, которые в разной степени, в том или ином взаимном соотношении породили это явление.
А теперь обратимся к трактовкам причин рассматриваемого здесь события в современной историографии. В ней спектр различных объяснений оказывается еще более широким, чем в античности, причем — и это, на наш взгляд, достойно сожаления — каждый автор, настаивая на собственной точке зрения, отвергает при этом все остальные. Между тем, подчеркнем это еще раз, наиболее полного, всестороннего и внутренне непротиворечивого решения проблемы удастся достичь лишь в том случае, когда мы будем учитывать наличие ряда различных причин у одного и того же события.
Какие же мнения высказывались о прекращении функционирования остракизма в науке об античности? Еще в XIX в. Ж. Валетон, автор одного из первых крупных исследований об остракизме, предложил следующий вариант ответа на рассматриваемый здесь вопрос. Остракизм при своем учреждении был направлен против тех, кого этот автор называет demagogi nobiles, то есть против знатных вождей народа, которых подозревали в тиранических амбициях. Впоследствии же, saeculo quarto, cum nulli essent demagogi nobiles, opus non fuit ostracismo…[981] Здесь в несколько, может быть, наивной на наш искушенный вкус, форме, высказана, вообще говоря, глубоко верная мысль: остракизм в V в. до н. э. направлялся исключительно против аристократических политических лидеров гражданской общины, а в IV в. до н. э., в связи с изменением общего характера политической жизни, таковых в полисе практически не осталось. У остракизма больше не было потенциальных жертв, и в этом институте отпала нужда.